Протекции

Волков: Поступление в Литинститут без аттестата зрелости, затем в члены Союза писателей без высшего образования и выпуск поэтической книги в столь юном возрасте – должны были быть какие-то люди, которые к вам благоволили, ценили вас, считали, что ради вас могут пойти на явное, как бы это выразиться, уклонение от существующих официальных норм. В сталинское-то время! Когда буква закона, не говоря уже о духе, исполнялась неукоснительно – и вдруг такое явное нарушение! Любой дурак мог сесть и написать донос: что ж это Евтушенко взяли без аттестата зрелости?! Значит, люди сознательно игнорировали эту опасность. Кто на это пошел? Вот, скажем, в Литинституте.

Евтушенко: Литинститут… Секретарем приемной комиссии – вроде ничего не означающая должность – работал выпускник Литературного института Володя Соколов. Прекрасный поэт, один из лучших наших поэтов. Первый человек, кстати, который описал войну глазами детей. У него были чудесные стихи[15]. «Четвертый класс мы кончили в предгрозье, / Из пятого мы перешли в войну…» Он чуть-чуть постарше был меня. Он меня очень любил, мы были близкими друзьями.

Волков: И он с кем-то пошел консультироваться?

Евтушенко: Нет, конечно. Но все-таки какая-нибудь бумажечка должна же быть. А был такой поэт Саша Коренев, бывший разведчик – я дружил с фронтовиками, у меня быстро находился с ними общий язык, – и Саша, зная, что у меня нет никаких документов, познакомил меня с одним человеком. По-моему, тот умер уже. А если жив, дай бог ему здоровья! Он ничего особенно преступного не сделал, но все-таки превысил свои полномочия. Он очень любил поэзию, был отставной майор или полковник и заведовал военной заочной школой. Там можно было экстерном получить десятиклассное образование, и этот человек дал мне справку о том, что я прослушал десять классов. Она не была аттестатом зрелости, просто удостоверяла, что я прослушал десять классов.

Потом мое имя упомянул Фадеев в статье в «Правде»…

Волков: О, это уже посерьезней! А как Фадеев узнал, что есть Евтушенко?

Евтушенко: Понятия не имею!

Волков: Он в обойме какой-то вас упомянул – «молодые таланты»?

Евтушенко: Да-да, что-то вроде: «…появляются молодые таланты. Вот сейчас издали книгу совсем молодого поэта Евтушенко, редкий случай…»

И действительно редкий случай, чтобы у автора вышла книга в девятнадцать лет. А книга… Кто мне помог с изданием книги? Решающую рецензию писал Сергей Наровчатов, тоже фронтовик. Мне фронтовики всегда помогали. Наровчатов мне сказал, что книга моя плохая, но «из тебя получится толк, ты любишь стихи вообще больше, чем свои собственные». И еще он сказал: «Ты молодец, что знаешь очень много стихов. Сначала поэт должен стать настоящим читателем». Наровчатов был красавец. Правда, выпивал сильно. Он начал писать рецензию, а потом говорит: «Да пиши сам!» И я написал сам, пока он похрапывал. Потом ему показал, и он подписал.

Волков: А как же приняли к публикации книгу практически от никого?

Евтушенко: А потому что я печатался уже. У меня уже были стихи «Свободу Назыму Хикмету!», например, стихи о Манолисе Глезосе. Я мелькал во всех газетах, я, по примеру Кирсанова, заполонил их все…

Волков: Но все-таки возвращаясь к книге… Кем в итоге был решен вопрос? Никаких проблем не было, никто не возражал? Вспомните, как трудно было напечатать первую книжку молодым поэтам потом, в более поздние годы… Евгений Рейн сколько дожидался! По-моему, тридцать лет!

Евтушенко: Ну что вы сравниваете мою первую книжку и книжку Рейна! В моей – ну, только рифмы хорошие… Еще там было стихотворение о Сталине:

Только в скверах —

     шаганье влюбленных пар.

Им-то что

     до того,

          что поздно!

И последний трамвай

     направляется

          в парк,

высекая

     из сумрака

          звезды… <…>

Я знаю:

     грядущее видя вокруг,

склоняется

     этой ночью

          самый мой лучший на свете друг

в Кремле

     над столом рабочим. <…>

Подходит к окну.

Любуясь столицей,

     тепло улыбается он.

А я засыпаю,

     и мне приснится

очень

     хороший

          сон.

Волков: Между прочим, не бездарные стихи.

Евтушенко: Да ничего хорошего там нет, только рифмы: «оботкав – ободках» разные… Этим книжка моя и выделялась. Какая-то кирсановская поэтика была, безусловно. Но ничего не было такого, за что можно было бы громить.

Волков: И после этой книжки вас приняли в Литинститут. А как с членством в Союзе писателей получилось?

Евтушенко: Ну, Фадеев, как я уже говорил, упомянул меня среди молодых талантов. Потом в «Литературной газете» статья вышла обо мне и Телешове[16] и фотография напечатана: старейший писатель союза Телешов и самый молодой – Евтушенко.

Волков: Что, вы вместе с Телешовым? Или Телешова была фотография отдельно, ваша – отдельно?

Евтушенко: Нет-нет! Это вместе нас сфотографировали специально!

Волков: А в Союз писателей когда вас принимали, кто написал рекомендацию?

Евтушенко: Кирсанов и Долматовский[17], хотя оба мне сказали, что книга моя плохая, но толк из меня будет.

Волков: А возражения были? Кто-нибудь против выступал?

Евтушенко: Да нет, не было. Просто тянулось немножко, но потом всё как-то устаканилось. Когда фотография появилась моя с Телешовым.

У меня ведь только положительные рецензии на книжку первую были. Борис Соловьев[18] даже в «Комсомолке» статью написал, между прочим.

Волков: Да уж, это были знаки высшего одобрения. А скажите, Евгений Саныч, почему вас не выдвинули на Сталинскую премию в те годы? Ведь вы тянули! Неужели не было разговоров? Юрий Трифонов, молодой еще, студентом Литинститута, получил же за своих «Студентов»…

Евтушенко: Со мнойникогда этого не было. Нет, этого не было никогда.