ПОСЛЕДНИЕ БОИ

1

На восточном направлении, как я уже сказал, наступило затишье, зато на западной, южной и юго-восточной границах уже с 17 апреля, когда еще не рассеялся дым в районе Горбатицы, гитлеровцы возобновили наступательные действия. Они заняли деревни Горы, Загорье, затем Черствяды и устремились в направлении Сорочино — деревни, расположенной в девяти километрах от партизанской столицы Ушачи.

А на западной границе, в районе озера Шо и речки Шоша, где занимали оборону бригады имени С. М. Короткина и имени А. В. Суворова, крупные части противника 25 апреля форсировали речку Шоша и заняли деревни Белокоры и Липово.

Обстановка стала угрожающей: через местечко Кубличи, расположенное в шести-семи километрах от новой передовой, открывался прямой путь на Ушачи и одновременно с этим создавалась возможность для механизированных частей противника по двум большакам (Кубличи — Судиловичи и Кубличи — Копцы) выйти в тыл партизанской обороны на южных границах, где, разгораясь, уже гремели ожесточенные бои.

По приказу опергруппы наша бригада перешла в район местечка Кубличи, и в этот же день, 25 апреля, пять отрядов были срочно направлены в район боевых действий бригады имени С. М. Короткина. На исходе дня при выходе из леса они встретили отходящие группы партизан, преследуемые гитлеровцами.

В изодранной одежде, многие с повязками, на которых пятнами выступала кровь, доблестные короткинцы, отбиваясь из последних сил, отходили на восток.

Прямо с марша, с криком «ура» отряды А. Кудрякова и Л. Бобылева пошли в атаку. Ободренные короткинцы, забыв про усталость и раны, вместе с ними бросились на врага. Но боя, в сущности, не произошло. Смятые напором партизан, гитлеровские солдаты отступили.

Утром 26 апреля 5-й отряд был отозван в расположение бригады и вместе с остальными подразделениями ушел на южную границу зоны. 1-й отряд остался на месте. Он занял оборону на правом фланге бригады имени С. М. Короткина, восточнее деревни Кобылянки.

Как и всегда, после артподготовки в атаку пошла пехота. Гитлеровцы шли уверенно, быстро, стреляя на ходу из автоматов. Наши окопы молчали, словно там никого не было. Неизвестная опасность всегда страшнее явной. И чем короче становилось расстояние до партизанских окопов, тем ниже пригибались гитлеровцы к земле, больше замедляли шаг.

Еще перед боем командир отряда Ахмет Кудряков приказал: подпускать противника поближе и открывать огонь только по команде. И хотя в его жилах текла горячая кровь степных наездников-татар, он умел выжидать минуту, когда нанесенный удар будет смертельным для врага. Под стать ему, не менее твердой закалки, были опытные партизаны комиссар отряда Василий Степичев и начальник штаба Аркадий Антипин.

Когда расстояние до противника оставалось не более пятидесяти метров, Кудряков приказал открыть огонь. Дрогнул воздух от сотен винтовок. Пулеметы, словно торопясь обогнать друг друга, застрочили длинными очередями. И тут же замелькали гранаты, разрываясь среди атакующих, поражая бегущих и лежащих.

Винтовочные залпы с близкого расстояния в сочетании с массированным огнем пулеметов всегда производят страшное опустошение в рядах наступающих. Так было и в этот раз. Гитлеровцы бросились бежать назад, оставляя раненых и убитых.

Снова заговорили артиллерия и минометы врага… Бой длился несколько часов. В районе хутора Домброво противнику удалось потеснить партизан. Но контратакой двух взводов под командованием И. Бубнова и Ф. Моисеева положение было восстановлено. В этом бою особо отличился пулеметчик Иван Цветков, прошедший со своим пулеметом от Касплянских лесов до старой литовской границы. Смерть щадила его. Не одну просеку в рядах оккупантов прорубил Иван огнем своего пулемета.

Но не ко всем одинаково благосклонно относилась военная судьба: в этот день в бою под хутором Домброво был тяжело ранен осколками снаряда командир отряда Ахмет Кудряков. Получил ранение и комиссар Василий Степичев — несколько мелких осколков засели в его правой лопатке и вдоль позвоночника, а кисть правой руки была рассечена словно острым ножом. Осколками снаряда были убиты два молодых партизана — отрядные связные. Только начальник штаба А. Антипин, находившийся рядом, отделался легкой контузией. Он принял на себя командование отрядом, и в этой должности был утвержден до конца блокады.

Через день 1-й отряд присоединился к бригаде.

