5.1.2. Антиутопическая утопия?

Многие уже забыли, что книга «Государство и революция» родилась под знаком борьбы не только с «реальной политикой», но и с утопией. Более того, в кругу сподвижников Ленина было известно, что в 1915–1916 гг. он вел спор об абстрактном отрицании государства и демократии[628] и с некоторыми своими товарищами, в том числе и с Бухариным.[629] Еще осенью 1915 г. Бухарин задал Ленину интересный и важный вопрос: если революционеры стоят перед перспективой превращения буржуазно-демократической революции в социалистическую, то каким образом можно и можно ли будет прийти к провозглашению диктатуры пролетариата?[630] Позже, в конце 1916 — начале 1917 г. Бухарин обратился к Ленину с длинным письмом, в котором просил изложить принципиальное мнение о структуре будущей революции. Желая предотвратить обвинение в анархизме, Бухарин соглашается с двумя лозунгами, касающимися будущего революционного развития в России, с лозунгами «созыва Учредительного собрания» и создания «временного революционного правительства». Правда, в бухаринском отношении к политике была некоторая «искусственность», схематичность, как будто можно было заранее увидеть практическое действие тех «закономерностей», которые «выдумывались» за письменным столом. Таким был, например, вопрос о том, «кто будет созывать Учредительное собрание», как будто это была важнейшая проблема предреволюционного    времени. «По вопросу об Учредительном собрании, — писал Бухарин, — не совсем согласен, что подло умалчивать о том, [кто] (здесь и дальше в квадратных скобках выделено Бухариным — Т. К.) будет созывать Учредительное собрание…. Мы говорим: [Демократическая Республика]. Но демократическая республика предполагает свою собственную “конституцию”…».[631] Этот вопрос, отражавший кажущееся механическим мышление Бухарина, придерживавшегося строгого деления процесса на отдельные этапы, был выражением и частью его общего теоретического подхода. Бухарин видел всю проблематику русской революции лишь частным случаем, составным элементом, продолжением европейских процессов. Настоящая беда была не в том, за что Бухарина, отчасти исходя из замечаний Ленина, в течение десятилетий критиковали советские историки, а именно — что он якобы отрицал необходимость переходного периода между буржуазной и социалистической революцией. Такая позиция была скорее характерна для Троцкого и Парвуса. Бухарин как раз понимал эту проблему и, как мы видели выше, старался откликнуться на нее. Ход мысли Бухарина и в этом отношении указывал на наличие более общей теоретической и методологической проблемы. Русская революция воспринималась Бухариным как своего рода распространение революции европейской.[632] Даже роль многомиллионных масс крестьянства рассматривалась им как «элемент» западноевропейского влияния. Следовательно, в центре настоящего конфликта находился вопрос об автономности русской революции, что понимал и Бухарин, заметивший по этому поводу в своем письме: «Теперь один сугубо интересный вопрос, за решение которого вы меня будете ужасно ругать… А именно, речь идет о [социализме в России] (то есть о социалистической революции)».[633] Для политического и теоретического мышления, «теоретической практики» Ленина были характерны постоянные поиски связи между теорией и практикой. Такой подход был чужд Бухарину, которому практическая возможность и цель всегда являлись в теоретической форме. Почти классическим выражением этого и было цитированное нами письмо. В фокусе бухаринских рассуждений находится не конкретный анализ местных условий, а принципиальное распространение на Россию глобальных тенденций, в том числе представления о предполагаемой обреченности национальных государств (эта проблема является спорной и по прошествии 90 лет). Стоит подробнее процитировать эти строки бухаринского письма, написанного за несколько недель до февральской революции: «Почему мы всегда были против социалистической революции? Потому, что нет “объективных предпосылок”, аграрная страна, колоссальное число крестьян, раздробленное ремесло и производство вообще etc. [И это было вполне верно]. Но это, по-моему (я этого не утверждаю пока положительно, но постепенно иду к такому “анархизму”), [верно до тех пор, пока мы рассматриваем Россию как изолированное государство и хозяйство]. В революции 1905 г. не было особых надежд на [европейскую] революцию. Теперь совсем иная ситуация. Теперь — не сегодня, так завтра — у нас общеевропейский — если не мировой — пожар. Но социальная революция Запада [разбивает] национально-государственные границы. И мы ее [должны] поддержать в этом отношении. С какой стати нам удерживать резко отграниченную государственно “Россию”? Для чего это нужно? Наоборот, мы постараемся централизовать, спаять — во всех отношениях — всю Европу (как первый этап). А если это так, то зачем нам удерживать “локальные особенности” и оставлять буржуазию у власти, которая завтра (ибо либерализм = империализм) будет опаснее, чем гнилой царизм для Запада».

