6. Кандидат в члены конгресса
6. Кандидат в члены конгресса
«Если вы услышите от кого бы то ни было, что Линкольн не хочет пройти в конгресс, прошу вас, как личного моего друга, скажите ему, что, по имеющимся у вас данным, он ошибается».
Так в середине февраля 1843 года писал Линкольн активному деятелю партии вигов Ричарду С. Томасу. Линкольн, как лидер партии штата, совместно с другими видными вигами написал в марте месяце листовку для выборной кампании «Обращение к населению Иллинойса», в которой дал анализ вопросов общегосударственного значения. Он высказался за введение косвенных налогов вместо прямых, за поддержку Национального банка, противниками которого были демократы, и за увеличение доходов штата за счет продажи свободных государственных земель.
С помощью делегатов от графства Сэнгамон — участников предстоявшего окружного собрания — Линкольн пытался в 1842 году добиться одобрения своей кандидатуры в члены конгресса, но собрание обязало всех поддержать кандидатуру бывшего сенатора штата Эдварда Д. Бейкера, уроженца Лондона, участника войны с индейским вождем Черным Ястребом. Бейкер был адвокатом, аттестованным в Каролтоне, в Иллинойсе. Линкольн был также избран делегатом на партийное собрание выборщиков, и его самого обязали поддержать кандидатуру Бейкера. По этому поводу Линкольн писал своему другу Спиду: «Я окажусь в таком же трудном положении, как парень, назначенный шафером к товарищу, отбившему у него любимую девушку и женившемуся на ней».
На окружном собрании в Пекине, в Иллинойсе, появился третий соперник — Джон Дж. Гардин, у которого оказалось необходимое для выставления кандидатуры большинство. Линкольн, чтобы избежать раскола партии, снял кандидатуру Бейкера.
Гардин и Линкольн соперничали за звание лидера фракции вигов в законодательном собрании штата. Гардин был преуспевающим адвокатом в Джексонвилле; он страстно желал стать конгрессменом.
Линкольн добился большинством в 18 голосов принятия резолюции, которая обязывала собрание рекомендовать Бейкера кандидатом в члены конгресса от партии вигов в 1844 году. Очевидно, Линкольн договорился с Бейкером и Гардином о том, что в 1844 году вместо Гардина в конгресс пойдет Бейкер, а в 1846 году Бейкера сменит Линкольн. Во всяком случае, у части делегатов создалось впечатление, что три лидера вигов договорились о попеременном выставлении кандидатур в конгресс, «каждого в свою очередь».
Гардин прошел в конгресс, проводил политическую линию партии вигов и в 1844 году отошел в сторону, чтобы облегчить Бейкеру выдвижение в кандидаты и обеспечить его успех на выборах.
Когда Бейкер вернулся в 1846 году из Вашингтона, он не решился открыть Линкольну, что он, Бейкер, решил снова выставить свою кандидатуру, так как опасался, что Гардин предложит свою и в конечном счете могут остаться с носом и Бейкер и Линкольн. Однако вскоре Бейкер снял свою кандидатуру. Он сказал об этом Линкольну, и когда в следующем году у Линкольна родился мальчик, его назвали Эдвард Бейкер Линкольн.
Линкольн опасался, что Гардину захочется вторично пройти в конгресс. Когда Гардин убедился, что делегации от графства качнулись в сторону Линкольна, он предложил вместо выдвижения кандидатуры на общем собрании голосовать отдельно по каждому графству при условии, что каждый кандидат имеет право проводить выборную кампанию только в своем графстве. Линкольн написал Гардину: «Старая система, с помощью которой кандидатуры ваша и Бейкера были выдвинуты и проведены в конгресс, меня вполне удовлетворяет, тем более что все виги округа прекрасно знакомы с этой системой».
Линкольн сел за рабочий стол в своей конторе, окунул гусиное перо в чернильницу и отправил письма редакторам, политическим деятелям, избирателям, функционерам избирательного округа. В одном письме он подсчитал, сколько участков будет голосовать за его выдвижение и сколько против. Узнав, что в одном городке зародилось движение против выставления его кандидатуры, он написал редактору местной газеты: «Если ваше отношение ко мне такое же, каким оно было при последнем нашем свидании (а у меня нет оснований сомневаться в том, что все осталось по-прежнему), прошу вас не печатать на страницах вашей газеты каких-либо материалов против. меня. Вы меня поняли — все осталось по-прежнему».