В этом бою отличились и девушки-партизанки Надя Закревская и Вера Дроздовская. Они обеспечивали 1-й взвод боеприпасами. Не раз пробирались они на передовую, сгибаясь под тяжестью ящиков с патронами. Иногда волочили их по земле, падая в случайные ямы или воронки при близком вое снарядов. Пули свистели у них над головами, а некоторые глухо втыкались в землю возле них. Но девушки тащили и тащили тяжелые ящики, зная, что впереди идет бой, а без патронов не повоюешь.

А вечером, когда гитлеровцы уже утихомирились, они притащили в окопы два ведра вареной картошки, постной, но зато горячей и хорошо посоленной…

2

На южной границе бои развертывались с 18 по 20 апреля. Охватив огромной подковой рубежи партизанской обороны, гитлеровское командование бросало в бой крупные части с артиллерией, танками и авиацией. Наступление велось на широком фронте, одновременно по всей границе. На стыке бригад имени В. И. Ленина (комбриг Е. И. Фурсо) и 1-й Антифашистской гитлеровцам удалось вклиниться в нашу оборону. Они заняли деревню Зарубовщину и, тесня партизан, рвались к Весницку, откуда по большаку вел путь к партизанской столице. Вот в этот стык, на правом фланге 1-й Антифашистской, и была направлена наша бригада.

Командовал 1-й Антифашистской бригадой полковник В. В. Гиль-Радионов. Это был опытный кадровый офицер, уже немолодых лет, сосредоточенный и строгий. Удивленный юным возрастом Алесенкова (тому было двадцать три года, но на вид он казался еще моложе) и других наших командиров, он тут же позвонил в опергруппу:

— Кого вы мне прислали, это же детский сад, с кем я буду воевать?

— Не беспокойся, они будут драться до конца, я их знаю, лишь бы ты не отступил, — ответил ему руководитель опергруппы В. Е. Лобанок.

27 апреля, к вечеру, отряды прибыли в район боевых действий — севернее деревни Зарубовщины и сразу же вступили в бой. А ночью по приказу опергруппы отошли к деревням Ульяновичи и Староселье. С этого дня и по 1 мая шли непрерывные, но уже последние бои.

Взвод Алексея Бартеньева в этот день отбил две атаки и два раза, уходя от артминометного обстрела, менял свои позиции. Наиболее выгодной оказалась третья — на просеке в лесу. Взвод имел на вооружении два станковых и шесть ручных пулеметов — сила грозная на узком участке обороны, поэтому бойцы чувствовали себя уверенно, хотя их было не более пятидесяти.

На них двигался батальон гитлеровцев. Партизаны подпустили их поближе, метров на тридцать — сорок и внезапно ударили всей огневой мощью взвода. Каратели, не зная, что тут всего лишь взвод, бежали. Но вскоре, придя в себя, снова пошли в атаку. Все более чувствовался перевес противника, и взводу приходилось туго. Но в это время с правого фланга подошли три остальных взвода 6-го отряда, а слева — 5-й отряд. Под перекрестным огнем гитлеровцы снова вынуждены были ретироваться. Вот тут и погиб молодой ординарец командира 6-го отряда Иван Дьяков, которого звали в отряде просто Ванюшка. Он был маленького роста — как подросток, и эту схожесть с мальцом усиливали светлые, всегда растрепанные волосы и веснушки на мальчишеском лице с задорно вздернутым носом. Его любили партизаны за веселый нрав и удивительное бесстрашие. Быстрый, юркий, он выходил невредимым даже тогда, когда это казалось невозможным. Командир отряда сначала сдерживал ординарца, а потом, уверовав в его удачливость, махнул рукой.

Ванюшка был убит, когда под градом пуль погнался за вражеским офицером.

Коротким оказался его партизанский путь. В июльскую ночь 1943 года он бежал вместе со мной из лагеря в поселке Выдрица. О нем мне известно только то, что он родом из Москвы…

3

В ночь на 29 апреля по приказу опергруппы наши отряды отошли на новые оборонительные позиции по линии деревень Тухтино, Боровые и Староселье.

Линия обороны всех бригад, хотя и оставалась неразрывно целой, с каждым днем сокращалась по окружности. Назревала острая необходимость выхода из окружения. С этой целью две группы разведчиков 7-го отряда были посланы за большак, соединяющий Липово и Лошно, чтобы прикинуть возможность выхода в этом направлении.

Группы возглавляли командиры взводов С. Толкачев и Е. Басистов. Разведку предполагалось вести в двух направлениях.

В эту ночь и погиб Евгений Басистов. Он был яркой фигурой в бригаде, поэтому я хочу рассказать о его гибели подробней.

