1.4. Революция и вторая эмиграция

Революция открыла новую страницу и в жизни Владимира Ильича. Она стала для него репетицией точно так же, как он позже неоднократно называл 1905 год репетицией 1917 года. Ленин расширил свои связи. Он, например, завязал дружбу с присоединившимся к большевикам А. А. Богдановым, который за несколько лет до этого привлек к себе внимание как философ и экономист. Углубились и связи Ленина с Горьким[174] и Луначарским, если упомянуть только о наиболее известных интеллигентах, имена которых сохранились в памяти лучше, чем, например, имя рано умершего И. В. Бабушкина, с которым Ленин еще в 90-е гг. вместе работал в петербургских кружках. Итак, после начала революции 1905 г. жизнь Ленина забурлила, весна «промчалась» в подготовке и проведении III съезда партии, на котором Ленин впервые поставил во всей полноте проблему вооруженного восстания. Предварительно он долго изучал весь комплекс связанных с ней теоретических и практических вопросов.[175] Узнав о начале революции, Ленин не вернулся тотчас в Россию (о причинах этого можно только гадать, быть может, он почувствовал, что это еще не «его» революция?), но вел огромную литературную работу, его статьи одна за другой публиковались в России. 2 ноября, после обнародования царского манифеста 17 октября, отразившего определенную «либерализацию» самодержавия, Ленин выехал из Женевы через Стокгольм в Россию, в Петербург, куда 10 дней спустя за ним последовала и его жена. Времени на личную жизнь было мало, поскольку в Петербурге Ленин погрузился в редакторскую и организационную работу. Некоторое время Ленин и Крупская жили на Невском проспекте,[176] им приходилось постоянно менять место жительства, проявляя осторожность в условиях нелегальной деятельности. В середине ноября Ленин через М. Н. Лядового обратился к руководителям немецких социал-демократов, К. Каутскому, Р. Люксембург, К. Либкнехту, с просьбой принять участие в газете «Новая жизнь».[177] Между тем Ленин и Крупская, естественно, продолжали оставаться на нелегальном положении. 23 ноября Петербургский цензурный комитет принял решение о привлечении к судебной ответственности редактора-издателя газеты «Новая жизнь» Н. М. Минского за напечатание в номере газеты от 23 ноября статьи Ленина «Умирающее самодержавие и новые органы народной власти».

Конец 1905 — начало 1906 г. оказались периодом революционного подъема и быстрого упадка. Декабрьское вооруженное восстание в Москве, с одной стороны, открыло новые перспективы для осмысления происходящего, но, с другой стороны, привело к быстрому сужению возможностей практических действий. Почти одновременно с подавлением восстания был отдан приказ об аресте Ленина за брошюру «Задачи русских социал-демократов», а позже и за другие его работы, которые конфисковывались полицией при производимых во многих городах арестах. В начале января 1906 г. Владимир Ильич прибыл из Петербурга в Москву для непосредственного ознакомления с последствиями вооруженного восстания и совещания с представителями местных большевистских организаций, а 23 января встретился с Горьким в Гельсингфорсе, на квартире В. М. Смирнова.[178] Об этой встрече стоит упомянуть потому, что «рабочий писатель» с течением времени занял важное место в жизни Ленина, поскольку олицетворял его главную связь с революционной литературой, новым русским искусством.

Власти одну за другой конфисковывали статьи и брошюры Ленина. В феврале полиция начала разыскивать его и в Финляндии, в то время как он вел активнейшую партийную работу в Петербурге, выступая на десятках партийных собраний. Переселившись в Куоккала, он часто приезжал оттуда в Петербург. В первой половине марта Ленин вернулся в Москву, затем принял участие в подготовке IV съезда партии и в начале апреля прибыл в Стокгольм, на место проведения «объединительного» съезда, который привел не к объединению партии, а, скорее, к еще большему разъединению.

