ТЕОРИЯ ВЕРОЯТНОСТИ

Сколько ни смотрел я на карту Молдавии, так ни разу и не нашел село Вали Попи. А может, вовсе то было не село, а какой-нибудь хутор? Кто там его разберет. Только, видимо, не совсем правильно запомнил я название населенного пункта. Одну-две буквы перепутал. Все может быть. Какие там мы были стратеги и тактики весной сорок четвертого, когда в непролазной весенней грязи шли с боями по Молдавии! Это командиры смотрели на карты, отмечали разные там населенные пункты или высоты, мосты или дороги, которые надо захватить, оседлать или где следует закрепиться. А у рядового пулеметчика весь оперативный простор впереди ствола, а вся стратегия — добежать до того вон бугорка или до той воронки, припасть к земле, чтобы не убило, и открыть стрельбу по противнику, которого не всегда и видишь, если он затаился в окопе или замаскировался в складках местности. А еще может быть, что после войны село переименовали, и стало оно называться не Вали Попи, а как-нибудь иначе.

Да, все может быть.

Мне врезалось в память это село потому, что здесь я окончательно разуверился в достоверности убеждений, будто по теории вероятности пуля не попадает в пулю, снаряд не бьет в одно и то же место, а случаев абсолютно одинаковых не бывает вовсе. Нет, на войне все бывает.

…Глубокой ночью мы сменили на передовой какую-то часть, которая отходила в тыл на отдых. Видимо, требовалась абсолютная скрытность этого маневра, потому что строго-настрого запрещалось курить, переговариваться, звякать оружием или котелками. В дрожащем мертвенном свете немецких ракет мы видели, как мимо нас, пригнувшись, торопливо и безмолвно шли в тыл такие же, как мы, пехотинцы. Изредка над нашими головами пронесется и потухнет стайка трассирующих пуль. Одиноко крякнет в темноте мина, пущенная наугад, словно спросонку зататакает пулемет. Все это было привычно, вовсе не пугало и даже не настораживало.

И вдруг в тишине одиноко и неожиданно:

— Иванковецкие есть?

— Есть! Кто это?

Чей-то увесистый кулак солидно ткнул меня в затылок, кто-то приглушенно выругался.

— Тише, балда. Враг рядом…

Так и не знаю до сих пор, чей был тот ночной голос. Кому так хотелось встретить земляка, чтобы наспех перекинуться словом, узнать, что слышно из родного села.

А утром началось. Как я осмыслил позже, первоначально наша задача состояла в том, чтобы перебраться через болотистую низину, сосредоточиться на ее противоположной стороне и уже оттуда наступать на село.

Мы с Белышкиным бежали рядом, я — с «дегтярем», он — с тяжелой сумкой запасных дисков и с автоматом. Передвигались короткими перебежками. Когда достигли дороги со старыми вербами, перебежку делали от дерева к дереву. Поначалу казалось, что мы здесь наступали первыми. Но почему тогда вокруг, и особенно у деревьев, лежат наши убитые? Значит, не первые…

Договорился с Белышкиным бежать по очереди.

— Как только добегу до той вербы, срывайся и ты.

Он согласно кивает. Но едва я сделаю несколько прыжков, как он тут же оказывается рядом, сует голову мне под бок.

— Беги, Саша, ты вперед, и не мешай. Я за тобой.

— Нет, беги ты, а уж я не отстану…

И опять та же картина: Белышкин не выдерживает, срывается с места и, путаясь у меня в ногах, мешает бежать.

К последнему рывку я подготовился основательно. Заранее выбрал впереди воронку, сложил сошки, на которые упирается мой «дегтярь», сам сжался в комок и, когда чуть угомонились вражеские пулеметы, вылетел из-за дерева.

Та-та-та… Р-р-р, р-р-р… Под ногами брызнули фонтанчики земли, с дерева посыпалось крошево щепок. Над головой так затрещало, словно стреляли на самой вербе. Фашисты палили разрывными. Прыжок. Еще прыжок. Белышкин снова под правым локтем. Жмет головой в бок, нельзя бежать. Трах! Где-то рядом шлепнула мина. Падаем в грязь. Саша потерял шапку. Коротко стриженная голова с большим белым шрамом выглядит смешно и нелепо.

Мы в укрытии. Справа и слева, прячась в неглубоком придорожном кювете, залегли другие бойцы нашего батальона. Совсем рядом — невысокий коренастый солдат полтавчанин Чернобай. На смуглом круглом лице пышные казацкие усы. Черные глаза блестят устало и возбужденно.

— Саша, какого черта ты лезешь мне под бок, как телок под корову?

Улыбается. Молчит.

— Ты ведь путаешься у меня под ногами, шагу ступить не даешь…

— Страх какой-то появился после госпиталя, — виновато улыбается Саша. — Все кажется, что вот-вот ударит. И опять в голову, только в голову…

— Ерунду мелешь. Так уж обязательно в голову…

С Белышкиным познакомились мы несколько дней назад на переформировании батальона. Я стал ручным пулеметчиком. Он — моим вторым номером. Саша только прибыл из госпиталя после осколочного ранения головы. Вот и все знакомство.

Я был самый молодой в батальоне и самый рослый. Белышкин — двумя годами старше, но, пожалуй, самый из всех нас низкорослый.

Пока батальон накапливался, мы окапывались, отдыхали. Постреливали редко — берегли патроны. Я повернул голову назад и охнул: мать честная, что же это за упряжка мчит по луговине, прямо к нам? Толкнул в бок Александра.

— Смотри, кто это и куда их несет?

Пригляделись — полевая кухня. Ну и ну! Кто же это вздумал так лихачить, днем, в открытую?..