Сначала обе группы шли вместе, потом разошлись. Группа Толкачева при подходе к ближайшему хутору была встречена пулеметным огнем. Десятки осветительных ракет озарили ярким светом край леса, откуда вышли разведчики, и широкое ровное поле перед ним. Значит, выход в этом направлении был надежно закрыт.

Разведчики Басистова продвигались цепочкой, в затылок друг другу. Ночь выдалась темная, и гитлеровская засада обнаружила их на лесной дороге, когда они были уже почти рядом. Басистов шел впереди, и пулеметная очередь сразу скосила его. Но подобраться к телу командира оказалось невозможным: дорога простреливалась плотно. Разведчики залегли и открыли огонь по засаде. По звуку выстрелов сюда пришла группа Толкачева. Сосредоточившись слева, партизаны открыли стрельбу по пулемету, отвлекая внимание врага на себя, а в это время помкомвзвода С. Ярошенко подполз к телу Басистова и оттащил его в укрытое место.

Потом принесли его в отряд.

Все это я записал со слов Толкачева и Ярошенко. Но последний, закончив рассказ, добавил:

— Когда я подполз к Басистову, то еще услышал его последний вздох и произнесенные медленно, тихим голосом слова: «Песню напиши…» — Что он хотел сказать этим? Не знаю. Наверное, это был уже предсмертный бред.

И все согласились с ним. Но я хорошо знал, что это был не бред.

…За трое суток до описанных событий, когда отряды дислоцировались еще в районе местечка Кубличи, поздно вечером в редакцию зашел Басистов. Вынув из нагрудного кармана трофейную ручку и передавая ее мне, он сказал:

— Вот тебе, Саша, ручка, а когда меня убьют, напиши обо мне песню.

Он знал, что я «по долгу службы», а может, и по велению сердца пишу иногда стихи в газету.

Ручка была на те времена великолепная, с платиновым игольчатым пером, заправлена чернилами. Но прозинесенные слова поразили меня. Зная характер Басистова, невозможно было представить его в угнетенном состоянии.

— Городишь невесть что, — проворчал я.

— Меня скоро убьют, я это знаю, — твердил он свое. — Нет, ты обещай, что напишешь песню.

— Иди ты, знаешь, куда вместе со своей ручкой и песней!.. — не выдержал я.

— Знаю, но ты все-таки обещай.

Коммунист Евгений Арсентьевич Басистов, родом из деревни Рудня Касплянского района, свой боевой путь начал в январе 1942 года на Смоленщине. Энергичный, жизнерадостный, он страстно любил музыку, песни, был лихим танцором и жгуче ненавидел оккупантов. Он воевал беззаветно, с полной отдачей, как умеют воевать люди такого склада характера.

На всю жизнь осталось в моей зрительной памяти его мужественное сухощавое лицо, подтянутая стройная фигура с буйным разворотом сухих крепких плеч. Как сейчас вижу Женю в коротком черном полушубке — на широком ремне висит трофейный пистолет, а на груди поблескивает сталью автомат…

Так вот, я высказал тогда ему все, что говорят в подобных случаях, возмущаясь и не выбирая слов. Но в глубине души не мог отделаться от недоброго предчувствия. Я заметил, что у него слегка подергивается голова, а в глазах застыло какое-то странное, тоскливое выражение. Такое выражение обреченности у людей, предчувствующих свою судьбу, знают многие солдаты-фронтовики.

— Так обещаешь написать? — снова повторил он свою просьбу.

И я пообещал, чтобы прекратить этот тягостный разговор. И еще раз, уже у дверей, он, обернувшись ко мне, проговорил:

— Смотри же не забудь, напиши…

Через три дня я узнал, что Евгений Басистов погиб…

Его последние слова не были бредом. Он хотел и после смерти оставаться в строю, среди живых бойцов. И, выполняя его просьбу, я сочинил стихи, которые назвал

Песня о друге

Я помню ту ночь у лесного болота,

И дымное небо во мгле,

И гибель твою под огнем пулемета,

И кровь на изрытой земле.

Гремела в лесу перестрелка ночная,

Шумели вокруг камыши,

Твой голос шептал в темноте, угасая:

«Ты песнь обо мне напиши».

В ненастные ночи, сквозь бури лесные,

Твой голос все слышится мне.

Но где же возьму я слова золотые,

Чтоб в них рассказать о тебе?

Мы верность Отчизне и доблесть солдата

Хранили, как знамя, в бою.

На стенах рейхстага огнем автоматов

Мы песнь написали твою.