Эта грубоватая короткая фраза встречалась часто: «Вы меня поняли?» Некоторые письма заканчивались так: «Все это, конечно, строго конфиденциально», или: «Не упоминайте об этом, пока они каким-нибудь образом сами не узнают», или: «Только для вас лично». Это было время, когда приходилось мягко ступать. Нельзя было допустить никаких выпадов против Гардина. «У меня кет никаких аргументов, которые заставили бы отдать предпочтение мне, за исключением одного: «Поочередность — самая честная игра».
Гардин почувствовал, что его переигрывают, что его планы проваливаются, и он написал Линкольну письмо, полное жалоб. 7 февраля 1846 года Линкольн ответил самым длинным в своей жизни политическим письмом — шедевром неумолимой логики. Пункт за пунктом он припер Гардина к стенке.
Несколько дней спустя Гардин устранился от борьбы, и 1 мая окружное собрание в Питерсберге под шумные одобрения делегатов наметило Линкольна кандидатом в конгресс в этом единственном округе Иллинойса, где победа вигов была наиболее убедительной из всех одержанных ими.
Демократы выставили против Линкольна знаменитого, старомодного, грубоватого, странствующего неистового евангелиста Питера Картрайта. Он был проповедником и приверженцем демократа Джексона. В своих путешествиях он не разлучался ни с библией, ни с ружьем. Неоднократно он самолично выбрасывал из церкви какого-нибудь пьяницу, прерывавшего его проповедь. Он был коренаст, круглолиц и любил вспоминать свое безнравственное поведение на бегах, в азартных карточных играх и похождения на танцульках в годы, предшествовавшие его обращению на путь истины.
Приспешники Картрайта распространяли слухи: Линкольн считает пьяниц равноценными людьми, наравне с добрыми христианами или членами церковной общины; жена Линкольна — прихожанка модной епископальной общины; сам Линкольн — деист, он верит в бога, но отрицает Христа и доктрины искупления грехов или наказания; Линкольн сказал, что «Христос — незаконнорожденный».
Линкольн выпустил листовку, в которой впервые публично наиболее полно и точно сформулировал свое отношение к религии. В частности, он в ней заявил: «Я не принадлежу ни к одной христианской церкви, это правда; но я никогда не отрицал истин священного писания; и я никогда не высказывался намеренно неуважительно о религии вообще или о какой-либо разновидности христианского вероисповедания в частности».
Он посетил религиозное собрание, на котором выступал Картрайт. Заканчивая проповедь, Картрайт воскликнул: «Пусть встанут все, кто готов открыть свои сердца богу и вознестись на небо!» Несколько мужчин, женщин и детей поднялись со своих мест. Проповедник снова призвал: «Пусть встанут все, кто не хочет попасть в ад!» Все вскочили на ноги… кроме Линкольна.
Тогда Картрайт очень мрачным тоном сказал: «Я заметил, что многие откликнулись на мой призыв открыть свои сердца богу и отправиться со временем на небо. И еще я замечаю, что все вы, кроме одного, выказали свое нежелание попасть в ад. Единственное исключение — мистер Линкольн, который не откликнулся ни на одно из приглашений. Разрешите вас спросить, мистер Линкольн, куда вы собираетесь попасть?»
Линкольн не спеша поднялся на ноги. «Я пришел сюда, как почтительный слушатель. Я не думал, что брат Картрайт выделит меня одного из всего собрания. Считаю, что вопросы религиозные требуют серьезного рассмотрения. Допускаю, что вопросы, предлагаемые братом Картрайтом, являются очень важными. Я не видел необходимости откликнуться на них, как все присутствующие. Брат Картрайт задал мне прямой вопрос, куда я намерен попасть. Я хочу также без обиняков ответить: я хочу попасть в конгресс».
Партийные друзья собрали 200 долларов на личные расходы Линкольна в выборной кампании. После выборов он им вернул 199 долларов и 25 центов, заявив, что он истратил всего 75 центов. Подсчет бюллетеней показал, что Линкольн получил 6 340 голосов, Картрайт — 4 849 и Уолкот (аболиционист) — 249. Линкольн писал Спиду: «Меня избрали в конгресс. Я очень благодарен моим друзьям, что они помогли мне пройти, но меня это радует меньше, чем я предполагал».
Через одиннадцать дней после выдвижения кандидатуры Линкольна конгресс объявил войну Мексике, санкционировал организацию пятидесятитысячной армии добровольцев, вотировал кредиты в 10 миллионов долларов, которые предстояло собрать по подписке на заем.
