5

Рано утром пришел Юрченко и объявил:

— В рейс сегодня никто не едет!

Лицо у лейтенанта было торжественно-загадочное. Мы почувствовали, что ожидается какая-то большая новость. Но на все вопросы лейтенант уклончиво отвечал:

— Ждите, скоро узнаете!

После обеда появился помпотех с незнакомым майором и сказал:

— Вот что, ребятки. Поработали вы неплохо, но настала пора расставаться. Вы поступаете в распоряжение штаба двадцать седьмой армии.

В сопровождении майора мы двинулись в путь. Штаб армии размещался в густом лесу, километрах в двух перед рекой Пола.

— Поставьте машины в ряд и никуда не отлучайтесь, — распорядился майор и скрылся в одной из землянок.

Мы собрались в кружок и принялись строить догадки о своем будущем. Евшин предположил, что поедем сдавать свои колымаги в капитальный ремонт, а сами получим новые. Но эта заманчивая перспектива не оправдалась. Вскоре появились несколько командиров и стали осматривать наши полуторки. Один из них — молодой, несколько щеголеватый техник-лейтенант подошел ко мне:

— Как ваш самокат?

— В полной исправности! — явно покривил я душой.

— Ну, раз так — беру. Заводите, поедем.

— Разрешите спросить — куда?

— В наш ремонтно-восстановительный батальон.

По дороге мой новый пассажир, назвавшийся техником по танковому вооружению Линником, рассказал, что армейский РВБ создан из двух рот — 1-я восстанавливает танки, 2-я — автомашины.

Минут через тридцать прибыли на место. Среди деревьев увидел несколько летучек.

— А где же танки? — удивился я.

— Мы их ремонтируем на местах поломки, — пояснил Линник.

На следующий же день приступил к новой работе. Ее оказалось не меньше, чем в бывшем полку. Нужно было ездить за продуктами, запчастями, в штаб армии, подвозить ремонтников к неисправным танкам. Иногда и ночь встречал за баранкой. Командир роты капитан Шеховцов успокаивал:

— Нам должны дать еще несколько машин. Тогда будет полегче.

И верно — вскоре прибыли три полуторки, но и им стоять без дела не приходилось.

Однако на усталость не жаловался — работа интересная, коллектив хороший. Многие из ребят попали в рембат после ранения.

Боевых действий с применением танков на нашем участке фронта было мало, восстанавливать приходилось в основном машины, вышедшие из строя при передислокации. У них часто обрывались гусеницы, «летели» главные или бортовые фрикционы, подшипники катков, «садились» аккумуляторы. Однажды, меняя фрикцион, бригадир ремонтников сержант Белкин не сдержал возмущения:

— Понасажают молокососов — они и гробят технику, ведут машину на полувыжиме!

Слесарь Авдюхин возразил:

— А разве правильно перегонять танки своим ходом на сотню километров да еще по таким дорогам? Немцы такую технику на особых платформах возят!

— Наши тридцатьчетверки могут пройти без поломки и тысячу километров, если доверить их настоящим водителям, — не сдавался Белкин.

В общем, работы ремонтникам хватало. А один танк пришел в рембат со стволом пушки, разорванным в виде лепестка. Ребята сразу же разыграли почтальона Голышева:

— Смотри, куда немецкий снаряд влетел — прямо в ствол!

Голышев, кажется, поверил.

На должность политрука к нам в роту прибыл Новичков, только что окончивший военное училище. Все ему было интересно, во все торопился вникнуть. В первой же поездке со мной он с любопытством наблюдал за тем, как я управляю машиной. Оказалось, их немного знакомили с автомобилем.

— А это что такое? — спросил политрук, увидев болтавшуюся на шнурке у щитка приборов деревянную рогатину.

— Пятая скорость, — отозвался я.

— Что-то новое, мы такого не проходили.

— Сейчас выедем на ровную дорогу, и все поймете.

Как только позволила дорога, я перешел на прямую передачу, подперев рычаг переключения упомянутой рогатиной.

— Чтобы не выключалась четвертая скорость, — пояснил я, — а то шестерни поизносились и выходят из зацепления.

— Молодец, хитро придумал! — похвалил Новичков.

— Не мое это изобретение — многие водители так делают.