День 9 мая 1906 г., несомненно, стал своего рода поворотным пунктом в деятельности Ленина. Ему впервые представилась возможность выступить на настоящем массовом собрании в присутствии трех тысяч человек, в том числе множества рабочих, и к тому же в Петербурге (в Народном доме Паниной). Поначалу председатель митинга затруднился предоставить слово какому-то совершенно неизвестному человеку, но, узнав, что речь идет о виднейшем руководителе большевиков, он в конце концов согласился. Это было единственное выступление Ленина на массовом митинге до 1917 г. Крупская волновалась вместе с ним, стоя в толпе.[179] «Неизвестный» оратор, выступавший под псевдонимом Карпов, побледнев, поднялся на трибуну и заговорил, волнуясь, слегка картавя и «много двигаясь». Благодаря большой силе убеждения он дебютировал успешно, удачно разоблачил политику либералов, которые не только не стояли на стороне революции, но и сотрудничали с правительством, а также заклеймил «царских палачей», расправившихся с участниками революционного движения. Вообще, Ленин говорил увлеченно, жестикулируя, буквально всем телом передавая содержание своей речи. Он верил в то, что говорил, проникался значением своих слов, любил, когда его слушают, не прерывая вставными вопросами, правда, и сам он охотно слушал своих оппонентов. Во время речи или беседы он был всегда готов к реплике, непрерывно двигался, делал шаги вперед и назад, иногда совсем близко придвигался к собеседнику. Если он обращался к массам, то смотрел несколько поверх, видимо для того, чтобы его не отвлекали замечания или выражения лиц слушателей.[180] Все это подтверждается и киноматериалами того времени. Из Ленина не получился великий оратор, но он умел передавать другим свою внутреннюю веру.

В июле Ленин отдыхал у матери в пригороде Петербурга Саблино, но отдых был прерван роспуском I Государственной думы. Летом в Куоккала он встречался с людьми, которые сыграют важную роль в будущем, Р. Люксембург, Ф. Э. Дзержинским, В. Д. Бонч-Бруевичем, а в свободное время читал книгу А. А. Богданова «Эмпириомонизм», подаренную ему автором, с которым он вскоре «съедется» в Куоккала по дороге во вторую эмиграцию.[181] (Уже тогда закладывались основы т. н. левого большевизма. В январе 1906 г. Ленин еще призывал к бойкоту Государственной думы, но позже переменил это мнение, вызвав гнев многих своих товарищей).

У Ленина, выполнявшего громадную литературную и организационную работу, редко было время для отдыха. В конце апреля 1907 г. он освободился от давления российских забот и выехал в Лондон, естественно, по партийным делам (на V съезд РСДРП). По дороге он остановился в Берлине, где встретился с Р. Люксембург, К. Каутским и М. Горьким. Вместе с Горьким он отправился на лондонский съезд, прочитав рукопись повести «Мать», которая углубила его дружеские чувства по отношению к писателю. В Лондоне Ленин позаботился об устройстве Горького и, вопреки намерениям меньшевиков, добился того, чтобы Горький был приглашен на съезд «с совещательным голосом».[182]

В июне департамент полиции возбудил вопрос о выдаче Ленина из Финляндии. Приняв в июле-августе участие в работе Международного социалистического конгресса в Штутгарте, Ленин в разговоре с Луначарским говорил о том, что в России на 3–4 года установится реакция, поэтому он намеревается жить в Финляндии, вблизи Петербурга. Он предложил Луначарскому стать постоянным сотрудником Центрального Органа, газеты «Пролетарий».[183] Последующий период будет сильно отягощен организационными и финансовыми спорами, связанными с этой газетой, однако в конце 1907 г. эти конфликты еще не предвиделись, все силы затрачивались на подготовку новой эмиграции.

Усиливающиеся преследования царской полиции заставили Ленина окончательно покинуть Россию. Его произведения конфисковывались и уничтожались по всей стране, а сам он вместе с А. А. Богдановым и И. Ф. Дубровинским 8 декабря получил от Большевистского центра поручение выехать за границу и организовать там издание «Пролетария».[184] Отъезд в Швецию стал дерзким, опасным для жизни, наполненным приключениями предприятием, в ходе которого Ленин в сопровождении финских крестьян перебрался по едва замерзшему льду пролива на остров Нагу (Науво). На этот раз ему повезло. 3 января 1908 г. по новому стилю Ленин и Крупская выехали из Стокгольма и 7 января прибыли в Женеву.[185]

Началась вторая эмиграция, которая оказалась гораздо более гнетущей, чем первая. Конечно, многое можно было предвидеть уже после победы контрреволюции в 1907 г. Сестра Владимира Ильича в своей биографии Ленина так описывала эту эпоху: «Эта вторая эмиграция после освобождения 1905–1906 годов была труднее первой. Утомление и пассивность владели широкими слоями молодежи, рабочих и интеллигенции. Место общественных проблем занимали личные: секс, мистицизм, уход в религию».[186] Все больше соратников Владимира Ильича по партии отворачивались от политики, его энергия уходила на необычайно острые и горячие споры с лучшими товарищами. В то же время философские и организационные дискуссии, полемика по экономическим, а после смерти Л. Н. Толстого и по литературным вопросам шлифовали способности Ленина как политика, формировали его облик мыслителя.