Затем Бухарин, коснувшись возможности общеевропейского сращивания банковских и промышленных капиталов, заметил: «Крестьян поставим в зависимость через индустриализацию сельского хозяйства. Они [против] нас не пойдут… А если бы даже и пошли — мы бы сумели всем европейским скопом с ними расправиться. Русский империализм мы задушили бы своим социализмом в корень… Признаюсь, я во всем этом не вижу “ни грана анархизма”».[634] Конечно, Бухарин не был повинен в анархистском уклоне, в котором его обвиняли и в котором упрекал его и Ленин. Он как раз придавал современному, западному буржуазному государству слишком большое значение в противовес местной отсталости, восточным структурам. Бухарин, видимо, недооценил «закономерности» самой истории по сравнению с теоретическими, формально-логическими закономерностями. Он недооценил не значение государства вообще, а значение национального государства в современной экономике и системе мировой экономики в целом. Не случайно, что год-два спустя, в 1919 г., Бухарин был самым активным и, быть может, самым талантливым защитником ленинской теории государства от нападок Каутского на уровне теоретической схемы, но с уклоном в сторону бюрократического централизма.[635]

Итак, мы видели, что брошюра «Государство и революция» имела многочисленные исторические корни. Исходным пунктом этого «утопического произведения» (как квалифицируют его умеренные левые идеологи «модерна», выросшего из смены общественного строя в Восточной Европе 1989 г.)[636] была реконструкция идей Маркса и Энгельса, которые создали свою «картину будущего» на основании критики «Готской программы», программы Социалистической рабочей партии Германии. Следуя Марксовой традиции, Ленин отнюдь не считал свою брошюру утопической. В этой связи он писал: «На основании каких же данных можно ставить вопрос о будущем развитии будущего коммунизма? На основании того, что он происходит из капитализма, исторически развивается из капитализма, является результатом действий такой общественной силы, которая рождена капитализмом. У Маркса нет ни тени попыток сочинять утопии, по-пустому гадать насчет того, чего знать нельзя».[637] Вульгарные критики Ленина в течение десятилетий потешались над ленинским предположением об участии «кухарки» в решении государственных дел, а между тем суть брошюры ни в коем случае не в этом.

Принципиальный вопрос об «отмирании государства» был поднят Лениным на основе критических рассуждений Энгельса, который и сам критиковал «болтовню социал-демократов» о государстве. В письме к Бебелю от 28 марта 1875 г. Энгельс предложил заменить слово государство словом община. В этом отношении Ленин ссылался на Маркса и Энгелься, предлагая заменить термин «государство» французским словом «коммуна», которое и вошло в русский язык.[638] Возможно, впервые оно встречается в заметке Ленина о заседании Петроградского комитета партии 14 (1) ноября 1917 г. В «Государстве и революции» Ленин по политическим причинам не пользовался термином совет (хотя очень подчеркивал его в своих заметках о 1905 г.!), поскольку в момент написания брошюры еще не знал, сумеют ли Советы захватить власть революционным путем или останутся на позиции меньшевистско-эсеровского большинства.

