18–24 декабря

Общество «Мемориал» и Музей кино совместно с Латвийским посольством в РФ устроили просмотр документального фильма «Неоднозначная история» Инары Колмане по сценарию Улдиса Нейбургса. Фильм благородного направления, ищущий справедливых оценок минувшего, выдержанный в примирительных тонах. Сделан профессионально, на европейском уровне. Объективный, время от времени порождающий позитивные чувства. И по всем этим вместе взятым причинам и качествам катастрофически безнадежный.

Три главных персонажа – латыш, русский и еврей, всем за семьдесят. Все уроженцы Латвии. Начиная с 1940-го все пережили страшные годы, стояли на краю смерти, все чудом спаслись. Они рассказывают, как это было у каждого из них. Латыш оказался на территории Рижской тюрьмы назавтра после того, как русские войска оставили Ригу. Он увидел две огромные переполненные ямы трупов – это энкавэдэшники наскоро расстреливали арестованных латышей, которых подозревали в антисоветских настроениях. На экране – бумага, как всегда в то время дрянного качества, подписанная дрянными чернилами – «всех расстрелять», и подпись советского начальника с невзрачной русской фамилией.

Русский мальчиком жил в деревне в Себежском районе, после войны эта территория отошла к Псковской области. Их семью, как и всех остальных жителей, выгнали из дому немцы, а точнее латыши, сразу начавшие служить немцам, и увезли в лагерь в Саласпилсе. Отделили от взрослых, двухгодовалый брат умер, выжившему старшему кажется, что он видел его тело среди других, хотя, что это был именно тот, не уверен.

Еврея, тоже, естественно, мальчишкой, пригнали в большой казенный двор вместе с другими еврейскими семьями Лиепаи. У него из-под кепки выбивались светлые волосы. Немецкий офицер посмотрел на него и пальцем едва заметно показал на ворота: уходи. Он спасся, его прятали и спустя порядочное время переправили в Штаты – где он стал заметным ученым.

Разговор с ними, их свидетельства идут на фоне современной Латвии. Разделенной по принципу «мы и вы». Те и другие, не возьму на себя смелость сказать, что непримиримы друг к другу, но, безусловно, враги. Русские, отделенные полицейскими от латышей, вышедших на патриотическую демонстрацию в память погибших, кричат им «уроды!», «фашисты!», делают непристойные знаки. У них, говорит старая латышка мужу, свои развлечения. Латыши, когда русские празднуют День победы, ведут себя тоже не скрывая ожесточенности, просто холоднее, неприступнее.

Когда зажегся свет, режиссерша и сценарист стали отвечать на вопросы, рассказали, что показывали фильм в Латвии в смешанных аудиториях, что молодые более податливы на доводы сторон, в них враждебности меньше. Почему же у меня осталось впечатление беспросветности? Потому что не выговорено главное. То, ради чего делался фильм, не досказано до конца. Как будто в правде было заведомо оставлено место для неправды. Для, если всю неправду интегрировать, не очень-то скрываемой лжи. Стоит одним упрекнуть других в участии в гонениях, как моментально в ответ следует выпад, куда как перешибающий обвинение. Молодой русский парень громко, напористо говорит: «Придумали оккупацию. Раньше жили, никакой оккупации не было, а сейчас оккупация понадобилась – поня-ятно зачем». Ну да, когда немцы оккупировали Россию, его еще не было на свете. Он не знает, что это такое – не просто считаться второсортным у себя дома, а еще и отмечаться прилюдно в прославлении этого порядка. Однако, однако, позвольте, оккупированные, а вы-то чего так резво вступали в коммунистическую партию Латвии, становились начальниками, выказывали верноподданность?

Прошу понять меня правильно: я в схватке не участвую, никого не порицаю, не лезу с укором, ни в коем случае. Я только указываю на то, с чем нужно разобраться прежде всего прочего, – в самом себе. После чего поглядеть, не уменьшилось ли внутри мстительного заряда. Замечательный эпизод есть в фильме. Тот русский старик, который столько пережил, приходит к дому, куда был из лагеря отправлен в работники. Вспоминает, как хозяйка первым делом дала ему буханку хлеба и коровьего масла, он все смолотил, а она смотрела и смеялась. В данную минуту никого на хуторе нет, подъезжают на велосипедах две девочки, одна как раз отсюда. Старик с ней разговаривает, по-латышски, на вы. «Ну, передайте взрослым, что приезжал тот, кто здесь жил в вашем возрасте», – и, позванивая медалями, опираясь на костыль, уходит по дороге… Я другого выхода из положения не знаю. Или что: рассказывающий о зверствах советских, ничем, кроме истребления людей не занимавшихся, органов старик-латыш думает, что таким образом сможет что-то объяснить президенту огромной соседней страны, который ежегодно праздник этих органов с чувством отмечает?

И еще одно соображение по ходу фильма. Не решающее, но и не бессодержательное. Как-то еврей выпал из рассмотрения. Он-то тут с какого боку припека? Давайте нарисуем огрубленную схему. Русские оккупировали Латвию, поубивали латышей по своему усмотрению. Пришли немцы, латыши на русских, как могли, отыгрались. Русские вернулись, с латышами опять не цацкались. Латыши установили независимость, русских в очередной раз взяли под ноготь. Но евреев-то куда тут всунуть? Какова в фильме роль американского ученого родом из этих мест? Сценарий прекрасно обошелся бы без него. Нельзя, обвинят в непочтительности к Холокосту. И в самом деле, за десятки тысяч тут живших и тут убитых его сродников надо бы с кого-то спросить. А начать спрашивать, весь благородный кинозамысел насчет того, кто кому чего на сегодняшний день должен, посыпется. Поскольку когда выдается по два патрона на каждого из неких не оккупантов, не антиоккупантов, не патриотов, а просто здесь родившихся и живших лиц с неарийской кровью и их можно без объяснения аннулировать и счет аннулированных идет на такие немыслимые числа, то взаимные претензии латышей и русских при всем сочувствии к тем и другим как-то бледнеют. Вот этот непонятно откуда взявшийся лиепаец и заслоняет экран, как декорация из совсем другого фильма.