Тяжелейшим временем в жизни Ленина и его семьи был период Первой мировой войны, в военные годы их быт был обременен материальными трудностями. Однако в этот период на долю Ленина выпало и немало хороших впечатлений и успехов. Эмоциональным даром на всю жизнь оказалась его дружеская, более того, любовная связь с Инессой Арманд.[187] Эта связь, несомненно, оказала положительное влияние на политическую деятельность Ленина. Летом 1911 г. в Лонжюмо под Парижем он организовал партийную школу для рабочих, приехавших из России, и в то же время прилагал огромные усилия для создания легальных и нелегальных печатных органов для рабочих. В 1912 г. Ленин был избран в Международное социалистическое бюро. В мае того же года вышел первый номер основанной им большевистской газеты «Правда», а еще раньше, в январе, в Праге был организован самостоятельный большевистский Центральный Комитет РСДРП. В Европе имя Ленина стало известно многим как имя одного из главных организаторов международного антивоенного движения. Результаты международного значения были получены им и в ходе его теоретической деятельности. До сих пор идут споры о его взглядах на историческое развитие России, на структуру и неравномерное развитие мировой системы капитализма, о его теории империализма и философских соображениях, высказанных в защиту марксистской диалектики против неокантианского махизма.

Эта гнетущая эпоха непосредственно подготовила «главное дело» Ленина, ту роль, которую он сыграл в революции 1917 г. и создании СССР. В этот период его жизни общее настроение в значительной степени зависело от хода фракционной борьбы, которая, повторяю, требовала от него крайнего нервного напряжения; к счастью, в этом отношении он мог всегда рассчитывать на поддержку Надежды Константиновны. Видимо, Ленина угнетало чувство политического одиночества, ведь уже в 1908 г. и в его фракции обострились споры и распри, которые, вопреки предположению некоторых современных авторов, имели отнюдь не малое политическое, организационное и теоретическое значение. Но в этом читателя должны убедить следующие главы книги. Вряд ли будет большим преувеличением сказать, что у Ленина не было повседневной связи ни с кем из большевиков, кроме Каменева и Зиновьева. В это время, как и ранее, он испытывал сильную привязанность к старым друзьям, так, например, он сделал все возможное, чтобы даже во время острейших дискуссий сохранить симпатию Горького. Желая, подобно другим руководителям, объединить различные фракции и течения под знаменем социал-демократии, Ленин был неспособен на такие принципиальные уступки, которые грозили успеху «дела». Конечно, такой последовательный и упорный боец не может рассчитывать на понимание со стороны противников, в этом отношении достаточно вспомнить его непримиримый спор с Троцким. Эти новые эмигрантские конфликты лучше всего демонстрируют тот факт, что Владимир Ильич стал сложной личностью. Политически и организационно порывая с человеком, он разрывал с ним и личные отношения. Об этом могли бы многое рассказать все руководители большевистской партии. Н. К. Крупская обратила внимание на интересное противоречие: «Личная привязанность к людям, — писала она, — никогда не влияла на политическую позицию Владимира Ильича. Как он ни любил Плеханова или Мартова, он политически порвал с ними». Однако именно эта личная привязанность «делала для Владимира Ильича расколы неимоверно тяжелыми».[188]

Эти разрывы почти никогда не мотивировались личными причинами, месть или личная ненависть были настолько чужды Ленину, что при политическом сближении он «все прощал» своим противникам. И в этом отношении примером могут служить его отношения с Троцким. Даже в период самых горячих споров Ленина не оставляла порой трудно объяснимая отзывчивость. Однажды, во время сильного ухудшения отношений Ленина с Л. Д. Троцким, Л. Б. Каменев, состоявший со Львом Давидовичем в родственных отношениях, показал Ленину письмо, в котором «Иудушка Троцкий» просил большевиков выдать ему денежное пособие. Ленин дал согласие на выдачу денег.[189]

