7

Но вот мы и за границей! Рано утром переправились через Прут у Ясс — старинного красивого румынского города и от него двинулись на Роман. По дороге шло столько войск, что поднятая пыль окутывала все плотной завесой. Она набивалась в глаза, нос, уши, хрустела на зубах. Вели машины на второй передаче с включенными фарами. Сидевший рядом со мной начальник штаба Дыскин дышал через носовой платок. Но настроение было приподнятое — вышвырнули оккупантов со своей территории, каждый день приближал крах гитлеровского рейха!

Когда приехали на новое место, меня тут же вызвал командир взвода:

— Сдай свою полуторку Бурову и принимай легковую машину. Будешь возить замполита Выжлецова.

Выяснилось, нам передали французский «ренаульт». Машина далеко не новая, но вроде бы крепкая. Я ее осмотрел, попробовал на ходу. Стрелка спидометра легко дошла до цифры 130. Только тормоза действовали слабовато.

«Ренаульт» оказался не первой трофейной машиной в нашем рембате. Абызов пересел на пожарный автомобиль марки «даймлер-бенц» с дизельным двигателем, с просторной кабиной, куда легко помещалась вся ремонтная бригада. Сычев не мог нарадоваться на «мерседес». Во второй роте появился немецкий дизель «фаун» — с тремя ведущими мостами, с независимой подвеской всех колес. А Кононин продолжал бережно ухаживать за своим «шевроле». Кстати, Кононин остался верен себе — и в новой машине по-прежнему возил целый склад разных запчастей.

С переходом границы значительно улучшилось снабжение горючим за счет трофейного. А однажды нам отпустили целую автоцистерну спирта. Но двигатели на нем тянули хуже. К тому же некоторые наши водители сразу нашли этой жидкости несколько иное применение. Однажды, подъезжая к техскладу, Михаил Буров угодил левым передним колесом в канаву. Не сумев оттуда выбраться, кликнул на помощь Лешу Ложкина. Тот завел свою полуторку, подъехал к засевшей машине и… оказался там же.

К месту происшествия явился командир взвода.

— М-машина не по-послушалась р-руля! — пояснил Буров.

— С-сей-час в-выедем! — успокоил лейтенанта Ложкин.

Но выводить из канавы машины пришлось трезвым водителям. А Буров и Ложкин получили взыскания…

Чтобы пресечь соблазн, комбат приказал разбавить спирт бензином. Такой напиток больше никого не прельщал. Да и моторы стали тянуть лучше.

Незнание румынского языка затрудняло контакты с местными жителями. Но чувствовалось, что большинство из них относятся к нам доброжелательно. А те, у кого было «рыльце в пушку», убежали с гитлеровцами.

С интеллигенцией общаться оказалось проще — все владели немецким. Но поражало, как они мало знали о советских людях. В этом меня лишний раз убедила поездка с майором Выжлецовым в Сибиу, где наши ребята восстанавливали два танка КВ.

На ночлег облюбовали небольшой каменный особняк. Его владелец, усатый толстячок, с готовностью согласился приютить «господина майора», хотя в его поведении чувствовался страх. Выяснилось, что хозяин хорошо говорит по-немецки, и от жестов мы перешли на слова, завязалась беседа. Вскоре толстячок совсем успокоился и жадно задавал вопросы. В частности, его удивило, что майор и шофер сидят за одним столом, что шофер сносно владеет немецким языком, а его начальник — нет. Он имел очень смутное представление о политике нашей партии и о многом другом. Вряд ли в ходе нашего разговора удалось убедить этого человека в преимуществах социализма, но, пригубив вина, он стал смешно повторять:

— Рюский — карошо, Гитлер — капут!..

Часто моим «ренаультом» пользовался и командир батальона капитан Алешин, который заменил инженер-майора Иванова, получившего серьезное ранение. Молодой, лет тридцати, не лишенный некоторой самовлюбленности, он очень интересовался автомобилями и во время поездок иногда затевал своеобразную викторину.

— А ну, какая идет машина? — спрашивал он, увидев встречный автомобиль.

— «Опель-кадет», — отвечал я.

— Нет, «опель-капитан», — поправлял Алешин. И очень радовался, если угадывал.

