9–15 апреля

О нравственном климате общества. Не действительном, довольно гнусном, а мечтаемом, довольно, оказывается, романтичном. Умер Березовский и, кроме несокрушимых юдофобов, испытавших, по их словам, в тот день прилив сил и свежего воздуха, множество раздалось голосов о том, какой он был незаурядный малый. И даже в утверждениях, что его конец – результат банкротства и накатившей депрессии, прорезались нотки сочувствия и чуть ли не сожаления. Сочувствие к мертвому, сожаление, что умер, – мы забыли, что такое бывает и с чем это едят.

Дефицита смертей, которые задевают или, по крайней мере, должны задевать публику, не наблюдается, каждую неделю хоть одна, а чаще две. Перед Березовским утонул 46-летний Мамышев-Монро, который был одновременно художником, искусством и собственным произведением. Его смерть тоже вызвала всплеск эмоций, и тоже очень сочувственных. Правда, в кругу поуже. Перед ним – Андрей Панин 50 лет, яркий, достоверный, темпераментный, но он был актер, а актеров – а вслед за ними и не-актеров – в последнее время стали хоронить под аплодисменты, публика и приходит к гробу, чтобы поаплодировать, и насколько она переживает потерю, непонятно. Да и само таинство смерти разрушается.

Но пусть хоть и аплодируют, хоть и просто с печалью смотрят, хоть бормочут с чужих слов про землю, которая будет пухом, – всё что-то человеческое. А не антисиротское, не стрельба из травматики, не миллионные квартиры дочек-малолеток, не радость от недоступных нашему разумению нефтяных сделок и злоба от угрозы миллиардам русских рублей в кипрских банках. Не ежедневные собрания начальства за длинными столами, которые почему-то показывают по телевизору, как будто это так же захватывающе, как Лига чемпионов, только мяч забыли в раздевалке. Не муляжные физиономии президентов Сирии, Ирана и Газпрома с их мрачной предприимчивостью, про которую нам внушают, что она очень важная.

И вот Борис Березовский. За дюжину лет между началом Перестройки и переездом в Англию переведенный нашей пропагандой из рода человеческого в исчадья ада, кощея, кремлевского кукловода. За следующую дюжину, лондонскую, – в чудо-юдо, космического пришельца, терминатора. Сумма сроков, к которым его заочно приговорили наши суды, приближается к возрастам первых патриархов. Сумма денежных претензий по всевозможным поводам – к бюджету небольшого суверенного государства. Совершение всех инкриминируемых ему убийств потребовало бы роты Чикатил. В списке имен, предъявленных в качестве его жертв, все сколько-нибудь известные – от Листьева до Политковской. Какой следователь, назначенный разобраться в любой его деятельности, еще до изучения дел не знал, что она злодейская? Какой прокурор еще до следствия не превратил его в злодея?..

Но, к счастью – к его счастью, – не в Ходорковского и не в Магницкого. Мы не знаем, в каких обстоятельствах и окружении жил Березовский в последние годы, но по крайней мере не в зоне, не за решеткой, не во власти конвойных. Не знаем и как умер, но во всяком случае не в «Матросской тишине», не заведомо и открыто загнанный туда на смерть. И, как выяснилось сейчас, вышло так к счастью не только Бориса Абрамыча. Реакция на его смерть была неожиданной: оказалось, немалому количеству людей его личность импонировала. Я говорю даже не о тех, кто знал его лично, наблюдал сблизи, одни отдавая ему должное, другие питая неприязнь, но не отрицая его обаяния и достоинств. Я о части населения, которая слышала о нем только то, что ей говорили. То есть одно плохое. В таких случаях душевный настрой публики – жадное ожидание ужасных казней и полного жизненного краха негодяя. Но в то же время граждане ведь и не верят слышанному – потому что не верят ничему. Думают: небось наверху сами тяпнули, а на мужика переложили. Или: это все чепуха, у них там рука руку моет, обвинили, что мужик Логоваз прикарманил, а на самом деле, поди, продал натовцам военно-морской и военно-воздушный флоты России. Да и психологически – тех, кто так удачно провернул свои сомнительные делишки, уважают.

Но это во вторую очередь. А в первую – скучно живем, товарищи, скулы сводит, дамы-господа. Из красного Кремля в Белый дом переезжаем, потом обратно, потом птичек куда-то гоним, потом мышцу лечим, потом в таком формате с народом встречаемся, потом в сяком. У ветеранов ордена крадут, у олигархов вид желудочнобольных. Портянки. Глонасс. И вдруг откуда ни возьмись небольшого размера еврей по кличке Береза. И сразу, как нынче говорят, замутил. Власть стала похожа на хазу и на мадридский двор, политика на «конкретный разговор» и авантюру. Я не говорю, что это хорошо, не говорю, что плохо, – это интересно. Знавшие его вспоминали о его выдающемся уме, масштабности мысли, о постоянном кипении в нем неординарных замыслов, о решительности, таланте, о щедрости и готовности помочь. Когда он умер, число и красочность историй о нем только умножились. Я не был с ним знаком. На минимальном расстоянии от него находился летним днем в начале 90-х. Покупал «Ниву», и приятель моей дочери отвез меня на Хорошевку, на торговую автоплощадку, где он работал. Мы вошли в проходную, вахтер сказал: «Леша, пробежитесь оба! И гостю своему скажи пригнуться». – «Стреляли?» – «Два раза. Со стены. Утром, и когда сам приехал». «Сам» и был наш герой.

Твердая рука стране, может, нужна, может, и нет. Я в этом не понимаю. Твердая рука каким-то образом предполагает твердость всего государственного организма, в частности, и его твердолобость. Тогда как человек нуждается в том, чтобы в его жилах веселее стучала кровь. Счастья, как известно, нет, но есть покой и воля. Государство нажимает на покой, называя его стабильностью. Позвольте, а воля? Что-то нравится людям в фигурах типа Березовского. Возможно, то, что его биография не похожа на госаппаратчика. И на магната тоже. Абрамо?вич на его фоне – ходячий шкаф в окружении телохранителей, смахивающих на тюремные и нефтяные вышки. Березовский был живой, это было его главное свойство.