8. Линкольн амнистирующий

8. Линкольн амнистирующий

Вокруг Вашингтона, да и в самой столице кипели бури человеческих чувств. Волны этой бури докатывались до Белого дома. По толстым коврам его коридоров и кабинетов, мимо высоких зеркал проходили и люди в поношенных, рваных, запыленных одеждах и одетые с иголочки.

Город казался огромным госпиталем. Все еще сказывались нехватка и плохое качество оборудования первых лет войны, и хотя медицинское хозяйство достигло огромных размеров, многое в нем оставалось временным, импровизированным. Церкви, частные дома, правительственные здания — все было реквизировано. Дощатые бараки и белые армейские палатки все время попадались на глаза президенту во время его прогулок пешком или верхом в окрестностях города.

В последних числах октября 1864 года Уолт Уитмен писал о том, что он видел большие партии дезертиров из союзной армии, по 300 человек и больше в каждой. Они шли под вооруженной охраной по Пенсильвания-авеню, «разношерстно одетые, в разнообразных шляпах, кепи, фуражках, многие из них здоровые молодые парни; среди дезертиров были и стыдившиеся своего позора, были и больные, почти все очень грязные… Мне сказали, что количество дезертиров из действующей армии достигает в среднем 10 тысяч в месяц».

Однажды во время большого приема в Белом доме в зал набилось столько народу, что Линкольну пришлось отказаться от рукопожатий и ограничиться только поклонами. Вдруг он увидел бледного калеку-солдата, идущего рядом со своей просто одетой матерью. Линкольн прошел к ним, прежде чем они успели дойти до дверей, взял их за руки, приветствовал и сказал, что их приход его радует.

Как-то Линкольн поделился своими мыслями с начинающим репортером нью-йоркской «Трибюн»; репортер только что вернулся с фронта, где он знакомился с настроениями офицеров и солдат действующей армии, и проинформировал о них президента. «Лучше мне потерпеть поражение на выборах при поддержке солдатских голосов, чем победить без них», — сказал президент.

Многие тысячи солдат в конце 1864 года утверждали, что они лично встречались с президентом. На смотрах войск Линкольн часто слезал с коня, проходил вдоль шеренг построенных частей, пожимал руки не только стоявшим в передних рядах, но протягивал руки и солдатам из задних рядов; при этом он приветливо говорил; «Рад, что вы хорошо выглядите; рад встрече с вами».

Согласно заявлениям, поданным в бюро пенсий, в феврале 1864 года в стране насчитывалось 150 тысяч вдов и матерей, потерявших мужей и сыновей на войне.

Президента редко беспокоили жалобами по поводу убитых или умерших. Но поток просителей с ходатайствами за живых не прекращался в течение всего дня. И многие из тех, за кого просили, были очень молодыми.

Воевали в основном молодые; в армиях Соединенных Штатов было примерно 30 процентов еще не достигших 21 года, не получивших еще избирательных прав. Еще 30 процентов охватывали возрасты от 21 до 24 лет. Солдаты в возрасте от 25 до 30 лег составляли еще 30 процентов армии, и лишь немногим больше 10 процентов падало на старшие годы.

Майор Столбранд однажды вручил Линкольну «важные донесения», привезенные им от генерала Шермана. Майор, постоянно проживавший на западе, был шведского происхождения. Он добровольно пошел в армию по первому призыву Линкольна еще в 1861 году и с тех пор непрерывно воевал, нередко выполняя в критические моменты сражений обязанности полковника или бригадного генерала. Он собирался уйти со службы, так как долго не получал повышения в чине. Шерман не хотел потерять майора Столбранда и попросил его по дороге домой заехать в Вашингтон и передать президенту «важные донесения». Линкольн вскрыл печати на конверте, прочел письмо и протянул руку посетителю.

— Как поживаете, генерал?

Столбранд исправил ошибку президента:

— Я не генерал, я только майор.

Линкольн усмехнулся:

— Вы ошибаетесь. Вы — генерал.

И спустя несколько часов, имея на руках назначение, подписанное Линкольном, Столбранд вернулся в армию Шермана.