В такой напряженной обстановке Ленина не удовлетворяло и пребывание в Женеве. Уже 14 января 1908 г. он писал младшей сестре: «Мы уже несколько дней торчим в этой проклятой Женеве… Гнусная дыра, но ничего не поделаешь. Приспособимся».[190] Конечно, могло сыграть роль и сиюминутное настроение, ведь когда за четыре года до этого Ленин прибыл «на жительство» в Женеву, он описывал матери «швейцарские виды» в несколько других тонах: «Внизу везде в Женеве туман, сумрачно, а на горе… — роскошное солнце, снег, салазки, совсем русский хороший зимний денек».[191] В письме от 22 января 1908 г. Ленин сообщал матери о том, что жизнь понемногу налаживается: «Мы устраиваемся здесь понемногу и устроимся, конечно, не хуже прежнего. Неприятен был только самый момент переезда, как переход от лучшего к худшему… Насчет Капри я сразу по приезде застал письмо Горького, усиленно зовущего меня туда. Мы непременно намерены с Надей принять это предложение и прокатиться в Италию…» Видимо, виновата была не Женева, ведь Ленин не чувствовал себя лучше и в Париже, куда он с женой переехал в конце 1908 г.[192] Но еще до этого, во второй половине апреля 1908 г., он, посетив Горького, побывал в Южной Италии, осмотрел Неаполь и его окрестности, Помпею, поднялся на Везувий. В мае он уже прибыл в Лондон, где в течение нескольких недель работал в библиотеке Британского музея над книгой «Материализм и эмпириокритицизм». Переехав в декабре 1908 г. в Париж, Ленин погрузился в теоретическую и политическую работу. Однако даже в условиях обострения фракционной борьбы (Ленин пытался создать альтернативную «партшколу» в противовес богдановской партийной школе на Капри), постоянно выступая с лекциями и участвуя в конференциях, он находил время и для того, чтобы познакомиться с культурной жизнью Парижа. Во всяком случае, в Париже Ленин и Крупская сняли более удобную, трехкомнатную квартиру, в одной из комнат которой поселилась и приехавшая в Париж М. И. Ульянова. В Париж было переведено и издание газеты «Пролетарий».[193] Во французской столице Ленин, встретившись с А. А. Богдановым, смог удовлетворить свою страсть к шахматам. Во время этой встречи произошло знаменитое, запечатленное на фотографии шахматное сражение, которое, к досаде Ленина, закончилось победой Богданова.

И все же этот период жизни очень тяжело отразился на состоянии Владимира Ильича. К тому же ни в России, ни в эмиграции не было видно признаков революционного подъема, разочарование Ленина непрерывно усиливалось. В феврале 1910 г. он писал: «Париж — дыра скверная во многом… Приспособиться вполне к Парижу я до сих пор (через год после поселения здесь!) не мог, но все же чувствую, что назад в Женеву меня теперь только разве особые обстоятельства загонят!»[194] Типичный эмигрантский синдром: «везде хорошо, где нас нет». Почти во все своих частных письмах Ленин жаловался на фракционную борьбу. Кроме этого, он снова и снова возвращается к проблеме, состоявшей в том, что многие русские эмигранты едва сводили концы с концами. По поводу бедственного положения М. Ф. Владимирского Ленин писал: «Бедует здесь эмиграция чертовски. Занятия у меня идут из рук вон плохо. Авось перебьюсь время сугубой склоки…». В данном случае Ленин ссылался на т. н. «объединительный» пленум ЦК РСДРП 1910 г., на котором обострились внутрипартийные противоречия.[195]

Самой большой проблемой, с которой семья Ленина столкнулась в Париже, была чрезмерная городская суета, сильное движение, большие расстояния, требовавшие много времени на поездки по городу. Обычно Владимир Ильич ездил в библиотеки на велосипеде. И он, и его жена любили велосипедную езду. «Мы все ездим с Надей на велосипедах кататься», — писал Ленин матери в августе 1909 г. Но и тут не удалось избежать неприятностей. Однажды у него украли велосипед, а в другой раз едва не пострадал в дорожной аварии. После веселой встречи Нового года[196] январь 1910 года начался неудачно: «Ехал я из Жювизи, — писал Ленин сестре, — и автомобиль раздавил мой велосипед (я успел соскочить)». Ленин, интересовавшийся авиацией, ездил на аэродром, расположенный в 20 км от Парижа, смотреть на полеты аэропланов. Не будет большим преувеличением сказать, что он вообще восторгался техническими новшествами, развитием техники.[197] Хотя Ленин не пострадал в аварии, в течение нескольких дней он чувствовал «обычное» в таких случаях утомление. Правда, позже ему удалось выиграть судебное дело о возмещении убытков и хотя бы получить деньги с хозяина автомобиля.[198]

