44

Позже я узнал, как это случилось. Оказывается, в тот день Орджоникидзе созвал у себя руководящих работников завода имени Родионова. Мне не было ничего известно об этом совещании. Между тем в кабинете наркома происходило следующее. Серго поставил вопрос в упор: «Почему завод не дает форсированных моторов? Почему «Д-31» мало-помалу становится отсталым мотором?» И стал выслушивать объяснения, вникая, по своему обыкновению, во все мелочи, добираясь до корня беды. Объяснения, конечно, приводились всякие. Говорилось, что на заводе слабы испытательные лаборатории, что следовало бы повысить класс точности в обработке ответственных деталей, что некоторые цехи надо дополнительно оснастить оборудованием. Ссылались и на конструкцию: она-де по своему характеру крайне трудно поддается форсировке, мотор ломается при всякой попытке повысить его мощность.

Тут Серго, как мне передавали, спросил:

— Позвольте, а где же конструктор мотора?

Директор завода — известный вам Павел Денисович Новицкий — ответил, что мотор создавался общими усилиями, что конструктором является, по существу, коллектив — в свое время коллектив АДВИ, а ныне конструкторское бюро завода.

— А я помню, — сказал Орджоникидзе, — что встречался с автором мотора Бережковым. Почему он не присутствует на совещании?

Новицкий объяснил, что Бережков-де на заводе не работает, а служит в АДВИ, в Москве. Тогда-то Орджоникидзе и распорядился немедленно вызвать меня на совещание.

Как только я приехал, мне тотчас, без малейшей проволочки, предложили войти в кабинет наркома. Там в эту минуту говорил Новицкий. Глядя в блокнот, он приводил какие-то цифры. Неподалеку, держа наготове, или, может быть, лучше сказать, наизготовку, раскрытую пухлую папку, сидел Подрайский, его заместитель. Все в этом толстяке было в отличном состоянии: костюм, бархатистые седые усы, розовый цвет лица. «Непотопляемый! — мелькнуло у меня. — Непотопляемый, как вездеход-амфибия». Подрайский дружески кивнул мне. Новицкий продолжал невозмутимо докладывать. Однако Орджоникидзе жестом остановил его. Поздоровавшись со мной, нарком строго спросил:

— Товарищ Бережков, кто является творцом мотора «Д-31»?

Меня поразила эта неожиданная строгость его тона. Не задумываясь, я ответил, как привык отвечать всегда:

— Творцом мотора является создавший его коллектив.

— Но кто же автор? Автор конструкции, несущий за нее ответственность? От этого вы не отказываетесь?

— Нет, товарищ Орджоникидзе.

— Можете ли вы объяснить, почему не возрастает мощность вашего мотора?

— Могу. Потому, что над ним неправильно работают.

— В чем же заключается неправильность?

— В том, товарищ Орджоникидзе, что нет единой конструкторской мысли в деле усовершенствования этого мотора. На заводе сменилось три главных конструктора. Каждый что хочет, то и делает. Нет единой воли. Организованного и направленного конструкторского творчества на заводе нет.

— И вас это совершенно не мучило?

— Мучило…

— Почему же вы, конструктор, не проявили энергии в борьбе за развитие вашего мотора? Оказывается, над вашей машиной по-всякому мудрили, губили ее будущее, а вы терпели.

— Товарищ Орджоникидзе, я написал много заявлений.

— Вас это не оправдывает. Что вы, не могли прийти ко мне? Кто мог вас остановить, когда дело шло о жизни или смерти вашего творения? Кто же будет заботиться о вашем детище, следить за каждым его шагом, если вы, создатель машины, молчите?

Мне нечего было отвечать, я не оправдывался. Серго продолжал мягче:

— Скажите, товарищ Бережков, вы смогли бы форсировать мотор?

— Да. Я глубочайше уверен, что если я сконструировал мотор, то мог бы его и форсировать.

— И вы взялись бы?

— Еще бы… В любую минуту готов.

Серго посмотрел на Новицкого.

— Не понимаю, товарищ Новицкий, почему вы все-таки не привлекли Бережкова к работе на заводе?

Лицо Новицкого казалось красным: на нем проступили мелкие склеротические жилочки. Под глазами набрякли мешки. Он твердо ответил:

— У меня, товарищ нарком, на этот счет были свои соображения.

— Выкладывайте их…

— Товарищ нарком, мне нужен на заводе сплоченный, здоровый коллектив. Мы, долго работавшие бок о бок с Бережковым, знаем его замашки. Он недисциплинирован, нередко ведет себя, как индивидуалист, как анархист, может разложить любой коллектив. Разумнее было обойтись без его услуг.

— Разумнее? Может быть, спокойнее?

Серго произнес это побагровев, вспылив. Он с грохотом отодвинул стул, поднялся, бросил карандаш, который полетел на пол, и, тяжело дыша, добавил:

— Воображаю, как чувствовал бы себя Бережков, работая у такого руководителя.

Выразительнее всего в лице Серго были глаза. Существует выражение: глаза метали молнии. Там, в кабинете, глядя на охваченного гневом Серго, я воочию увидел, что это не только пишется в книгах. Сдержав себя, он стал прохаживаться вдоль своего стола.

— Что же, товарищи, — наконец заговорил он, — будем подводить итоги. Мы разобрали серьезнейший, весьма поучительный случай. — Взгляд Орджоникидзе остановился на мне. — Товарищ Бережков сконструировал, изобрел, довел машину. Спрашивается: кто является хозяином, отцом этой машины? Вы, товарищ Бережков, ее отец. А вместо вас воевать за ваше детище приходится мне. Не правильнее ли взять и назвать мотор вашим именем? То есть именовать его не «Д-31», а «Алексей Бережков-31». Тогда всем будет понятно, кто является хозяином машины. Тогда и вы, товарищ Бережков, почувствуете свою ответственность.

Затем Орджоникидзе предложил принять решение: официально обратиться к правительству с просьбой о переименовании мотора.

— Может быть, кто-нибудь желает возразить?

Нет, возражающих не было.

— Главным конструктором завода, — продолжал Серго, — должен быть тот, кто является автором мотора… Товарищ Новицкий! Обязуетесь ли вы создать вашему новому главному конструктору необходимые условия для работы?

Теперь Новицкий заговорил по-иному:

— Разумеется. Все условия будут созданы.

— Смотрите… Верю вам в последний раз.