Линкольн, как он писал в октябре 1845 года, «техасским вопросом никогда особенно не интересовался». Казалось, что он только смутно догадывался о разнообразных и мощных силах, пущенных в действие фактами и далеко идущими помыслами. Факты говорили о том, что Техас, Нью-Мексико и Калифорния — это огромные потенциально богатые территории и что Соединенные Штаты страстно желали присоединить их к своим владениям. А помыслы вели «к республике, окруженной океанами», к Америке «от моря и до моря».
Когда в марте 1845 года конгресс принял постановление аннексировать Техас и в июне техасская конференция единогласно голосовала за присоединение его к Соединенным Штатам, мексиканское правительство предупредило, что Техас остается территорией Мексики. Мексиканский конгресс вотировал 4 миллиона долларов на войну за Техас.
Президент США Полк отдал приказ американским войскам оккупировать и «защищать» полосу спорной территории в районе Рио Гранде. Начались неизбежные стычки, и вскоре война развернулась полным ходом. У американцев были лучшие пушки, стрелки и стратегия. Сражения закончились 14 сентября 1847 года, когда пал Мехико.
Техас, Нью-Мексико и Калифорния были включены во владения Соединенных Штатов.
Линкольн считал, что эта политика и действия принесли Соединенным Штатам больше позора, чем славы. Он внимательно изучил слова сенатора Томаса Корвина: «Если бы я был мексиканцем, я сказал бы: «Разве вам не хватает места в собственной стране для погребения своих мертвецов? Если вы вторгнетесь в мою страну, я встречу вас окровавленными руками и приглашу в гостеприимные могилы».
С окончанием войны снова первенствующее значение приобрели внутриполитические проблемы.
Линкольн был человеком ищущим, пытливым. Он неоднократно излагал свои самостоятельные выводы о покровительственных тарифах, которые виги отстаивали всеми силами. «С самого начала сотворения мира всемогущий сказал первому человеку: «В поте лица своего добудешь ты хлеб свой», и с тех пор, за исключением воздуха и света небесного, не было и нет ни одной полезной вещи, которая не явилась бы прежде всего результатом труда. И поскольку все полезные вещи сделаны трудом, то, следовательно, они по праву должны принадлежать тем, кто их произвел. Но так случилось, что с тех пор, как мир существует, во все века, одни работают, а другие, не работая, пользуются значительной частью продуктов чужого труда. Это несправедливо, и так продолжаться не может. Отдать каждому трудящемуся весь или почти весь продукт его труда — вот достойная цель любого хорошего правительства».
Каким образом может правительство достичь этого? Одним из способов он считал «елико возможно не допускать бесполезный труд и искоренить безделье». Например: «Железо и все изделия из него могут быть произведены в достаточном количестве в Соединенных Штатах при тех же трудовых затратах и не хуже качеством, чем где-либо в другом месте; следовательно, весь труд, потраченный на то, чтобы перевезти в Соединенные Штаты из чужой страны железо или железные изделия, и есть труд бесполезный». Что касается хлопковой продукции, то «почему нельзя заниматься прядением, ткачеством и т. п. в том же районе, где хлопок произрастает и продукты его потребляют, и, таким образом, избавиться от необходимости лишних перевозок?.. Если в какой-нибудь период прекратилась бы всякая работа и все имеющиеся продукты были бы поровну распределены населению, то уже к концу одного лишь года вряд ли остался бы в живых хотя бы один человек — все погибли бы из-за отсутствия средств к существованию… Всеобщая праздность быстро привела бы к всеобщей гибели; и… бесполезный труд в этом смысле равнозначен праздности». Следовательно, доказывал Линкольн, отказ от покровительственных тарифов «приведет к увеличению как непроизводительного труда, так и праздности».
Большой интерес вызвало у Линкольна дело Роберта Матсона из Чарлстона. Молодой Матсон, холостяк, происходил из почтенной кентуккийской семьи. Он управлял крупной фермой в штате Иллинойс, на которую весной привозил рабов из Кентукки, а после уборки урожая отсылал их обратно. Таким образом, он согласовал свои действия с законом штата Иллинойс, гласившим, что любой негр или мулат, проведший в штате Иллинойс несколько лет, не мог там оставаться «без законного свидетельства об освобождении от рабства». Лишь одного негра Матсон держал при себе безвыездно — надсмотрщика Антони Брайанта.
В 1845 году на летние работы вместе с рабами на ферму приехала жена Брайанта — Джейн, красивая, полная величия мулатка. Считали, что она дочь одного из старших братьев Матсона. Из шести ее детей трое явно были смешанной негритянской и белой крови, у одной девочки были голубые глаза и длинные рыжие волосы.