По-прежнему соблюдая строгую экономию в быту, Ленин все же помогал своей младшей сестре, которая перенесла операцию по удалению аппендицита. Хватало денег и на театр и концерты. Об этом Ленин упомянул в адресованном сестре письме: «Я стал налегать на театры: видел новую пьесу Бурже “La barricade”. Реакционно, но интересно».[199] Прежде всего, конечно, Ленин и его жена ищут русские пьесы. В их письмах, если речь заходит о путешествиях, особенно удачных, мерилом сравнений обычно становятся Россия, Волга.[200] Летом 1910 г. Ленин и его семья отдыхали на берегу Бискайского залива в местечке Порник. После отдыха Ленин выехал в Копенгаген на конгресс II Интернационала, на котором одной из главных была неизбежная с точки зрения перспектив социализма проблема кооперативов. Однако в то время Ленин углубился в вопросы столыпинского режима, развития российского государства, российских аграрных отношений.

После конгресса 4 сентября Ленин уехал отдыхать в Стокгольм, где, наконец, встретился с 75-летней матерью. Это была их последняя встреча. Мария Ильинична вспоминала о ней так: «В Стокгольме М. А. Ульяновой довелось в первый и последний раз слышать выступление Владимира Ильича на собрании рабочих-эмигрантов. Когда мы уезжали, Владимир Ильич проводил нас до пристани — на пароход он не мог войти, так как этот пароход принадлежал русской компании и Владимира Ильича могли там арестовать, — и я до сих пор помню выражение его лица, когда он, стоя там, смотрел на мать. Сколько боли было тогда в его лице! Точно он предчувствовал, что это было его последнее свидание с матерью. Так оно и вышло на деле. Больше повидаться с родными до приезда в Россию, после Февральской революции, Владимиру Ильичу не удалось, а мать умерла незадолго до нее, в июле 1916 г.»[201]

Как большое горе переживалась в России смерть Л. Н. Толстого, последовавшая осенью 1910 г., представители всех духовных и политических направлений откликнулись на это событие. В глазах Ленина Толстой, несомненно, был гениальнейшим среди всех любимых им русских писателей. Ведь в действительности Толстой был не только писателем, но и целым «институтом», выступившим против официальной церкви, раздававшим крестьянам свои земли, положившим начало анархо-коллективистской традиции. Толстой, безусловно, располагал личным мужеством, вступил в конфликт с властью и был отлучен от православной церкви. Отношение Ленина к Толстому определялось общим отношением Владимира Ильича к литературе. Ленинские оценки не мотивировались сугубо эстетическими соображениями, хотя почти все его любимые писатели были художниками мирового масштаба. В эмиграции его привязанность к русской литературе даже углубилась, что, очевидно, отчасти объясняется тоской по родине, мучившей его за границей. Позже, в ноябре 1913 г.,[202] в письме из Кракова, адресованном в Вологду матери Владимира Ильича, Н. К. Крупская описала это устойчивое настроение по поводу посещения концерта музыки Бетховена: «…На нас почему-то концерт страшную скуку нагнал, хотя одна наша знакомая (речь идет об Инессе Арманд — Т. К.) — великолепная музыкантша, была в восторге… Без чего мы тут прямо голодаем — это без беллетристики. Володя чуть не наизусть выучил Надсона и Некрасова, разрозненный томик Анны Карениной перечитывается в сотый раз… Тут негде достать русской книжки. Иногда с завистью читаем объявления букинистов о 28 томах Успенского, 10 томах Пушкина и пр. и пр.

Володя что-то стал, как нарочно, большим “беллетристом”. И националист отчаянный. На польских художников его калачом не заманишь, а подобрал, напр., у знакомых выброшенный ими каталог Третьяковской галереи и погружался в него неоднократно».[203]