Джим Конер из графства Майами в штате Индиана, вернувшись домой из долгой поездки, рассказал обо всем, что с ним произошло за время путешествия. Его четыре сына и несколько соседских юношей находились в потомакской армии. Вместе с конгрессменом Конер пошел к Стентону за пропуском в армию, чтобы повидать ребят. Стентон отказал, и вскоре старый Джим с конгрессменом стояли перед Линкольном. Конер взывал:

— Боже мой! Я не могу вернуться домой, как я посмотрю в глаза женщинам?

Президент задумался и сказал:

— Конер, я не могу пойти против Стентона, но мне нужен особый уполномоченный для сбора информации о том, что думают офицеры и солдаты армии о правительстве в период настоящего величайшего критического положения страны. Конер, хотите ли вы быть моим особоуполномоченным?

Однажды недалеко от военного министерства инвалид войны в бешенстве проклинал правительство, начиная с президента и кончая последним чиновником. Линкольн случайно в это время проходил и поинтересовался, в чем дело.

— Пусть отдадут мои деньги. Меня демобилизовали, но я никак не могу получить здесь свое жалованье.

Линкольн оказал солдату, что когда-то занимался адвокатурой и может помочь. Линкольн присел у подножия дерева, пробежал глазами бумаги, врученные ему солдатом, написал несколько слов на обороте одного из документов и посоветовал солдату пойти к главному клерку военного министерства. Линкольн ушел, а А. В. Суон из Албукерка, Нью-Мексико, видевший всю сцену, спросил солдата, знает ли он того, кто с ним разговаривал.

— Какой-то безобразный старик; прикидывался, что он адвокат.

Суон пошел с солдатом, добился выплаты следуемых тому денег и затем насладился озадаченным видом спутника, не знавшего, радоваться или огорчаться тому, что обругал президента в лицо.

Один ревностный республиканец, доказавший делами свою (преданность, ходатайствовал о назначении его сына армейским казначеем.

— Сколько же лет сыну?

— Ему двадцать, ну, почти двадцать один год.

— Почти двадцать один! Даже архангела Гавриила я не назначил бы казначеем, если бы ему не было еще полных двадцати одного года! — сказал Линкольн.

Четырнадцатилетний мальчик убежал из дому и вступил в армию. Его препроводили к Линкольну, который попросил его отнести записку Стентону. Мальчик предполагал, что его обязательно расстреляют на рассвете. Но он расплакался, когда прочел: «Есть смысл отшлепать этого барабанщика и отправить его домой». Линкольн устроил мальчика в гостинице и обеспечил его проездными документами.

В полночь конгрессмен Келог получил отказ Стентона приостановить расстрел на рассвете провинившегося солдата. Келог побежал в Белый дом, преодолел сопротивление охраны, добежал до спальни президента и взмолился:

— Этого человека нельзя расстрелять. Мне безразлично, что он сделал. Ведь он давний мой сосед! Я не могу допустить, чтобы его расстреляли!

Линкольн лежал в постели и спокойно выслушивал мольбу человека, которого он знал много лет; затем не спеша сказал:

— Да, думаю, что расстрел ничего хорошего ему не даст. Дайте-ка мне перо.

К Линкольну и фронтовым генералам приходили просьбы о помиловании храбрых бойцов, провинившихся в пьянстве, грабеже, в самовольной отлучке, в неповиновении, в оскорблении командиров. Мнение Линкольна совпадало с мнением Шермана, высказанным им в отношении правонарушителей из 8-го Миссурийского полка: «Их храбрость в боях, которую я лично наблюдал, такова, что я бы им простил все, кроме прямой измены».

Пресса сообщила об армейском хирурге, осужденном военным трибуналом. Его защитник представил все документы Линкольну, который, прочтя: «пьянство», сказал:

— Нехорошо, очень нехорошо.

Несколько ниже было отмечено: «оскорбление дамы».

— Это тоже нехорошо. Офицер при любых обстоятельствах не должен оскорблять даму.

Дальше излагались подробности попытки хирурга поцеловать даму. Линкольн почесал голову и взглянул на защитника:

— Право, тут я не в курсе. Конечно, нет правила без исключения, но обычно очень трудно оскорбить даму поцелуем. Из документов явствует, что доктор лишь пытался ее поцеловать… может быть, оскорбительно именно то, что он так-таки и не поцеловал ее? Я не уверен, что должен выступить в защиту человека, попытавшегося поцеловать даму и не сделавшего этого.