Низко нагнув головы, бегут, выбиваются из сил низкорослые лошадки. Хлещет кнутом чумазый, в годах ездовой. А враг уже берет их «в вилку». Рявкнул снаряд позади кухни и словно подстегнул лошадей. На пути бревенчатый, неказистый мостик. Эх, проскочили бы! А там — крутой бережок, укроются.

— Неужто накроют? — шепчет Белышкин.

— Не должно. Это по теории — недолет, перелет, а третий — в точку. Обойдется.

— Смотри, впереди разорвался…

Кухня влетела на мостик, и в тот же миг — вспышка, дым, а через секунду — грохот. И нет уже на том месте ни мостика, ни кухни.

— Эх-ма! Ни людей, ни каши, — сокрушается Чернобай.

А через какое-то время батальон пошел вперед. То было наступление, как говорится, местного значения, для улучшения позиции. Предполагалось, видимо, взять это село, эту возвышенность — ни больше, ни меньше. Артиллерия почему-то нас не поддерживает.

Едва мы вскочили и цепью шагнули в непролазную грязь, ударили немецкие пулеметы. Цепь залегла. Началось сближение короткими перебежками.

Еще рывок. Тянет за ноги густая липкая грязь. Словно злые, шмыгают пули. Под локтем тяжело сопит Белышкин, прижимая ко мне стриженую голову.

Треск. Огонь. Чем-то едким и колючим брызнуло в лицо. Падаем ниц. Что же с нами? Шевелю ногами — вроде целы. Лицо жгут мелкие царапины.

— Смотри… — шепчет Белышкин, и глаза его округляются от запоздалого испуга.

Диск его автомата весь искорежен от прямого попадания вражеской пули. В большую рваную дыру сыплется крошево мятых и сгоревших патронов. Тяжелая немецкая пуля, выгнув вторую крышку диска, остановилась. Дальше было сердце Саши Белышкина…

— В рубашке ты родился, дружок.

— Ее нам обоим бы хватило. Вот она, твоя теория…

Когда с криком «ура» батальон взошел на гребень высоты, фашистов там уже не было. Они поспешно отошли и лишь по какой-то зазевавшейся группе солдат мы успели выпустить полный диск. Село оставалось слева. Оно уже было нашим.

Вроде как закончилось на сегодня. По привычке бредем дальше, ожидая новых команд. Постепенно проходит напряжение боя, неимоверно гудят ноги и хочется пить. Да еще покурить бы…

Белышкин молча идет все под тем же правым боком. Кажется, только сейчас увидели, что начинается буйство ранней весны, что на небе легкие хлопья ватных облаков и прохладный ветерок освежает разгоряченные лица.

Что-то шикнуло перед глазами, приглушенно чмокнуло. Саша, словно всего лишь на минутку, мягко прилег на холодную весеннюю землю. По стриженой голове чуть заметно пробивалась алая струйка…

В тот день я в расчете остался один. Тяжелая сумка с запасными дисками дополнила и без того тяжелый пулемет. Вечерело, когда поредевший батальон, преследуя противника, наткнулся в жиденькой рощице на яростное сопротивление. Откуда-то ударила вражеская артиллерия. Вскоре на опушке рощи после стрельбы установилась непонятная зловещая тишина. Лишь слева слышны какие-то крики, отдельные хлопки выстрелов да время от времени многоэтажный русский мат. Там шла рукопашная.

— Пулеметчик, на левый фланг! Бегом прикрыть левый фланг!

Эта команда касалась меня. Оказывается, редкая цепь стрелков уже была повернута к окраине села, от которого внизу шла дорога, обсаженная густым непролазным кустарником. Вот тут фашисты могли ударить во фланг. Несколько перебежек — и я на самом краю цепи. Уютно, как жирный сурок, сидит Чернобай в узеньком, по грудь окопчике — когда только успел зарыться?

Спешу скорее окопаться. Со всех сторон — как на ладони. Ударил озноб: лопата… Потерял лопату! Что угодно может бросить пехотинец, кроме оружия и лопаты. Лихорадочно заколотил ногами. Изо всех сил царапаю мокрую землю руками. Хоть как-нибудь прикрыться брустверком, хоть заячью лежку отрыть. Эх, черт возьми, как не вовремя начала бить артиллерия. Похоже, тяжелыми. Крях-х! Пока далеко. Бум! Это уже ближе. Противный, сверлящий мозги, выворачивающий душу вой нарастает, ближе, ближе… Невольно жмусь в маленькое земляное корытце. Голова и грудь все же укрыты, а ноги как есть на виду. Сусликом юркнул Чернобай в свою спасительную нору.

Хрясь! Колыхнулась земля. С грохотом и свистом сорвало над головой весеннюю синь, ударило спрессованной удушливой гарью.

А ведь пронесло, черт возьми! Всего в каких-то пяти метрах курилась глубокая воронка, опушенная глыбами жирного влажного чернозема. Туда! Скорее туда! Можно укрыться с головой. Один прыжок — и в воронке. Там спасение. Дважды в одну точку — не бывает… По теории вероятности.

— Прыгай, пулеметчик! — кричит Чернобай, видя мою нерешительность, и скрывается в нору.

Вскакиваю со своего ложа. И тут…

Новый, сверлящий, нацеленный прямо в затылок, в переносицу, в душу звук нарастает, жмет к земле, отнимает ноги, руки: и-и-у-у, ю-ю-шоу-шоу… Мой…

Оглушительный взрыв поставил точку. Мою ненадежную заячью лежку заволокло дымом. Свалило пулемет. Тишина.

— Нету пулеметчика!.. — крикнул Чернобай, выглянув из норы весенним сурком. — Невероятно, прямо снаряд в снаряд положил…

Слышу, и по телу разливается радость жизни. Хорошо, что не успел прыгнуть в воронку.

К черту! Хватит с меня теории на сегодняшний день.