Ленин и художественные произведения оценивал прежде всего с точки зрения их социального и политического воздействия, однако он никогда не популяризировал плохих писателей, что указывает на наличие у него хорошего вкуса. Он не читал книги писателей, безразличных к проблемам улучшения социального положения трудящихся классов. К литературе он также подходил с классовой точки зрения. Ленин обычно распознавал писательский талант, однако его не интересовали художники, талант которых обращался на эстетизацию контрреволюции или которые замыкались в литературе как в башне из слоновой кости. В своих работах Ленин, быть может, ни разу не упомянул имен таких известных писателей и поэтов, как И. А. Бунин, Н. С. Гумилев, А. А. Ахматова, 3. Н. Гиппиус, Б. Л. Пастернак или М. И. Цветаева. Не считая себя философом, о чем Ленин писал, например, в письме Горькому в начале 1908 г., он отнюдь не считал себя и оракулом в литературных или эстетических вопросах. Больше того, он обычно и не касался эстетических проблем. Как правило, Ленин защищал классические литературные и живописные произведения, традиции, прежде всего социальные позиции живописи, откуда бы — слева или справа — на них ни нападали. Авангардистское отрицание казалось ему «недиалектическим», бесчувственным по отношению к исторической преемственности, поэтому он чаще всего критиковал это течение в соответствии со своими «агитационными» воззрениями. Произведения, политические статьи и речи Ленина насыщены ссылками на книги русских писателей и их персонажи. В качестве примера можно отметить, что в своих работах он упомянул — кто знает, сколько раз! — 29 басен Крылова и 24 персонажа Гоголя. Некоторые биографы подчеркивают, что писателем, чаще всего цитируемым Лениным, был Салтыков-Щедрин, но в его трудах появляется множество превратившихся в символы образов из произведений русских писателей от Пушкина до Некрасова и Чехова, а также таких представителей всемирной литературы, как Шекспир, Мольер или Шиллер.[204]

В трудах Ленина можно найти бесчисленное количество литературных цитат, однако Л. Н. Толстой был единственным писателем, которым он занимался и с теоретической точки зрения. С ноября 1910 по февраль 1911 г. он написал 4 статьи, посвященные творчеству писателя, его заслугам и ошибкам. Конечно, он видел необычайный талант и в Достоевском, однако очень не любил его, считая реакционным, вернувшимся после каторги к православию писателем, приукрашивавшим «восточные» черты развития России и в конечном счете поставившим свой талант на службу монархии. Можно спорить о том, правильна или ошибочна была такая оценка Достоевского (добавим, что он мог бы и кое-что использовать из критики капитализма в его романах), но о Толстом он всегда говорил с воодушевлением, даже несмотря на то, что не принимал его политической философии. Ядром ленинской критики, питавшейся и опытом европейской эмиграции, было мнение, что «толстовщина», в определенном смысле в противовес «западничеству», является «идеологией восточного строя, азиатского строя… Отсюда и аскетизм и непротивление злу насилием, и глубокие нотки пессимизма… Толстой верен этой идеологии и в “Крейцеровой сонате”, когда он говорит: “эмансипация женщины не на курсах и не в палатах, а в спальне…”».[205] Свидетельством эволюции ленинского характера является то, как Владимир Ильич в написанном им некрологе «интегрировал» отвергнутое в философском плане творчество Толстого в прошлое и настоящее российской революции, мировое значение которой оно отразило. По мнению Ленина, в «гениальном освещении» Толстого воплотилась в художественную форму эпоха подготовки революции. В оценке Ленина можно заметить и отцовское «просветительское» наследие. Произведения Толстого, считал Ленин, должны стать всеобщим достоянием, поскольку писатель выступал против «такого общественного строя, который осудил миллионы и десятки миллионов на темноту, забитость, каторжный труд и нищету… Толстой… сумел с замечательной силой передать настроение широких масс, угнетенных современным порядком, обрисовать их положение, выразить их стихийное чувство протеста и негодования… В произведениях Толстого выразились и сила и слабость, и мощь и ограниченность именно крестьянского массового движения». Как ни выступал Ленин против анархизма Толстого, он все же торжественно приветствовал толстовское описание бюрократического полицейского государства и его отрицание частной поземельной собственности, хотя при этом отмежевался от отрицающего политику сопротивления, носящего чисто моральный характер.[206]

В конечном итоге взгляды Ленина вытекали из революционных социалистических убеждений. Владимира Ильича прежде всего интересовало, поймут ли рабочие литературу и искусство, будут ли читать и ходить в музеи. Ленин далеко не всегда безошибочно разбирался в людях, он мог «увлекаться» людьми лишь потому, что склонен был видеть в них воображаемые им качества «революционного пролетария». Он с определенной наивностью относился к пролетариям до тех пор, пока его партия не пришла к власти. Так он относился к рабочему Р. В. Малиновскому, «сделав» из него члена ЦК и депутата Государственной Думы, в то время как Малиновский на самом деле был одним из лучших агентов царского охранного отделения. Конечно, Ленину пришлось разочароваться не во всех «личных» отношениях. Именно в 1910-е гг. сложилась одна из важнейших в его жизни связей с уже упомянутой выше Инессой Арманд, с которой он познакомился в 1909 г.[207] Надежда Константиновна так писала о знакомстве с Арманд в своих воспоминаниях: «В 1910 г. в Париж приехала из Брюсселя Инесса Арманд и сразу же стала одним из активных членов нашей Парижской группы. Вместе с Семашко и Бритманом (Казаковым) она вошла в президиум группы и повела обширную переписку с другими заграничными группами. Она жила с семьей, двумя девочками и сынишкой. Была горячей большевичкой и очень быстро около нее стала группироваться наша парижская публика».[208]