Да, чтобы выходить из затруднительных положений, война заставляла прибегать к разным хитростям. Почти у всех газиков перед радиатором болталась проволочка, протянутая от воздушной заслонки карбюратора, — при заводке двигателя от ручки за нее можно было «подсосать». Вместо крышек радиатора использовались колпачки от сорокапятимиллиметровых снарядов. Многие водители ЗИС-5 имели заводные ручки, за которые можно было взяться вдвоем.

Научились легко обходиться без золотников камер. Чтобы удержать в них воздух, надевали на вентиль кусочек шланга с ввернутым в него болтиком. Сальники коренных подшипников двигателя вырезали из голенищ валенок. Даже менять скаты приспособились, при нужде, конечно, без домкратов. Мы знали, что вверенные машины — наше боевое оружие, и делали все возможное, чтобы они были всегда на ходу.

С полной отдачей трудились и ремонтники, восстанавливая грозную боевую технику. За некоторыми запчастями они выезжали на передовую и снимали их с подбитых танков, порой под обстрелом противника.

В августе на базе нашей 1-й роты был создан армейский передвижной танкоремонтный батальон. Его возглавил инженер-майор Иванов, а капитан Шеховцов стал помпотехом. В связи с этим прибавилось людей, техники, в том числе несколько бортовых машин. Таким образом, сложился солидный шоферский коллектив, в основном молодые ребята. Особенно я сдружился со стройным, симпатичным блондином, ленинградцем Николаем Абызовым. С ним было о чем поговорить. Хорошим, услужливым товарищем показал себя Володя Кононин. Все свое время он отдавал машине, закрепленной за продфуражной службой. Начпрод Зайцев шутил, что из запасных частей, которые Кононин возил в своем багажнике, можно бы, как минимум, собрать еще одну полуторку.

Импонировал мне и Володя Дюбаров — толстячок лет тридцати. Он любил поесть, поэтому большинство его разговоров касалось кулинарии. Отличался он добродушием, спокойствием и остроумными шутками. А Кирилла Суханова мы считали совсем стариком — ему уже стукнуло тридцать пять лет. Человек он был несколько несобранный, болтливый, быстро «заводящийся». Но, покипятившись, сразу же остывал.

Вспоминается и молоденький, худенький, малообщительный Вася Суркин. Опыта у него было очень мало, и мы «натаскивали» его на разные шоферские премудрости. Так, однажды у него долго не заводился двигатель, и Вася по примеру других стал факелом подогревать карбюратор.

— Что ты делаешь, а вдруг у тебя засорилась подача и карбюратор пустой? Расплавишь поплавок, — сказал ему Абызов.

Так оно и было — бензин не шел. В другой раз я обратил внимание на то, что его мотор работает на трех цилиндрах, а он и не замечает.

— Проверь свечи, — посоветовал ему я.

— Сейчас выверну, — согласился Вася.

— Зачем же вывертывать? Неработающую можно определить на ощупь — она холодней других.

Хорошей «школой передового опыта» были шоферские разговоры и байки, затеваемые в свободные минуты. Коля Абызов однажды рассказал, как вышел из затруднения, когда пробило конденсатор. Он поймал лягушку и включил ее за лапки в первичную цепь. Многие усомнились, но Суханов подтвердил:

— Да, лягушка помогает. Но лучше бы взять сочный ивовый прут.

— Ерунда, — вмешался в разговор Захаров. — Не везде найдешь лягушку или иву. Можно использовать мокрую щепку.

— А мне однажды пришлось использовать вместо конденсатора своего пассажира, — сказал Михаил Буров, самый пожилой наш коллега.

— Загибаешь! — хором заявили ребята. — Кто на это согласится?

— Еще как согласился — я ему мясо на базар подкидывал!

Сводки Совинформбюро были по-прежнему неутешительными. В кольце блокады находился Ленинград, враг овладел Крымом, наши войска оставили Майкоп… Все заметнее ощущались трудности с горючим. Бензин стал поступать разбавленный лигроином, двигатели заводились плохо, из глушителей летели крупные искры. Вскоре получили приказ — всем грузовым автомобилям передвигаться только сцепом, для чего каждый обеспечить жестким буксиром. Мы, шоферы, отнеслись к этому скептически — экономия топлива мизерная, а сложностей много, да и машины изнашивались больше. Но буксир сам по себе вещь полезная. Деревянная жердь с железной петлей на конце получила название «длинное зажигание». И если подводило обычное зажигание, «длинное» выручало — притащат!