Новый комбат любил быструю езду, но при этом поучал:

— Осторожнее — впереди мостик… Возьмите вправо — идет машина… Потише — крутой поворот…

Такая мелочная опека раздражала, но приходилось мириться. А вот Выжлецов в моем шоферском умении ничуть не сомневался.

Мы — в Карпатах. Асфальтовая дорога светлой узкой лентой вьется среди гор, то поднимаясь, то опускаясь. Деревья уже начали покрываться позолотой, в глубоких ущельях белым шлейфом висит туман, где-то ниже, в лощинах, журчит вода…

Ездить по горным дорогам приходилось осторожно, тем более, что тормозные троса лежали… в багажнике! Снял их потому, что постоянно заедали. Конечно, пользоваться такой машиной не полагалось, но мы с Выжлецовым все же ездили. И чуть не поплатились за это. На одном из подъемов у «ренаульта» лопнул карданный вал. Машина сразу потеряла скорость, затем покатилась назад. Я схватился за ручной тормоз, но он почти не помог. К счастью, в зеркало было видно, что дорога свободна. А машина шла все быстрее! Управлять «задом наперед» было трудно, но все кончилось благополучно. Проехав необычным способом километра два, мы влетели в селение, сильно удивив его жителей. Майор вылез из машины бледный. Да и у меня рубашка взмокла от пота.

В батальон возвратился на «длинном зажигании». Карданный вал решили восстановить сваркой, но я в успехе этой затеи усомнился. И мои предчувствия сбылись. Поскольку у «ренаульта» обнаружились и другие пороки, его решили сдать. А мне предложили принять летучку ЗИС-5 шофера Сосюры, раненного при бомбежке. Машина была закреплена за бригадой сержанта Ивана Кривова, в которую входили русские Иванов, Шатов, татарин Андосов, украинец Ляшенко. Ребята хорошие, успели сработаться, но у каждого, как водится, свой характер. Ляшенко любил поспорить с бригадиром, Андосов порой проявлял какую-то пассивность, требующую кривовского подхлестывания, а Шатов — сама невозмутимость.

Первые дни было как-то непривычно после легковушки водить тяжелую, неуклюжую летучку. К тому же ее техническое состояние оставляло желать лучшего. Но Кривов успокаивал:

— Ничего, не расстраивайся. Поездим пока на этом драндулете, а там, глядишь, отхватим что-нибудь получше.

А я и не расстраивался — работа интересная, было больше самостоятельности, впечатлений. В свой батальон приезжали только затем, чтобы получить продукты и танковые запчасти. А рембат дислоцировался уже в Венгрии, наша армия вела бои за Будапешт, в котором попала в окружение большая группировка фашистских войск.

Венгрия — своеобразная страна. Часто едешь и видишь — стоит в поле дом, на некотором расстоянии — другой. Каждый крестьянин живет посреди своего участка. Удобно, но изолированно от остальных людей. Видели мы, конечно, и обыкновенные деревни.

Летучку оборудовали съемной стрелой с талью, чтобы снимать и ставить танковые моторы и другие тяжелые агрегаты. А натягивать гусеницы приспособились машиной, с помощью буксирного троса. В кузове установили маленькую печку — при случае можно погреться, высушить одежду и приготовить пищу. Здесь же иногда и спали.

Бригадир нравился мне все больше. Это был неутомимый энтузиаст, в работе прямо горел, невольно заражая своей энергией и других. Правда, любил и покричать, погорячиться, но как-то необидно, незлобно и все на пользу. А главное — хорошо разбирался во всех танковых неполадках.

Большой опыт накопился у наших ремонтников за два с половиной года существования рембата. Сотни боевых машин были возвращены в строй их умелыми руками. И я испытывал моральное удовлетворение, сознавая, что в какой-то мере тоже причастен к этой чрезвычайно важной для разгрома врага работе.

Более месяца рембат размещался в городе Вац — километрах в сорока от Будапешта, за который продолжались упорные бои. Мы, водители, жили в красивом каменном особнячке, хозяин которого сбежал, прихватив всю мебель.

Ремонтные бригады часто выезжали в район венгерской столицы восстанавливать поврежденные боевые машины. Каждый день мы ждали, скоро ли город-красавец на Дунае будет освобожден от фашистов. Очень хотелось в нем побывать, а затем двигаться дальше, на запад.