Экономка Матсона Мэри Корбин, горя ревностью и гневом, как-то прикрикнула на Джейн Брайант: «Тебя скоро отправят в Кентукки и там продадут, будешь рабыней на хлопковых плантациях Юга». Перепуганный Антони Брайант ночью бежал с женой и детьми под защиту сторонника отмены рабства Гидеона А. Ашмора. Молодой доктор из Пенсильвании Хайрам Рутерфорд предложил другим противникам рабовладельчества быть готовыми к отпору на случай преследования и розысков со стороны Матсона. Вскоре Матсон добился ареста Джейн Брайант и ее детей, которых продержали в тюрьме 58 дней. Следующим событием был арест самого Матсона по обвинению в незаконном сожительстве с Мэри Корбин.
Основной иск был предъявлен Матсоном, потребовавшим от Рутерфорда возмещения убытков в сумме 2,5 тысячи долларов в соответствии с существовавшими тогда ценами на рабов.
Доктор Рутерфорд рассказал Линкольну о своих неприятностях, но тот ответил, по словам самого Рутерфорда, что «не может защищать меня, так как Матсон уже консультировался с ним».
В выступлениях на суде Линкольн явно стремился больше к исследованию фактов и основных элементов дела, чем решению в пользу истца. Он не пытался разбить доводы противной стороны и практически проиграл дело открытым признанием, что поскольку кентуккийский рабовладелец послал своих негров в Иллинойс для работы и использования в качестве рабов на ферме графства Кол, негры тем самым получили право на освобождение.
Второй адвокат, Линдер, доказывал, что согласно федеральной конституции рабы рассматриваются как движимое имущество и не могут поэтому по закону быть отобраны у Матсона. Тем не менее суд постановил, что Джейн Брайант и ее дети «подлежат освобождению из тюрьмы, так же как и из-под опеки шерифа или Роберта Матсона и всех лиц, предъявляющих права на них, как на рабов; они будут свободными от любого вида рабства у любого лица или лиц, отныне и во веки веков».
В эти годы Линкольн уже носил бакенбарды, заканчивавшиеся у мочки уха, ходил в костюмах из тонкого черного сукна, белых рубашках, белых воротниках с черными шелковыми галстуками. Но одевался он небрежно, брюки уползали вверх к лодыжкам и выше, волосы всегда были взъерошены, жилет морщился.
Рассказывая что-нибудь, он обнимал руками колени, поднимал колени к подбородку и покачивался из стороны в сторону.
У себя дома, в Спрингфилде, он пилил дрова, обслуживал домовые печи, чистил лошадей, доил корову.
Линкольн почти никогда не пел, но голос его отличался чистыми и приятными тонами; когда он произносил речи, голос его изредка поднимался до удивительно высокого дисканта, придавая каждому слогу незабываемый, ясный смысловой оттенок.
Как-то Линкольн спросил одного кентуккийца, почему рабовладение все больше становится нормой респектабельности. Кентуккиец ответил: «Вы можете владеть огромными земельными массивами, иметь много денег или акций, но когда вы путешествуете, никто этого не знает, не видит. Однако один черный, плетущийся за вами, виден всем, и сразу ясно, что вы рабовладелец. Это самое замечательное богатство в мире. Если молодой человек начинает ухаживать за девушкой, первое, о чем спрашивают: сколько у него или у нее рабов? Рабы — это не просто богатство, а доказательство праздности джентльмена, его презрения к труду, его возможности не унизиться до трудовой деятельности».
Линкольн не прошел мимо факта, что в Кентукки 600 тысяч белых не имели рабов и лишь 33 тысячи были рабовладельцами, но политическая власть целиком находилась в руках у рабовладельцев.
Однажды Линкольн ночевал в гостинице с адвокатом из Чикаго. У них возник спор; Линкольн доказывал, что рабство приведет к расколу нации. Далеко за полночь они, наконец, легли спать. «Рано утром, — вспоминал адвокат, — я проснулся и увидел Линкольна в ночной рубахе все еще сидящим в постели».
— Дикки, — сказал Линкольн, — а ведь наш народ не может существовать наполовину из рабов, наполовину из свободных.
Чикагский адвокат только и мог сказать:
— О Линкольн, ложись ты спать в конце концов.