Адвокат доказывал, что жалобу написал посторонний человек, что не было доказательств негодования самой дамы.

— Это верно, — сказал президент. — Мы легко можем разделаться с поцелуйной частью обвинения. Но я должен разобраться в вопросе пьянства. Мне нужны будут точные доказательства, что нарушение сделано под Новый год и что пьянство не является обычной практикой хирурга.

Он оставил дело у себя для доследования.

Дэвид Лок просил помиловать одного дезертира. Он вступил в армию, на прощание поцеловал девушку, с которой был обручен; она обещала быть верной и дожидаться возвращения героя с войны. Он этому поверил. Вдруг до него дошли слухи, что она завела дружбу с его соперником, которого она раньше отвергла и которого он ненавидел. Она была прелестна и не выносила одиночества. Что же произошло? Пока он сражался на фронте, ненавистный соперник отбивал девушку! Солдат просил дать ему отпуск. Ему отказали. Почти сходя с ума от отчаяния, он пренебрег военным уставом, дезертировал, поехал домой, увидел, что слухи частично верны, но что приехал он как раз вовремя. Он женился. Затем его арестовали, судили и приговорили к расстрелу. «Я не только изложил обстоятельства, но и дал парню хорошую характеристику, — рассказывал потом В. Нэсби, изобретатель керосина, — и президент тут же подписал помилование. При этом Линкольн сказал:

— Я этим наказываю молодца — не пройдет и года, как он, вероятно, пожалеет, что я не подписал смертный приговор. Трудно что-нибудь сказать. Полагаю, что в свои молодые годы я сотворил бы такую же глупость».

В летописях о спасенных Линкольном шпионах конфедератов числится 24-летний лейтенант Сэмюэл Дэвис из Делавэра. Это был высокий, красивый, бесстрашный молодой человек, дальний родственник Джефферсона Дэвиса, который послал его с секретной миссией в Огайо. Сэмюэл перекрасил волосы и запасся британским паспортом с вымышленной фамилией. В Нью-Арке, Огайо, в поезд сели два солдата федеральной армии, которые опознали в нем дежурного офицера в лагере, где они когда-то находились в качестве военнопленных. В общей камере нью-аркской тюрьмы молодой Дэвис снял пиджак, отпорол подкладку, вынул донесения, рисунки, сделанные карандашом на белом шелке, и сжег все это в печке, вокруг которой сгрудились арестованные.

На суде Дэвис отрицал шпионаж, но признавал себя «виновным в транспортировке донесений». Он произнес речь. Перед ним сидели присяжные, некоторые из них изможденные и потрепанные войной ветераны. Кое у кого из них висели пустые рукава. Когда Дэвис начал свою речь, присяжные были холодны как лед. Когда он окончил свою короткую речь, они были не так уж холодны.

Назначили день для повешения Дэвиса на острове Джонсона, недалеко от города Сандаски, Огайо. Среди тех, кто просил Линкольна приостановить действие приговора, были В. Мак-Клинтик, президент железнодорожной компании Цинциннати и Мариэта, а также сенатор Солсбери из Делавэра, один из самых резких критиков Линкольна в сенате.

Президент несколько раз прочитал речь, произнесенную лейтенантом Дэвисом перед этими ветеранами войны: «В нашем мире я ничего не боюсь. Меня не страшит смерть. Я молод и хотел бы еще пожить, но я считаю недостойным любого, кто ищет жалости у своих врагов. У некоторых из вас имеются раны и шрамы. Я их тоже могу показать. Вы служите своей стране как можно лучше. Я тоже. Перед богом у меня чистая совесть, и когда верховный руководитель вашего народа подаст команду, я покажу вам, как надо умирать, будь то на виселице или под пулями ваших солдат».

В вечер накануне казни были проверены виселица и веревка. Комендант штаба на острове Джонсона улегся спать в полной уверенности, что поутру первым делом он увидит, как во исполнение закона Дэвис будет удавлен. Тяжелые удары в дверь разбудили коменданта. Курьер от президента вручил ему приказ приостановить казнь и переслать пленного в форт Уорен. Международные законы давали все основания для вынесения смертного приговора. Но Линкольн считал, что не всегда международные законы применимы в гражданской войне, в условиях, когда лелеется надежда на скорое примирение.