И вот наконец дождались. Рано утром 14 февраля нас разбудил радостный голос Суханова:

— Ребята, вставайте, важная новость! Будапешт взят!

Суханов, только что вернувшийся с передовой, рассказал, что к переправе через Дунай движется много войск, в том числе танков. Очевидно, и нам придется сниматься с места.

Так и оказалось. После обеда получили приказ о передислокации, а вечером уже разместились в правобережной части венгерской столицы — Буде. Город красив, но много разрушений, повсюду следы тяжелых уличных боев. У жителей измученный вид — сколько дней они провели в подвалах, голодали!

На другой день наша бригада приступила к работе — потребовалось заменить главный фрикцион у танка КВ. Рядом группа венгров занималась уборкой улицы. Один из них — пожилой худощавый человек подошел к нам, попросил закурить. Он владел немецким языком, и мы разговорились. Мой собеседник пожаловался, что он — художник, а вынужден заниматься физическим трудом.

— Ничего зазорного в этом нет, — возразил я. — Многие наши работники искусств, не щадя сил, трудились на возведении оборонительных сооружений, многие четвертый год воюют с врагом.

Венгр смущенно промолчал.

Бригаде Кривова поручили обслуживать одну из танковых частей. Мы запаслись на пять дней продуктами и выехали в район Эстергома, где сосредоточились боевые машины. Работы пока не было — мелкие неисправности танкисты устраняли сами. Я поставил летучку у обочины дороги под деревья и, слив воду, залез в кузов, где Андосов топил печку.

— Ну, теперь позагораем, — сказал он.

Прогноз Андосова не сбылся. На рассвете разгорелся бой. Он шел всего километрах в полутора от нас, и снаряды рвались совсем рядом.

— Бьют немецкие танки, — догадался Шатов.

Пришлось срочно отъезжать в безопасное место.

Дела на нашем участке фронта после взятия Будапешта пошли успешней. Вскоре советские воины вступили в Чехословакию. Здесь мы встречали особенно теплый прием. Где бы ни останавливались — собирались местные жители, завязывались дружеские беседы. Легко понимали друг друга без переводчиков.

Несколько дней рембат провел на территории сахарного завода в городе Трнава. Однажды сюда пригнали на ремонт танк Т-70. Узнав, что по какой-то причине его решили списать, Кривов предложил:

— Оба мотора почти новенькие. Давай одним из них заменим наш зисовский.

— Не выйдет, Ваня. Мощность поменьше, да и по креплению трудно будет его подогнать, — возразил я.

Кривов все же меня уговорил. И вот после трех дней мудрствования мой ЗИС-5 обзавелся новым двигателем. Но, как я и предполагал, тянуть машина стала еще хуже. Бригадир меня ободрил:

— Ничего, до Берлина уже недалеко, доберемся. Или трофейную добудем, как у Матицына.

Да, Михаил Матицын пересел с полуторки на грузовой «опель» с крытым кузовом. Машина хорошая во всех отношениях. Я тоже давно приглядываюсь к брошенным фашистами автомобилям, но не везет — исправные сразу же кто-нибудь забирал.

В апреле большинство наших ремонтных бригад находились в зоне действия 6-й танковой армии. Она совершила успешное форсирование Моравы и вышла на подступы к Брно. А войска 1-го Белорусского фронта уже наступали в направлении столицы фашистского рейха. И ребята все чаще заводили разговоры на тему «когда она кончится». Кривов считал, что воевать осталось не больше месяца, Ляшенко уверял, что немцы капитулируют лишь после взятия нами Берлина. Шатов от точных прогнозов воздерживался, Иванов же свою точку зрения на эту проблему выразил практически — смастерил чемодан. Ребята все чаще вспоминали о доме. Каждому предстояло определить свое место в будущей мирной жизни, от которой за четыре года все успели отвыкнуть.

Наконец-то и я сел за руль хорошей трофейной машины. При отступлении под ударами наших и румынских частей в районе Брно враг бросил всю свою технику, в том числе сотни автомашин. Мне сразу приглянулся «опель-блитц» с крытым кузовом и двумя ведущими мостами. Но у него оказались разбитыми радиатор и двигатель.

— За городом я видел еще несколько таких «опелей», — сообщил подъехавший Матицын.