В той маленькой группе, которая захватила контроль над партийными делами вигов в Спрингфилде, существовала оппозиция, прозвавшая Линкольна «Голиафом клики», так как на улицах, среди толпы или на митингах высокая фигура Линкольна всегда выделялась. Он не мог пройти незамеченным, на него указывали пальцами, о нем неизменно расспрашивали. Стоило ему появиться среди какой-нибудь группы людей, как взгляды всех приковывались к нему. Его голова как бы плыла над толпой; видевшие его запоминали жесткие, густые, спутанные черные волосы, худое, необычное лицо — высокие скулы, глубоко запавшие глаза, большой, хорошей формы нос, полные губы и рот, незаметно менявший выражение лица, которое то сияло широкой улыбкой, то бесстрастно застывало. Линкольн свободно и легко двигался, часто применял комические обращения к людям, пускал в ход уличный жаргон и разные диалекты, которые можно было услышать на площадях городков, где фермеры обычно привязывали своих лошадей к столбам коновязи.
Линкольн сдал внаем свой дом в Спрингфилде и 25 октября 1847 года сел в дилижанс с женой, четырехлетним Робертом и девятнадцатимесячным Эдди и отправился в Сент-Луис. Затем, после недельного путешествия на пароходе и по железной дороге, они приехали в Лексингтон; Кентукки. Там Мэри Тод-Линкольн с удовольствием показала родственникам и друзьям себя и своего мужа-конгрессмена, которым она очень гордилась. Они прожили там три недели. Линкольн осмотрел хлопчатобумажные фабрики «Олдгама, Тода и компании», на которых работали негры-рабы.
Он увидел, что в Кентукки неуклонно нарастало движение против рабовладения. Он присутствовал на аукционах, где продавались рабы; он видел рабов, скованных вместе, которых партиями отправляли на хлопковые плантации Юга; он слышал зловещий рассказ о Касили, девушке-рабыне, арестованной по обвинению в том, что она «смешала унцию толченого стекла с подливой» и подала это блюдо своему владельцу и его жене. Ему рассказали о продаже в Лексингтоне с аукциона Элизы, девушки-красавицы с темными блестящими глазами, прямыми черными волосами, с прекрасным оливковым цветом кожи, в жилах которой текла всего лишь одна шестьдесят четвертая часть африканской крови, и все же она была рабыней. Молодой священник методистской церкви Кальвин Фэйрбанк и его противник из Нового Орлеана, француз с толстой шеей, наперебой набавляли цену. Когда она поднялась до 1 200 долларов, француз спросил: «Сколько вы намерены отдать за нее?» Фэйрбанк ответил: «Больше, чем вы дадите, мосье». Цена сразу подскочила, и Фэйрбанк не спеша произнес: «Одна тысяча четыреста пятьдесят долларов». Француз заколебался, и вспотевший аукционист, сорвав платье с плеч Элизы, обнажив ее шею и грудь, крикнул: «Кто же собирается отказаться от такого шанса?» Француз предложил 1 465 долларов, но священник немедленно поднял цену до 1 475. Аукционист, не слыша больше надбавок, шокировал толпу, «подняв ее юбки» и «обнажив ее тело от пят до пояса».
Похлопывая по бедру девушки, аукционист выкрикивал: «Кому же достанется этот приз?» Сквозь поднявшийся шум и ропот толпы послышался голос француза. Он медленно произнес: «Одна тысяча пятьсот восемьдесят долларов». Аукционист поднял молоток и начал считать: «Раз… два…» Элиза жалобно, страдальчески взглянула на Фэйрбанка, и он сказал: «Одна тысяча пятьсот восемьдесят пять». Аукционист закричал: «Я сию же минуту продам эту девушку. Будете набавлять?» Француз отрицательно покачал головой. Элиза упала в обморок. Аукционист сказал Фэйрбанку: «Чертовски дешево она вам досталась, сэр. Что вы намерены с ней сделать?» Фэйрбанк воскликнул: «Освободить ее!»
Большая часть толпы орала и вопила от восторга. Потом выяснилось, что Фэйрбанк действовал по поручению двух жителей из Цинциннати, ассигновавших на освобождение рабов 25 тысяч долларов. Впоследствии Фэйрбанк за активную деятельность против рабовладения все же был осужден к 17 годам тюремного заключения.
Линкольн читал книги из большой библиотеки Роберта Тода, посещал вечеринки и встречался в столице штата Кентукки со многими видными деятелями штата и страны. Он слушал речь Генри Клэя, выступившего 13 ноября перед огромной аудиторией. В своей речи Клэй сказал, что мексиканская война «была ненужной и оскорбительной агрессией». Он утверждал, что «не мы, а Мексика защищала свои очаги, свои замки и алтари». Он считал, что Соединенные Штаты не имеют права захватить и подчинить себе всю Мексику, на чем многие тогда настаивали. Во всяком случае, это привело бы, по его мнению, лишь к дальнейшему распространению рабства на вновь приобретенные территории.
