Меня проталкивают прибалты, члены СА

Меня проталкивают прибалты, члены СА

До этого момента я был штатским. Моя фирма работала успешно. Продажа товаров была нетрудной — любой товар у нас просто рвали из рук. Искусство заключалось в том, как достать нужное сырье. Мы еще услышим, как связь моих торговых интересов с моей деятельностью в штабе генерала Власова способствовала моей безопасности.

Мое привлечение к работе было начато с большой осторожностью. Мой друг, с которым я был «на ты», доктор Вернер Капп, штурмбанфюрер СА, руководитель Отдела политики при Генеральном комиссариате Латвии, командировал меня в часть СА в Берлине. Капп был убежден, что немецкое руководство войной на Востоке, как его предписывал Гитлер, непременно приведет к катастрофе. Он полностью усвоил все значение власовского начинания.

Учреждение СА в Берлине находилось в здании Государственной канцелярии и занимало примерно треть этого большого здания. Там работало несколько прибалтов, друзей Каппа, которых я тоже знал. Начальником этого учреждения был бригадир Томас Гиргензон, немецкий прибалт и старый член союза «Стальных Шлемов». На войне он потерял ногу, но сумел сохранить очень ясную голову. Он сразу понял положение и немедленно откомандировал меня из руководства СА в Берлин в распоряжение Главного командования вооруженных сил.

Тут я хотел бы забежать немного вперед. Когда я в 1972 году собирал нужные мне документы для получения пенсии, я получил от Томаса Гиргензона следующее дословно переданное, данное под присягой, заявление, касающееся моего назначения в штаб Власова:

«В круг моих обязанностей в то время входило рекомендовать в распоряжение Главного Штаба вооруженных сил подходящих людей для выполнения определенных заданий на Востоке. При этом я работал в тесном контакте с указанным штабом, так как являлся шефом Разведывательного Отделения. По предложению моего сотрудника Бориса Алейса, который, к сожалению, потом пал в бою, я между другими упомянул также и господина Фрёлиха. При этом я предложил одеть его, как и других ради нужной маскировки, в серую форму СА, что было возможно с разрешения всех служебных мест дивизии Фельдхеррнхалле. Надев эту форму, Фрёлих был призван как хауптштурмфюрер, то есть в чине капитана, на службу в Главный штаб вооруженных сил и оттуда получил дальнейшее назначение. В течение этой служебной деятельности, с определенными промежутками, Фрёлих являлся ко мне для доклада и участвовал в совещаниях».

Главный штаб вооруженных сил командировал меня в Отделение военной пропаганды, а Штрик-Штрикфельдт направил меня в Берлин (Далем), куда должен был переселиться генерал Власов из случайного помещения в подвале учреждения на Викториа штрассе 10. Весной 1943 года я был переведен в Дабендорф, в Пропагандный Отдел на Востоке, где Штрик-Штрикфельдт командовал батальоном. Тут же находилась и так называемая Школа для пропагандистов Власовского движения.

Прежде чем начать мою службу в Далеме, я конспиративно встретился с генералом Малышкиным. Уж если я должен был присоединиться к Власову, то для меня было важно не только быть командированным немецкой стороной, но и добиться полного согласия с Власовым. Самого его посетить тогда я не мог, не вызывая подозрений, и поэтому я обратился к генералу Малышкину, который в то время был правой рукой Власова. И содержание моей беседы с Малышкиным не должно было возбуждать внимания и оставаться неизвестным для немецкой стороны, поскольку в мои обязанности в будущем входила роль немецкого «наблюдателя». По понятным соображениям немецкая сторона стала бы мне не доверять, если бы она узнала, что я в дружеских отношениях с руководством Власовского движения. С другой стороны, я был уверен в том, что Малышкин доложит Власову о нашей беседе и не пойдет ни на какое соглашение, которое не одобрил бы генерал. Мои друзья из НТС, то есть русские солидаристы, единственной тогда активной партии в среде русской эмиграции, которые в то время протянули свои нити к Викториа штрассе, организовали мою встречу с Малышкиным в частной квартире супругов Бенуа в Берлине. Мы беседовали с генералом с глазу на глаз. Я объяснил Малышкину, что вырос в Москве и хочу помочь русским, которые встали на борьбу с большевизмом. Это является основной задачей моей жизни. У меня есть возможность быть командированным офицером для связи в штаб Власова, но я могу принять это назначение только при согласии на это с русской стороны.