Солдатское горе с годами прижилось,

Как старый военный мундир,

Но если бы горе, как пламя, дымилось,

То дымом окутался б мир!

4

29—30 апреля по всему фронту обороны нашей бригады шли тяжелые бои. Особой ожесточенностью они отличались в районе деревень Глинище и Староселье, где дрались 3-й и 4-й отряды. Здесь гитлеровцы с фанатическим упорством пытались прорвать нашу оборону. Но их атакующие цепи откатывались назад, как волны прибоя, остановленные каменной грядой. Подпуская гитлеровских солдат на пятнадцать — двадцать метров, партизаны залповым огнем расстреливали их в упор, забрасывали гранатами и яростно бросались в контратаки вслед за своими отчаянными командирами.

Такие же кровопролитные бои шли по фронту обороны всех бригад. Не смолкая, с утра до ночи гремела канонада. Все более сжималось кольцо блокады. Отстаивая каждую пядь земли, партизаны отходили в глубь зоны, границы которой с двухсот тридцати километров по окружности сократились до тридцати. Но на этом клочке родной земли еще держалась Советская власть. На нем сосредоточилось население всего района. Леса и рощи вокруг Ушачей были забиты людьми, обозами, домашними животными. Всюду лежали груды мешков, ящики, бочки, узлы с продуктами и домашней утварью. В дымном небе, словно стаи хищных птиц, кружились бомбардировщики, выискивая добычу.

День 1 мая 1944 года выдался солнечным и ясным. Казалось невероятным, что среди этой весенней благодати, под этим высоким сводом голубого неба льется кровь и стелется дым пожарищ. Но жестокая действительность не оставляла сомнений.

Позиции нашей бригады проходили по линии деревень Бобовище, Глинище, Тухтино и Староселье. Бой начался на рассвете, как обычно, артиллерийской канонадой. С первыми лучами солнца налетели бомбардировщики — поочередно заходя по кругу и падая в пике, они сбрасывали свой смертоносный груз. Потом в атаку пошла пехота. Как волчья стая, опьяненная запахом крови и близкой добычи, рвались гитлеровские солдаты к Ушачам. И там, где не хватало солдату фюрера его хваленой доблести, грозные окрики офицеров толкали его на отчаянные действия. Но под огнем пулеметов вновь и вновь захлебывались атаки, и оравы карателей откатывались назад. А потом, толкаемые в бой приказом, повторяли все сначала.

Бои шли целый день, и ожесточение их не ослабевало. В некоторых местах создавались критические положения, но взаимовыручка отрядов и беззаветная доблесть партизан спасали положение. Перегреваясь, выходили из строя пулеметы. Раненые не выходили из боя — они оставались в цепи и стреляли, пока хватало сил. Каждый партизан дорого отдавал свою жизнь, до конца выполняя долг.

День клонился к вечеру. Сквозь дымный, отравленный порохом воздух тускло пробивалось солнце. По всему фронту бригад не прекращался бой. Партизаны знали, что отступать некуда. За ними дымились дорогие Ушачи, превращенные в груды развалин. Казалось, что там уже нечему гореть, но тучи багрового дыма все клубились и клубились над партизанской столицей.

В семь вечера, когда вокруг еще не смолкал грохот кипящего боя, Алесенков получил приказ из оперативной группы, согласно которому бригада должна через четыре часа прибыть в район деревни Жухари. (В опергруппе было принято решение ночью 1 мая, прорвав блокаду, вывести партизан и население в район Шарковщины. Но тогда мы этого не знали.)

Как только стемнело, по всем дорогам вокруг Ушачей началось движение огромной массы людей и обозов. Длинные колонны беженцев двигались медленно, с остановками. Часто создавались заторы из застрявших в грязи телег. На них из вороха вещей испуганно выглядывали детские лица. А рядом проходили тысячи озабоченных, угрюмых людей, неся за плечами туго набитые вещевые мешки. Шум голосов, зовущие выкрики, скрип телег сливались в многоголосый гул, далеко разносящийся по лесу.

В этот поток вклинивались партизанские отряды со своими обозами и, не имея возможности их обогнать, двигались с той же скоростью. Поэтому в назначенные пункты многие бригады прибыли с опозданием на три-четыре часа. Такая же участь постигла и нашу бригаду: вместо одиннадцати вечера мы подошли к деревне Жухари в третьем часу ночи.

Рассвет застал всю эту массу людей и обозов, растянувшуюся длинной колонной, при выходе из леса на открытое поле. Стало совершенно очевидно, что прорыв и выход из блокады совершить невозможно. Население и обозы укрылись в лесу, а бригады заняли круговую оборону.