Где Жильбер?

Где Жильбер?

Арестован и коммерческий директор фирмы «Симекс» Альфред Корбен. На допросе ему сотню раз задают один и тот же вопрос: «Во ист Жильбер? — Где Жильбер?» Он утверждает, что ему это неизвестно. Гиринг этому нисколько не верит.

Немцы очень искусно подвергают психологической обработке мадам Корбен. Да, конечно, они охотно верят в невиновность Альфреда Корбена. Беда в том, что он может пострадать из-за того, кто действительно виновен: из-за Жильбера. В военное время правосудие не вдается в детали! Им очень жаль госпожу Корбен. В сущности, она больше всех заинтересована в поимке Жильбера. Они же просто-напросто делают свое дело. И если потерпят неудачу, ничего страшного. Но если Жильбер не будет схвачен, Альфред Корбен может поплатиться жизнью…

У измученной этими сетованиями и уговорами мадам Корбен нервы не выдерживают.

24 ноября в одиннадцать часов утра в ее памяти всплывает незначительная деталь. Однажды у них дома Жильбер пожаловался на зубную боль. Альфред Корбен дал ему адрес семейного дантиста, доктора Малеплата, его кабинет находится на улице Риволи, 13, около ратуши. Зачем скрывать это от охранников? Жильбер, с ее точки зрения, был всего лишь случайным деловым партнером Альфреда. Она убеждена, что он просто использовал ее мужа, который ничего не подозревал — если бы он об этом догадывался, если бы добровольно работал на Жильбера, она, его жена, была бы наверняка в курсе дела! Так почему же мадам Корбен должна колебаться, если речь идет о выборе между жизнью Жильбера и жизнью мужа?

Информацией, которую она сообщила, вероятно, — даже наверняка — мог поделиться и профессиональный разведчик. Зубы у Большого шефа болели более шести месяцев назад, и он, скорее всего, уже давно не ходит к Малеплату. Адрес врача? Незначащая пешка, которую шахматист может пожертвовать для спасения главных фигур. Один шанс из тысячи, что «съев» ее, гестапо поставит шах и мат.

«Утром 24 ноября, — рассказывает доктор Малеплат, ныне солидный седеющий мужчина со здоровым цветом лица и быстрым взглядом, — как обычно, я работал в больнице Лаэннек. Около полудня кто-то из дирекции позвал меня к телефону. Звонил мой зубной техник. «Вы немедленно должны вернуться домой», — сказал он. Я хотел узнать зачем, но тот ответил коротко: «Ничего не могу вам сказать, но надо прийти». Я сразу же отпросился у патрона и поехал домой.

Их оказалось двое, в штатском. Один очень высокий, другой довольно маленький (Гиринг и Фортнер). Они попросили меня посмотреть книгу записей на прием и перечислить всех, кто придет на этой неделе. Что я и сделал. Они внимательно прослушали перечень имен, внешне никак не реагируя. В конце снова попросили: «Прочтите, пожалуйста, еще раз». Я снова стал называть фамилии, но и этого оказалось мало: «Еще раз, пожалуйста». И тут я обнаружил ошибку. Я сказал им: «На сегодня, на 2 часа дня я ждал мадам Лябейль, жену приятеля. Но она позвонила и предупредила, что не сможет прийти, поэтому я назначил прием другому клиенту. Я забыл вычеркнуть ее имя и записать другую фамилию — мсье Жильбера».

В какой бы город его ни забрасывали бесконечные дела, 24 ноября Большой шеф всегда приезжал в Новы-Тарг — по крайней мере, устремлялся туда душой и сердцем: его отец умер 24 ноября. Время шло, но постоянная боль, связанная с этой утратой, не утихала.

Удар, нанесенный гестапо фирме «Симекс», разумеется, только усугубил обычную печаль этого дня.

Меланхолия, тоска; успехи советской армии на Дону, пожалуй, могли бы частично снять груз с души Большого шефа. Но даже счастливый поворот в ходе войны не заглушает его тревоги.

Центр просто обезумел. Через четыре месяца после ареста Венцеля, Ефремова и Винтеринка Москва продолжает верить их радиограммам. Предупреждения Треппера — пустой звук. Директор почти не скрывает своего недоверия к нему. К руководителю советской сети на Западе прислушиваются в Центре меньше, чем к эсэсовцу Гирингу.

Клюнуть на удочку «функщпиля» — уже опасно. Но за последние месяцы Треппер все более убеждается, что не «функшпиль» является целью зондеркоманды, что это всего лишь средство, платформа для осуществления более честолюбивых планов.