Убедили ли тогда мои слова Малышкина в моей честности — я не знаю. Но он одобрил мое назначение в штаб Власова. В последующие затем годы теснейшего сотрудничества я почувствовал, что моя убежденность понималась и одобрялась Малышкиным. Наша работа протекала во взаимном доверии с единственной целью обеспечить успех большому заданию.

Таким образом, моя командировка из Риги в Берлин-Далем была начата и осуществлена моими друзьями и земляками, а именно: доктором Вернером Каппом, Томасом Гиргензоном, капитаном фон Гроте и, в конце концов, Штрик-Штрикфельдтом. Я не называю моих друзей из НТС. Все они были убеждены в важности моей задачи и целиком поддерживали меня. Оправдание моего назначения представлялось именно так, как и я предполагал, то есть что за мной стоит какая-то неизвестная, возможно тайная и поэтому особенно важная, политическая организация, что до известной степени обеспечивало меня от вмешательства Гестапо.

Предпосылкой к такому назначению было мое поступление в СА. Как уже было сказано, большинство людей, которые мне помогали, сами были членами СА. Эти друзья предлагали мне даже вступить в члены NSDAP. Но такого рода пожелания я всегда отклонял, объясняя, что когда-нибудь я это сделаю. К этому уклончивому ответу я успешно прибегал до конца войны. «Ты действовал тогда умнее, чем все мы», — сказал мне в 1948 году мой друг Вернер Капп.

Какую форму я должен был надеть? Конечно, коричневую форму СА, считали мои друзья. Я решительно протестовал против этого. Русские, с которыми я должен был иметь дело, ненавидели эту форму. Моим друзьям, однако, я объяснял это по-другому. Представьте себе, что мы в пути и выходим из машины на опушке леса. Все в серой форме, один я — в коричневой. Если в лесу засели партизаны, то они, конечно, прежде всего начнут стрелять по коричневому. У меня нет никакой охоты становиться первой мишенью.

После долгих соображений, в конце концов, привлекли к решению начальника штаба СА Виктора Лутце, и я получил специальное разрешение носить серую форму. Такую серую форму СА имели только очень немногие лица в Германии. За всю войну я встретился только один раз с таким человеком.

Итак, моя форма была серая с погонами, как у офицеров, и петлицами не черными, а коричневыми, с пометкой моего чина. На фуражке не было черепа, а трехцветная кокарда с буквами СА. Никто, кто видел меня в этой редкой форме, не мог понять, к какой части я принадлежу. Поскольку я свой служебный значок носил не на груди, как чины Вермахта, а на рукаве, то могли предполагать, что я принадлежал к особо важной партийной организации. Принимая во внимание мой чин как резервного офицера в латышской армии, мне был присвоен чин хауптштурмфюрера, равный чину капитана. Это соответствовало моим предположениям, потому что в советской армии начинают считать настоящими офицерами военных только с чина капитана. Кроме того, этот чин был нужен мне при общении с генералами. Его я сохранил до конца войны, так как производства в Дабендорфе почти не было, потому что сотрудники Власова не считали себя чинами немецкого Вермахта. Награждений орденами тоже не было. Жалованья я не получал и поэтому не числился ни в одном списке. Как выяснилось позже, это обстоятельство было особенно выгодно для моей безопасности. Органы политического наблюдения, следившие за мной с помощью своих агентов, слушая мои разговоры по телефону, перлюстрируя почту и пользуясь микрофоном в моем кабинете, с удивлением спрашивали друг друга: «От кого же этот человек получает свое жалование? Его нельзя найти ни и одном списке штабов Вермахта и войск СС или партийных организаций. Наверно его командировала тайная, очень важная партийная организация. Будем осторожны.»

Я мог отказаться от жалованья, так как моя фирма в Риге давала довольно прибыли. Мне не нужно было быть в Риге, чтобы кормить мою семью, и при этом у меня еще оставались средства, которые я по своему усмотрению мог тратить в интересах моей задачи. Например, это случалось, когда я по «военно важному» поручению летал в Ригу и возвращался с кусками сала, сигаретами и бутылками водки в моих чемоданах. Все это становилось добавлением к пайку чинов штаба. Какое это имело значение, можно понять, зная тогдашнее продовольственное снабжение и ментальность русских. Они не могли обойтись без стакана водки не при бесконечных спорах и решениях, ни при не менее важных дружеских беседах. В полном согласии с русской поговоркой: «Тут без водки не разберешь». В моем багаже я также привозил и оружие, которое я мог достать для защиты Власовского штаба.