А применять такое «зажигание» приходилось нередко. У полуторок часто выходили из строя промежуточные валы, соединяющие коробку передач с карданным валом. Правда, в нашем рембате стали их восстанавливать, но служили такие валы недолго. Другое бедой газиков было смещение назад или вперед подшипников задних рессор (или букс, как мы их называли). В результате лопались средние траверзы рамы, отрывало получашки шарнира Гука. Часто ломались передние рессоры.

С завистью поглядывали мы на трофейные немецкие машины, которых все больше появлялось в нашей армии. Это была очень надежная техника, специально рассчитанная на работу во фронтовых условиях. Пределом же наших мечтаний служили «короли дорог» — американские «студебекеры».

С наступлением осенней распутицы каждому водителю выдали цепи противоскольжения. Но с ними оказалось много мороки — они отчаянно рвались и начинали бить по кузову. Да и машина с цепями шла тяжело и все равно буксовала.

Осенний холод заставил меня покинуть обжитую за лето кабину и перебраться в общую землянку. «Интерьер» ее самый обычный — длинные, застеленные лапником нары, в углу печка из бочки, рядом — подобие маленького столика, а над ним узенькое окошко. После трудного рейса приятно ввалиться в натопленное помещение, где ждет тебя котелок с обедом, заботливо оставленный товарищами, утолить голод, разуться и блаженно завалиться на пахнущую хвоей подстилку. На дворе дождь, ветер, а здесь сухо, тепло…

Но бывало и так — только приладишься отдохнуть, как войдет командир взвода и скажет:

— Заводи машину, поедешь с бригадой Потапова на передовую!

Иногда думалось: как человек ко всему привыкает, как легко приспосабливается к трудностям, необычным условиям! В самом деле — уже более года мы жили в лесу, спали в кабине машины или в тесной землянке, не раздеваясь. Чистая, мягкая постель и прочий прежний квартирный уют вспоминались как что-то очень давнее, полуреальное. Нелегкий труд, далеко не изысканная пища, опасные ситуации — все воспринималось как должное, все оправдывалось одним веским словом: надо. Надо для Родины, для народа, для самого себя. Не случайно, что я ни разу не слышал ни от кого слезных жалоб на судьбу, не видел нытиков. Многие мои товарищи не скрывали тоски по дому, по семье, но хорошо понимали, что дорога к домашнему очагу лежит только через победу над врагом.

Горячо веря в силу родной армии, мы часто заводили речь и о втором фронте. Понимали, что любая, даже малая помощь могла бы приблизить день разгрома фашистской Германии. Однако особых надежд на наших соратников по оружию не возлагали. Недаром солдаты называли их несколько пренебрежительно: союзнички.

Как-то незаметно подкралась зима. Но она не пугала — одеты были тепло, для машин имелась горячая вода. Только вот ветровые стекла замерзали…

Утром, после завтрака, стал я очищать кузов от снега.

— Как машина? — спросил, подойдя, старший лейтенант Фомин.

— Небольшое старческое недомогание, но все же на ходу…

— Раз на ходу, то завтра поедем в Москву!

Чего-чего, а такого я не ожидал. Шутка ли — пятьсот километров в один конец! Выдержит ли «старушка»?

Но сомнения — в сторону. Я проверил все агрегаты, подкачал баллоны, получил горючее и доложил, что к рейсу готов.

…До столицы добрались благополучно. Только на улице Горького нас остановил милиционер и велел получше замаскировать фары.

Необычной показалась Москва, погруженная в мрак! Машин на улицах мало, возле тротуаров большие сугробы. Давно ли я видел ее совсем другой! Эх, война, война…

Остановились на квартире у Фомина. Три дня были заняты получением различного оборудования, на четвертый выкроил время сходить в свой институт. А вечером даже посетил цирк. И все эти дни испытывал какое-то непривычное чувство — странно было после леса видеть большой город, его мирную жизнь, спать на настоящей кровати, не слышать выстрелов. Неужели, думал, когда-нибудь все это опять станет повседневной нормой существования?