Недавно разоблачили Анну Максимович. Это тяжело, трагично — но и логично. Зондеркоманда попыталась склонить ее к сотрудничеству: это тревожный знак, не имеющий рационального объяснения, по крайней мере на первый взгляд. Трепперу неизвестно, как удалось разоблачить Анну. Теперь мы это знаем. Максимовичи «попались» трижды. Во-первых, из-за досье, хранившихся в архивах французской полиции. Абвер запросил сведения о Максимовичах после того, как Маргарет Хоффман-Шольц в соответствии с установленными в вермахте правилами обратилась за разрешением вступить в брак с Василием, иностранным гражданином. Французская полиция указала, что Анна сочувствовала левым и оказывала медицинскую помощь испанским республиканцам, Клудов и его группа пробили вторую брешь, расшифровав телеграммы с кратким изложением многих донесений посла Абеца: этот след вел к Маргарет, а значит, к Василию. Наконец, в другой перехваченной радиограмме говорилось о некоторых результатах бомбежки немецкого города Хамма авиацией союзников; в частности, было указано следующее: «Наше доверенное лицо видело разрушения; их почти нет». Расследование абвера показало, что, запросив разрешение на брак, Маргарет поехала в Германию и проезжала мимо Хамма; когда ее доносили, потерявшая голову девица честно призналась, что поставляла информацию своему барону.

Треппер принял меры предосторожности. Жоржи укрывается в загородном домике в Везине. Два месяца назад он уговорил ее отправить Патрика в безопасное место. Сначала ребенка поместили в пансион в Сен-Жермен-ан-Лэ, но за ним там так плохо ухаживали, что скоро пришлось забрать его оттуда. Через подругу Жоржи, некую Денизу, они нашли тогда адрес супругов Кейри, славных людей, живших за городом, в Сюрене. Они приняли Патрика как родного сына: и казалось, зондеркоманде уже не добраться до него.

Что же касается самого Треппера, то через несколько дней он «умрет». Один врач из Руайа, с которым он познакомился во время лечения, выдаст ему свидетельство о смерти, и на надгробии, перед которым в удивлении застынут люди Гиринга, будет высечено его имя.

Но прежде чем уехать в горы Оверни — Большой шеф, подобно мальчику с пальчик, уже разбросал за собой белые камешки, чтобы те, кто пойдут по его пути, не сбились с дороги, — до того как уйти в глубокое подполье, как и положено «переселившемуся в иной мир», он решил долечить зубы, чтобы жить спокойно. Прием у Малеплата, на который он пойдет сегодня, завершает курс лечения. Большой шеф в последние недели был слишком занят и все время откладывал визит к врачу — вплоть до сегодняшнего дня, 24 ноября.

Позднее Треппер будет рассказывать, что, войдя к Малеплату, сразу же испытал какое- то неприятное ощущение. Что-то было не так. Приемная — пуста, за исключением одной старушки; обычно здесь бывает полно народу. Врач, как всегда, проводит его через регистрационную комнату в зубоврачебный кабинет, но вопреки обыкновению дверь, выходящая в коридор, закрыта.

«Я усадил его в кресло. Он был очень спокоен. Я подумал: «Бедняга, зачем сверлить ему зуб? Сейчас не время причинять ему боль». Рассказывая что-то, я делаю вид, что выбираю инструмент. А он говорит мне с улыбкой: «Ну, как дела? Вы слышали новость по радио?» Меня прошиб холодный пот: в этот момент за дверью в коридоре звякнули наручники, которые они готовили… Поскольку дело затягивалось, я положил пациенту вату в рот и начал прилаживать бор, но тут они наконец решились вмешаться. Ворвались и наставили на него пистолет. Жильбер поднял руки и сказал: «Я не вооружен». Он был очень бледен, но абсолютно спокоен. Что же касается немцев, могу вам сказать одно — они боялись!»

Фортнер подтверждает: «Дантист дрожал; мы с Гирингом очень нервничали. Да! Приходится признать, что спокойнее всех вел себя он. Даже глазом не моргнул! В тот момент, когда Гиринг надевал на него наручники, он заметил: «Браво! Вы хорошо справились с работой». Я скромно ответил: «Это итог двухлетних поисков».

Когда мы уходили, доктор Малеплат сказал арестованному: «Я хочу, чтобы вы знали, я здесь ни при чем». «Ну конечно! — ответил Треппер. — Поверьте, я на вас совсем не сержусь». Затем начались вежливые пререкания по поводу платы за прием, но врач отказался от денег. Большой шеф пожал ему руку, — запястья его были стянуты наручниками, — и вышел; с одной стороны его охранял огромный Гиринг, с другой — маленький Фортнер. Большой шеф оказался между гестапо и абвером.