Д-р Дэвид Райт, уважаемый житель Норфолка, Виргиния, судимый военной комиссией за убийство, был приговорен к повешению. С севера, юга, из Канады пришли протесты в письмах, телеграммах. Многие посетили президента лично, и вообще число ходатайств количественно превысило просьбы об амнистии по любому другому приговору, вынесенному в военное время. «Приостановите казнь впредь до моего распоряжения», — телеграфировал Линкольн в форт Монро.

Это было вопиющее дело. 11 июля 1863 года по одной из главных улиц Норфолка проходила рота солдат-негров. Во главе роты шел Ансон Сэнборн, младший лейтенант 1-го отряда цветных войск США. Публика, стоявшая на тротуарах, насмехалась над неграми и улюлюкала. Среди зевак находился доктор Райт, человек, хорошо известный своими исключительными успехами в медицине и репутацией порядочного человека. Внезапно он набросился на лейтенанта Сэнборна, выхватил револьвер и застрелил 20-летнего офицера.

Дочь д-ра Райта получила разрешение на длительное свидание с ним в тюремной камере. Он ушел из тюрьмы в ее платье и собирался скрыться. Офицер федеральных войск заметил на улице, что у женщины «мужская походка», и вернул д-ра Райта в камеру.

17 октября комендант форта Монро телеграфировал Линкольну, что жена Райта намерена посетить Вашингтон, чтобы ходатайствовать перед президентом о помиловании мужа. Линкольн ответил: «Незачем миссис Райт ехать сюда. Проблема чрезвычайно трудная, но вопрос решен».

Накануне 23 октября, по утверждению Дэвида Бэйтса, к его коллеге по службе Ричарду О’Брайену «подошел человек и сказал, что если он сможет предъявить телеграмму президента Линкольна, отменяющую приговор, О’Брайен немедленно получит 20 тысяч долларов золотом и бесплатный проезд в Англию на корабле, прорывающем блокаду. О’Брайен с возмущением отверг взятку».

Наступил рассвет 23 октября. В некоторых кругах общества еще теплилась~надежда, что в последний момент все же придет телеграмма от Линкольна. Проходили часы. Телеграмма из Дома правительства так и не пришла. В 11.20 утра по проводам передано было сообщение: «Сегодня утром доктор Райт казнен».

Старик Блэйр привел к Линкольну молодую женщину из Виргинии. Она была человеком импульсивным, и Блэйр ее предупредил, что она должна постараться скрыть свое сочувствие конфедератам. Она просила о пропуске к брату, в прошлом солдату армии южан, находившемуся теперь в плену в районе расположения войск северян. Президент наклонился к ней, испытующе заглянул в глаза и спросил:

— Вы, конечно, лояльны?

Одно мгновение она колебалась, затем решительно подняла глаза и ответила:

— Да, я всей душой… с Виргинией!

Президент еще несколько мгновений не спускал с нее глаз, затем подошел к письменному столу, набросал несколько слов и передал ей сложенный листок бумаги. Она откланялась и вышла вместе с мистером Блэйром, который тут же упрекнул ее:

— Ведь я вас предупреждал, что нужно быть очень осторожной. Теперь вините только себя.

Она развернула записку президента и прочла: «Пропустите мисс… Она правдива и достойна доверия».

Миссис Томас Браун с ребенком на руках предстала перед президентом 7 сентября 1863 года, до этого она посетила военное министерство и другие учреждения. Она опасалась за судьбу мужа и брата, захваченных в плен в бою под Геттисбергом. Проживали они в Александрии, Виргиния. Они воевали в рядах армии конфедератов, но шпионами не были. И тем не менее их держали в течение многих недель в тюрьме Олд Капитол. Появились слухи, что их расстреляют как шпионов. Линкольн дал ей возможность высказаться полностью. Под конец она разрыдалась. А ребенок в это время улыбался и заигрывал с Линкольном. Общее смущение еще больше увеличил президент: взяв младенца на руки, он прижался к нему щекой. Ребенок проворковал: «Папа». Линкольн усмехнулся, отдал младенца матери, прошелся несколько раз по кабинету, затем написал несколько слов Стентону.