Вслед за Энгельсом Ленин считал, что и коммуна «не была уже государством в собственном смысле». Отмирающее государство, коммуна, возникающая в период революции, представлялась ему важнейшим институтом политического переходного периода, или диктатуры пролетариата (которая в принципе должна была создать предпосылки социализма). В этом (трехступенчатом) теоретическом построении социализм рассматривался в качестве первого этапа коммунизма, а сам коммунизм — в качестве возможного результата длительного исторического развития. В рамках социализма уже может исчезнуть всякое государственное насилие, однако цивилизованное человечество может окончательно и полностью стать «общиной объединившихся производителей» лишь при коммунизме.[639] К этому выводу Ленин пришел, рассмотрев различия в экономических основе, производственных отношениях и отношениях собственности в государстве и «отмирающем государстве».

Конечно, критические замечания о «наивности» ленинской брошюры не лишены оснований. Ленин обнаружил (или ему казалось, что он обнаружил) «примитивный демократизм» (понятие Э. Бернштейна), зачаточные формы непосредственной демократии уже в качестве элемента капитализма и капиталистической культуры. В этой связи он указывал не только на высокую степень обобществления производства, но и на давние традиции общинной организации у рабочих. Конечно, фактически он был прав, однако кажется, что он переоценил общинный культурный опыт, накопленный в рамках подлежащего уничтожению капитализма. Общинные традиции, условия возникновения которых он сам в течение нескольких лет изучал в молодости, отмирали. Крупное промышленное предприятие, почта и другие формы капиталистической организации казались Ленину хорошей исходной точкой для складывания «коммунной демократии», «советской демократии», «рабочей демократии» при неизбежном в переходный период сохранении иерархических отношений. (Нечего и говорить о том, как сильно укрепляла эту иерархичность характерная для России авторитарная, самодержавная традиция).

В рассуждениях Ленина редко учитывается все более утонченная структура капиталистического угнетения (о котором так часто говорится в его работах), «глубина» угнетения. Человек, «созданный капиталистической культурой», предстает перед нами не в совокупности своих отношений, а с таким самосознанием, которым располагала в лучшем случае узкая группа действительно революционного пролетариата. С другой стороны, на мышление Ленина сильно повлияла российская действительность, в которой значительная часть населения была неграмотной. И все же, несмотря на это или именно поэтому, Ленин до лета 1918 г., видимо, не уделял в этом отношении внимания тем социологическим проблемам и проблемам массового сознания, которые вытекали из сложившейся в то время структуры разделения труда. С этим недостатком связано то, что в «Государстве и революции» Ленина не слишком занимало значение способностей, необходимых для управления сложными социально-экономическими структурами и связанных с ним интересов, да и из его обширных заметок и конспектов тоже не видно, чтобы он интересовался в то время этой проблематикой.[640] Конечно, главная задача произведения состояла нс в этом, а в том, чтобы доказать и декларировать реальность исторической возможности создания новой структуры власти, «полугосударства» типа Коммуны. К тому же это произведение создавалось как теория европейской революции, и, следовательно, оно изначально приобретало по необходимости абстрактный характер.

Ленинская теория социализма вытекала из конкретной критики капиталистической системы. В соответствии с этим ему изначально был чужд романтический подход к будущему. Определяющей особенностью его мышления и политической практики было то, что во имя научности он отвергал спекулятивный подход и принципиально стремился отмежеваться от утопических конструкций, но не отказывался от утопии как таковой, потому что с исчезновением утопии исчезло бы всякое мышление, устремленное в будущее и выходящее за рамки существующего строя. В вопросе о социализме, как и во многих других областях политической борьбы, взгляды Ленина складывались в споре с народничеством, бернштейнианством, «легальным марксизмом», анархизмом и другими политическими течениями; как мы уже показали, в различное время Ленин вступал в столкновение с представителями различных направлений.