Вернулись мы из Москвы в свою часть тоже благополучно. И узнали новость: наш рембат должен на днях передислоцироваться ближе к передовой, в район Фанерного завода. В это же время у моей полуторки обнаружился серьезный дефект — перекос рамы со всеми нежелательными последствиями. Авторитетный «консилиум» предложил выправить ее домкратами и проварить. Для этого пришлось разбирать всю машину, причем прямо на снегу, в сильный мороз.

Через два дня, едва успел закончить ремонт и вместе со всеми переехать на новое место, получил приказ забрать с машины Суханова сварочный агрегат и выехать со сварщиком Троицким в танковую роту, которая готовилась к наступательным действиям.

Танкисты располагались в лесу рядом с железной дорогой, идущей на Старую Руссу. Среди заснеженных деревьев стояло около десятка тридцатьчетверок. Троицкий доложил представителю штаба армии подполковнику Бровару о прибытии.

— Хорошо, — ответил тот. — Сварка может потребоваться.

А мороз градусов под тридцать. Танкисты то и дело прогревали двигатели. Я тоже постоянно запускал мотор и прыгал, чтобы самому не окоченеть. Часа в два ночи танки двинулись на исходный рубеж. Вскоре оттуда по рации запросили сварку. Сбегал за Троицким, который успел прикорнуть в одной из летучек, завел мотор, включил скорость и… ничего не понял: машина совершенно не тянула. «Заело тормоза», — мелькнула догадка. Проехал на первой передаче метров сто и пощупал барабаны. Они — как лед. Значит, дело не в этом.

— Почему не едете? — подбежал помпотех Шеховцов.

Я объяснил, что с машиной что-то непонятное.

— Хоть на первой скорости, но ползите!

Так и поступил, открыв радиатор, чтобы не перегреть мотор.

Танки находились на опушке леса, в кустарнике, метрах в семистах от вражеских позиций. Оказалось, одна из машин задела за дерево и сорвала крыло. Троицкий попытался пожурить неаккуратного механика-водителя и чуть не схлопотал по физиономии. В такое время танкистов лучше не раздражать.

Уже рассвело, когда мы, проводив танки в бой, приползли обратно. Увидев мою машину, ребята рассмеялись:

— Передние-то колеса у тебя идут юзом!

«Примерзли барабаны к тормозным колодкам», — догадался я.

А танковая атака не удалась — болото промерзло слабо, и машины стали в нем вязнуть…

Троицкий и приданный ему в помощь молодой сварщик Пичугин оказались веселыми ребятами. Особенно бывали они «в ударе», если танкисты подносили им по «фронтовой норме». Пичугин доставал гитару, и самодеятельный дуэт собирал вокруг себя чуть ли не всю часть. Особым успехом пользовались озорные частушки.

— Вы бы и Гитлера прохватили! — как-то попросили их.

— Кстати, о Гитлере, — оживился Троицкий. — Встретился он однажды с товарищем Сталиным и говорит: «Я тебя научу воевать!» Сталин спокойно отвечает: «А я тебя отучу воевать!»

Троицкий — настоящий артист и в работе. Я тоже пробовал варить, но то гасла дуга, то электрод прилипал к броне. Зато ему плохо давался запуск двигателя сварочного агрегата.

Наш «веселый экипаж» распался в конце марта, когда моему газику потребовалось сделать кое-какой ремонт, поэтому сварку перегрузили на другую машину.

А в апреле пришел приказ о передаче всей нашей 27-й армии в резерв Ставки. Стали спешно готовиться к дальней передислокации — приводить в порядок машины, грузить имущество. Настроение в преддверии каких-то перемен было приподнятое. Именинником держался Суханов — его полуторку заняли под продукты. А трехтонку Дюбарова загрузили танковыми запчастями, что дало ему повод публично объявить:

— Ребята, меняю новенький бортовой фрикцион на пять пачек горохового концентрата!

Мне предстояло везти штабное имущество, в связи с чем кузов машины оборудовали легким брезентовым верхом.

Через несколько дней наш РВБ снялся с места, направившись в Крестцы для погрузки в эшелон. Куда нас решили перебросить — никто не знал.