Правительственная машина быстро заработала. Три дня спустя оба пленных принесли присягу верности Союзу и были выпущены из тюрьмы, получив полную свободу.

Учитывая, что северяне все больше сжимали кольцо вокруг конфедератов и что последние уже исчерпали свои последние продовольственные и военные ресурсы, Линкольн видел в перспективе день, когда ему будет выгодно иметь репутацию человека, свободного от чувства мести, не связанного никакими обещаниями требовать возмездия и кары.

Однажды президент произнес несколько слов в защиту снисходительного подхода к врагу.

— Ведь они люди, не правда ли? Даже на войне не следует быть безжалостными. Где-то должна быть граница жестокости.

Престарелая женщина, находившаяся в приемной, мгновенно задала вопрос: как можно говорить доброжелательно о враге, когда стоит задача его уничтожать? Линкольн посмотрел ей в глаза и медленно сказал:

— Мадам, а разве я его не уничтожаю, превращая в своего друга?

Этот остроумный ответ получил широкое распространение как в Америке, так и в Англии.

К президенту пришел старик и, всхлипывая, сказал ему, что его сын — солдат армии Батлера — обвинен в преступлении и приговорен военно-полевым судом к расстрелу. Президент зачитал старику телеграмму Батлера, в которой тот протестовал против вмешательства президента в дела военно-полевых судов армии. Ошеломленный старик в полном отчаянии горестно зарыдал. Линкольн с минуту смотрел на него и, воскликнув: «Черт возьми, Батлер или не Батлер, так и быть!», написал на клочке бумаги несколько слов. Он показал записку старику: это был приказ президента, согласно которому сына приказано было «не расстреливать впредь до особого моего распоряжения».

Но старик все горевал.

— Я надеялся на помилование, а вы пишете «не расстреливать до моего распоряжения», а вы можете приказать расстрелять его на будущей неделе.

Линкольн улыбнулся.

— Вот что, старина, я вижу, что вы меня мало знаете. Если вашему сыну не встречаться со смертью до моего особого распоряжения, значит ему жить дольше самого Мафусаила.

Согласно старинному закону пиратов полагалось вешать. Тем не менее Линкольн помиловал пирата Алфреда Рюбери, пойманного в марте 1863 года в Сан-Франциско. Несколько месяцев его продержали в тюрьме, а затем освободили по приказу президента. Обнародованы были две причины для его освобождения. Первая — пират оказался английским подданным. Вторая — Джон Брайт обратился к президенту с просьбой помиловать пирата в порядке личного одолжения. 2 января 1864 года «Лезлиз уикли» писал: «Принимая во внимание выдающиеся заслуги мистера Брайта, президент, не, задумываясь, пошел ему навстречу. Однако странные у мистера Брайта друзья». Эти комментарии были очень снисходительными. Линкольн понимал, что немного будет приобретено повешением в этот серьезный момент английского подданного. Кроме того, он считал, что Джон Брайт имеет право на одно помилование, без обязательства представить для этого основания.

Конгрессмен Келог пришел по делу одного суматошливого парня, прослужившего шесть месяцев в регулярной армии еще до войны. Он дезертировал, вернулся домой, утаил все от отца, остепенился и занялся делом. В самом начале войны он записался добровольцем, помог сформировать полк, его избрали офицером одной из частей полка, он принял участие в атаке моста. На мосту пуля сразила насмерть полковника, шедшего рядом с ним; сам он был ранен. Случайно ветеран-кадровик узнал его и пригрозил, что разоблачит бывшего дезертира. Ему удалось уехать в отпуск; дома он сказал отцу, что предпочитает смерть аресту в качестве дезертира. Линкольн слушал с полным безразличием до момента атаки на мосту.

— Вы утверждаете, что молодой человек был ранен?

— Да, и очень серьезно.

Линкольн задумался.

— Следовательно, он пролил кровь за свою страну. — Лицо его осветилось. — Келог, нет ли в писани и места, где говорится, что «пролитие крови» освобождает от кары за грехи?

— Пожалуй, тут вы близки к истине.

— В этом есть смысл, от него так просто не отделаться.

Президент обмакнул перо и написал безоговорочное помилование.