Машину мы отбуксировали в батальон, а сами поехали доставать мотор и радиатор. А на другой день устроили своему трофею торжественную обкатку. «Опель-блитц» оправдал свое название — действительно, пошел, как молния, легко набрав скорость в сто километров. А мы из своей «старушки» с трудом выжимали пятьдесят. У машины мягкая подвеска, удобная широкая кабина, гидравлические тормоза, термостат, реле-регулятор напряжения, автомат опережения зажигания, тахометр, обогрев кабины, два бензобака. В общем, создана она с использованием всех новейших достижений автомобилестроения.

Едва опробовали и обкатали новую машину, как получили очередное задание — сопровождать взвод из пяти трофейных танков T-IV, приданных румынской пехотной части. Она с боями продвигалась на запад от Белых Карпат, вооружена, в основном, всем немецким. А экипажи танков — советские ребята. О вверенных им машинах отзываются не очень лестно. Командир взвода — худощавый белокурый старший лейтенант охарактеризовал немецкую технику кратко: «Бронированный гроб с факелом». Да, броня у T-IV значительно тоньше, чем у нашего Т-34. Прав он и насчет факела: в баках фашистских машин — бензин.

Нам же, ремонтникам, больше всего досаждала ходовая часть. Пока танки одолели около сорока километров, пришлось раз десять их ремонтировать — быстро перетирались пальцы траков.

— Не привыкли эти «господа» своим ходом на большие расстояния передвигаться, — сказал один из танкистов.

— Ничего, не долго им служить осталось, — отозвался Кривов. — Не сегодня-завтра врагу полный капут будет.

Первомай 1945 года застал нас в небольшом словацком поселке километрах в полутора от передовой. Танков, которые мы сопровождали, осталось четыре — один был подбит в предпринятой румынами разведке боем. Механик-водитель погиб, остальные члены экипажа спаслись. Очень жаль молодого танкиста, так немного не дожившего до победы…

После обеда Матицын и старший лейтенант Краснов привезли нам продукты и радостную весть: взят рейхстаг!

— Ну, ребята, считай, войне конец! — возликовал Шатов.

— Не зря Иванов чемодан сделал! — улыбнулся Андосов.

— Надо бы, — сказал Кривов, — такую весть отметить.

— Это предусмотрено, — отозвался Матицын и пошел к своей машине. Вернулся он с десятилитровой канистрой виноградного вина.

Мы сели за стол. Старший лейтенант Краснов ввиду Первомая и добрых вестей отнесся к нашему застолью снисходительно, лишь предупредил, чтобы знали меру. Едва мы наполнили кружки, как враг предпринял сильный артналет. Пришлось бежать в укрытия.

— Это он последние снаряды реализует перед капитуляцией, — пошутил Матицын.

Пятого и шестого мая совместными действиями советских и румынских войск был взят город Злин. Впрочем, взяли его почти без боя: над фашистами нависла угроза окружения, и они отступили, но лишь километра на полтора. Мы расположились на западной окраине города, поближе к танкам, занявшим позиции.

Злин хорошо известен всей Европе — здесь находилось крупное обувное предприятие «Батя». Подъехав к нему, увидели огромное каменное здание, похожее на казарму, в воротах — два железобетонных колпака с бойницами. Мы зашли в цеха, но там было пусто — всю продукцию и оборудование хозяин успел вывезти. А Ивану Кривову так хотелось раздобыть в подарок жене модные заграничные туфельки…

В Злине провели три дня. Никакой работы не было. На четвертый техник-лейтенант Удалов привез приказ отправляться в район западнее Брно, где было много аварийных машин. Краснов посмотрел на карту.

— Ехать придется километров сто. Горючего хватит?

— Хватит, — заверил я. — Но все же лучше тронуться завтра, чем плутать вечером по незнакомой дороге.

Краснов согласился. Утром, поев изрядно подгоревшей каши (кулинарил Андосов), мы покинули Злин. Пасмурная погода не мешала: дорога хорошая, машина прекрасная. Быстро промелькнуло несколько селений, и мы въехали в небольшой городок Унгерски-Брод. На площади увидели много народа — люди нарядные, веселые.

— Свадьба здесь, что ли? — удивился Краснов.

На площади стояло несколько «студебекеров» с красноармейцами.

— Ребята, победа! — крикнул из кузова один из них.