Романтическая, любовная сторона отношений между Лениным и Арманд в такой степени замалчивалась в советской исторической науке, что в издании полного собрания сочинений Ленина его письма были урезаны по форме и по содержанию. Главным образом подверглись цензуре те части писем, в которых корреспонденты писали о своих нежных чувствах.[209] Это на десятилетия повысило ценность мемуаров Н. К. Крупской как источника. Из них мы узнаем, как Инесса Арманд купила в Лонжюмо тот дом, в котором жили ученики ленинской партийной школы, как она открыла там столовую, в которой питались и Ленин с Крупской. После переезда Ленина в Краков[210] Инесса Арманд по его поручению выехала в Россию, где вскоре была арестована,[211] но стараниями бывшего мужа, внесшего за нее залог, через полгода выпущена на свободу. В результате она смогла до суда бежать за границу и приехала к Ленину в Поронино.

«…В Кракове, — вспоминала Н. К. Крупская, — жили небольшим товарищеским замкнутым кружком. Инесса наняла комнату у той же хозяйки, где жил Каменев. К Инессе очень привязалась моя мать, к которой Инесса заходила часто поговорить, посидеть с ней, покурить. Уютнее, веселее становилось, когда приходила Инесса. Вся наша жизнь была заполнена партийными заботами и делами, больше походила на студенческую, чем на семейную жизнь, и мы были рады Инессе. Она много рассказывала мне в этот период о своей жизни, о своих детях, показывала их письма, и каким-то теплом веяло от ее рассказов. Мы с Ильичом и Инессой много ходили гулять. Зиновьев и Каменев прозвали нас “партией прогулистов”. Ходили на край города, на луг (луг по-польски — “блонь”). Инесса была хорошая музыкантша, сагитировала сходить всех на концерты Бетховена, сама очень хорошо играла многие вещи Бетховена. Ильич особенно любил Sonate Pathetique, просил ее постоянно играть».[212]

Н. К. Крупская была права, когда писала, что Владимир Ильич «никогда не мог бы… полюбить женщину, с которой бы он расходился во взглядах, которая не была бы товарищем по работе».[213] Взаимное чувство любви, однозначно проявляющееся в сохранившихся письмах, окрепло благодаря общности мировоззрения, на благоприятном «организационном и культурном» фоне. «Я уверен, — писал Ленин Инессе Арманд в июле 1914 г., - что ты из числа тех людей, кои развертываются, крепнут, становятся сильнее и смелее, когда они одни на ответственном посту…»[214] Арманд прекрасно говорила на пяти иностранных языках, поэтому Ленин часто просил ее сопровождать его на международные конгрессы и конференции.[215] Все же в конце концов Ленин остался с Н. К. Крупской, не желая перевернуть вверх дном всю свою жизнь, неотделимую от дела партии, революции. Частью этой жизни была и сама Надежда Константиновна. Трудно сказать, как поступил бы на месте Ленина другой человек, но для Ленина на первом месте всегда стояло дело революции.

После начала первой мировой войны (28 июля 1914 г.) Ленин с семьей вынужден был покинуть Поронино, хотя это было отнюдь не просто, поскольку война началась для Ленина с ареста. 7 августа 1914 г. в квартире Ленина, проживавшего на территории Австро-Венгрии, был произведен обыск, во время которого был найден браунинг. 8 августа Ленин был арестован. Известный руководитель австрийской социал-демократии Виктор Адлер обратился к министру внутренних дел с просьбой освободить Ленина как заклятого врага царского режима, после чего Ленин был выпущен на свободу, просидев в тюрьме 12 дней. Между тем 4 августа немецкие социал-демократы проголосовали за военные кредиты. Ленин никак не мог поверить известию об этом событии, на которое Роза Люксембург откликнулась, назвав немецкую социал-демократию «смердящим трупом».