Конгрессмен Чарльз Денисон из Пенсильвании привел полную тревоги старую женщину. Ее сын, рядовой Джон Рассел, был приговорен к расстрелу. Линкольн их выслушал и затребовал дело. Выяснилось, что во время недавнего кровавого сражения капитан роты Рассела сбежал. После боя капитан собрал свое подразделение; оказалось, что потери достигли 50 процентов. Рассел подошел к капитану с винтовкой наперевес и крикнул: «Капитан, вы ничтожный трус, и вас следует расстрелять!» Капитан схватился за револьвер, и их с трудом разняли. Тогда капитан обвинил солдата в неповиновении и добился смертного приговора военно-полевого суда. Линкольн отменил приговор трибунала, приказал вернуть рядового Рассела с незапятнанной репутацией в его часть.

Журналист и полковник из Огайо после беседы с президентом о торговле на Великих озерах попросили его затем выслушать человека, дожидавшегося в коридоре, — его сына приговорили к расстрелу. Николаи принес визитную карточку старика, наклонился над креслом Линкольна и шепнул ему на ухо несколько слов. Встревоженный, но полный решимости, Линкольн сказал:

— Передайте ему, что я его не приму. Я не могу. Не просите меня больше об этом. Скажите ему, что я проверил все документы полностью, не пропустив ни одного слова. Этот молодец дезертировал трижды, в последний раз он бежал с поста, находясь в карауле в Вашингтоне; его невозможно помиловать. Я не заступлюсь. Его обязаны расстрелять.

Линкольн отказался также помиловать одного партизана, политического лидера из Миссури, некоего Николса. Судья Холт рассказывал о Николсе: «У него был обычай насыпать порох в уши попавшим к нему в плен северянам. Затем он поджигал порох, и взрыв разносил головы пленных на куски. Когда его поймали, при нем нашли несколько человеческих ушей».

Однажды Линкольна разбудили среди ночи, рассказали случай с 19-летним крестьянским юношей, заснувшим на посту в заставе. В ночной рубахе он подошел к столу и написал приказ о помиловании. Опасаясь, что приказ может затеряться в пути, он разослал телеграммы в четыре высокие-инстанции. Одному конгрессмену он сказал:

— Я не могу помыслить о потусторонней вечной жизни с кровью этого юноши на моей совести. Нет ничего удивительного в том, что мальчик, выросший на ферме, привыкший ложиться спать с наступлением темноты, заснул на посту. И я не могу дать своего согласия «а то, чтобы его за это расстреляли.

До какой степени частые помилования президента портили дисциплину армии? Чонси Дэпью ответил на этот вопрос словами генерала Шермана. Однажды Дэпью спросил: «Как вам удавалось приводить в исполнение приговоры ваших военно-полевых судов и избегать при этом линкольнских помилований?» Шерман ответил: «Провинившихся я сразу расстреливал». По всей вероятности, Грант, Томас, Шеридан, как и любой другой командир, выигрывавший сражения и целые кампании, пользовались теми же незаконными, нелегальными способами, что и Шерман.

В армиях хорошо знали, что спасенных президентским помилованием от расстрела ждали железные решетки, тюремное меню, одиночное заключение, каторжная работа, кандалы с ядром. Если не было специального распоряжения президента насчет дальнейшей судьбы помилованных, их отправляли в тюрьму Драй Бортюгас во Флориде. Тропический климат изводил арестантов. Дезертиры, воры, трусы, мятежники, симулянты, любители премиальных, выполнявшие кандальный танец на островах Драй Бортюгас, неизменно в письмах домой жаловались на невыносимые условия жизни.

В течение одного только года военно-полевые суды рассмотрели 30 тысяч случаев нарушений военных уставов. Наиболее крупные дела неизбежно оказывались у Линкольна. Джон Хэй записал в своем дневнике, что однажды, во второй половине жаркого летнего дня, президент потратил шесть часов на разбор приговоров военно-полевых судов, стараясь найти хоть малейшую зацепку, оправдывающую спасение жизни человека. В одном случае он выражал сомнение в том, «поможет ли расстрел исправить этих людей», настаивая на том, что если оставить его в живых, правительство сможет заставить его по крайней мере работать на пользу обществу. В другом случае он написал: «Вместо расстрела пошлите его на фронт воевать».