…Продолжали мы путь в каком-то непередаваемом настроении, не находя слов выразить свои чувства. Цель, ради которой четыре года шли мы сквозь лишения и жертвы, наконец достигнута!

— Не надо так гнать! — тронул меня за плечо Краснов, увидев, что стрелка спидометра на цифре сто.

А мне казалось, что машина сама набирает такую скорость, тоже радуясь нашей долгожданной Победе…

Итак, война кончилась. Такими непривычными казались наступившая тишина, отсутствие в небе боевых самолетов. Только саперам предстояло долго еще продолжать свою опасную работу, извлекая из многострадальной земли вражеские «сюрпризы».

Впрочем, и у нас не убавилось дел. За первую мирную неделю восстановили три танка и приступили к четвертому. Он стоял на шоссе неподалеку от города Немецки-Брод. Лейтенант Краснов уехал за подшипниками катков, а мы, раздевшись до пояса, улеглись на свежую травку. Кривов же предпочел загорать на танковой броне. Пригреваемый майским солнышком, он сразу уснул. А по дороге вели длинную колонну пленных, и кто-то из них ухитрился стащить лежавшие на танке Ивановы сапоги. Услышав топот тысяч ног, Кривов проснулся и с достоинством победителя проводил взглядом эту процессию. Когда же хватился пропажи, от колонны осталось лишь густое облако пыли…

— Ладно, не горюй, старшина спишет твои сапоги как военную потерю, — успокоил раздосадованного бригадира Ляшенко.

Я достал из машины старые ботинки — правда, номера на три больше кривовских сапог. Иван обрадовался и такому дару и долго еще чертыхался в адрес «проклятых фашистов».

Наконец «отвоевались» и мы. Работы становилось все меньше, и рембат передислоцировался в город Часлав. Заняли под жилье большой двухэтажный дом, весь транспорт выстроили по периметру двора. Давно не собирались все вместе, и сразу увидели, как разнообразен наш автопарк — «опели», «фауны», «мерседесы», «бюссинг», «фомаг», «даймлер-бенц», «шевроле», «форд»… Из отечественных, кроме летучек, остались лишь три бортовых машины, в том числе Любарова. Правда, Володя обул свою трехтонку в трофейную резину, поставил фордовский кузов и марку «ЗИС» расшифровывал уже иначе: «Заграничное и советское».

Зажили довоенной казарменной жизнью — ходили на занятия по строевой и другим предметам боевой подготовки, несли караульную службу и мучились догадками — скоро ли на Родину? О ней, израненной, но спасенной, залечивающей свои раны, были все наши думы.

И вот поступил долгожданный приказ — готовить машины к маршу! Туманным сентябрьским утром наша разношерстная автоколонна покинула Часлав, взяв путь на восток. Впереди ехал командир батальона, а замыкающим — помпотех с ремонтной летучкой и бензозаправщиком. Брно, Братислава, Будапешт, Арад, Сибиу… Знакомые места оставались позади. Четыре дня спустя, проделав более тысячи километров, переправились через Прут, пересекли Государственную границу СССР. Еще несколько часов — и достигли Одессы, на окраине которой временно и разместились. Трудно передать чувства, охватившие нас, — мы на Родине, все вокруг наше, советское, рядом люди, понимающие русскую речь.

Поблизости на строительстве дома работали женщины. Несколько наших ребят сразу направились к ним.

— Вот и женихи прибыли! — улыбнулась одна из работниц.

— Не простые, а заграничные! — уточнил Абызов.

— С пеленок мечтал отдать свое сердце одесситке! — клятвенно заверил Дюбаров молодую каменщицу.

А мне не терпелось увидеть Черное море. Расспросив дорогу, я взял велосипед и поехал в указанном направлении.

Море открылось мне как-то внезапно. Долго и жадно смотрел я с высокого берега на бескрайнюю водную гладь, простиравшуюся до самого горизонта.

Стал накрапывать мелкий дождь, а я все стоял и смотрел в голубую даль. Огромное, сильное, вечное, это море невольно ассоциировалось с нашей страной, мужественно выстоявшей в самой ожесточенной из войн, ценой неисчислимых жертв добившейся Победы.

И было приятно сознавать, что в эту Победу внесли посильный вклад и мы, фронтовые шоферы.