В июне 1914 г. Ленин оставался в Поронино, в то время как Н. К. Крупской в Берне была сделана операция на глазах. В конце концов 5 сентября они оба поселились в Швейцарии, в Берне.[216] Однако местная большевистская группа практически не имела денег, осенью 1914 г. в партийной кассе было всего 160 франков.[217] Между тем в России были арестованы и сосланы большевистские делегаты Государственной Думы (А. Е. Бадаев, Н. Р. Шагов, М. К. Муранов, Г. И. Петровский, Ф. Н. Самойлов), которые придерживались ленинских принципов и выступили против участия России в войне. В Швейцарии Ленин погрузился в теоретические исследования прежде всего в области экономики и философии. На международных социалистических конференциях в Циммервальде и Кинтале Ленину и его единомышленникам удалось изложить свою позицию в связи с мировой войной.

В годы войны, уже после «расставания», произошедшего по инициативе Ленина, его переписка с Инессой Арманд продолжалась с большой интенсивностью.[218] Летом и осенью 1915 г. Ленин, Крупская и Арманд несколько месяцев жили втроем в санатории горной деревушки Зеренберг недалеко от Берна. Еще до этого, весной, в Берне состоялась международная женская конференция, в этот период между Лениным и Арманд состоялся теоретический спор по вопросу о «свободе любви». Спор был вызван планом брошюры о женском вопросе, который Арманд послала Ленину. В письме, помеченном 17 января 1915 г., Ленин назвал требование «свободы любви» «не пролетарским, а буржуазным», поскольку, по его мнению, важно не то, что субъективно понимает Арманд под «свободой любви». Ленин писал о реализации «объективной логики классовых отношений в делах любви»,[219] что привело к смешению различных проблем. Ленин ясно и определенно поддерживал аргументы Арманд в том, что, пока любовь не свободна от материальных, денежных соображений, о свободе любви можно говорить лишь в пошлом, буржуазном смысле. Таким образом, Арманд принципиально отвергала отождествление «свободы любви» со свободой адюльтера. Тезис Ленина: «буржуазки» понимают под свободой любви свободу от «серьезного в любви», «от деторождения», свободу адюльтера. Цитируя Арманд, Ленин полемизировал с ней: «Даже мимолетная страсть и связь “поэтичнее и чище”, чем “поцелуи без любви” (пошлых и пошленьких) супругов. Так Вы пишете. И так собираетесь писать в брошюре. Прекрасно. Логичное ли противопоставление? Поцелуи без любви у пошлых супругов грязны. Согласен. Им надо противопоставить… что?… Казалось бы: поцелуи с любовью? А Вы противопоставляете “мимолетную” (почему мимолетную) “страсть” (почему не любовь?) — выходит, по логике, будто поцелуи без любви (мимолетные) противопоставляются поцелуям без любви супружеским… Странно. Для популярной брошюры не лучше ли противопоставить мещански-интеллигентски-крестьянский… пошлый и грязный брак без любви — пролетарскому гражданскому браку с любовью (с добавлением, если уж непременно хотите, что и мимолетная связь — страсть может быть грязная, может быть и чистая)??»[220]

Проблема применения классовой теории к личной сфере любовных отношений вызвала уже много споров, однако упомянутый выше спор между Лениным и Арманд, видимо, может свидетельствовать и об их сохранившейся любви.

В 1916 г., даже живя вместе с женой в наибольшей со времени выезда в эмиграцию материальной нужде, Ленин во многих письмах старался поддержать своего товарища и подругу. Так, например, в письме от 7 апреля, написанном из небольшого горного санатория под Цюрихом, где Ленин отдыхал с женой, он писал Инессе Арманд, собиравшейся вернуться из Парижа в Швейцарию: «Дорогой друг! Удивляемся и беспокоимся по случаю отсутствия вестей от Вас. 25/III посланы Вам деньги, а также и книга. От Вас, вопреки обыкновению, ни звука. Разве под конец чересчур усердно работаете над диссертацией? Желаю от души успеха, но все же не надо зарабатываться до переутомления. Черкните пару слов. Лучшие приветы и пожелания от обоих. Ваш Ленин».[221] Ленин постоянно интересовался здоровьем Арманд. Например, 25 июля 1916 г. он писал: «Жму руку и советую и прошу лечиться, чтобы к зиме быть вполне здоровой. Поезжайте на юг, на солнце!!»[222] Ленин до конца жизни сохранял привязанность к Инессе Арманд и заботился о ее детях, после его смерти эту роль взяла на себя Надежда Константиновна.