26

26

Местом моего временного заключения оказалась приемная заместителя директора. Там уже находились несколько подрядчиков этой же фабрики очевидно, тоже в ожидании допроса. Раньше я с ними почти не общался. В большинстве это были люди грубоватого склада, каким-то образом сколотившие деньгу, для меня малоинтересные. Но теперь я кинулся к ним.

— Что случилось? За что арестовали главного бухгалтера? Почему нас привели сюда?

На меня посматривали сумрачно, буркали что-то неопределенное. Но я взволнованно продолжал, обращаясь ко всем:

— Мне сейчас следователь сказал, что он из отдела по борьбе с экономической контрреволюцией. Что такое? Какая тут была контрреволюция? И при чем мы? В чем нас могут обвинить?

У кого-то в ответ вырвалось:

— Пошел ты…

И последовала ругань по моему адресу. Другой раздраженно спросил:

— Ты дурак или притворяешься?

— Нет, я не дурак.

— А чего же пристаешь? Подсадили тебя сюда, что ли?

— То есть как «подсадили»? Я не понимаю…

— Ну и не понимай, черт с тобой. Отвяжись, не прилипай к людям!

За меня никто не вступился. Я оглядел мрачные лица и молча сел в угол. Конечно, чего я пристаю? Тут каждый встревожен; тут каждый, наверное, что-либо обделывал на своем веку в глубочайшей тайне; это вообще таинственное дело — наживать деньги. Вспомнилось, как мне намекнули, что со мной могут расплатиться материалами, которых не хватает на рынке. Эге, вот, видимо, где преступление. Хорошо, что я не стал даже слушать такие предложения, послал к черту все эти комбинации.

Через комнату, ни на кого не взглянув, быстро прошел с бумагами наш следователь. За ним — двое военных. Минуту спустя к следователю вызвали одного из подрядчиков. Поднялся рослый, тяжеловесный мужчина с большими руками, с большими ногами в сапогах. Он побледнел. Двух— или трехдневная щетина на лице сразу обозначилась резче. На ходу он хрипло откашлялся. За ним затворилась дверь.

Все напряженно ждали.

В полном молчании истек час. Потом, приблизительно еще через полчаса, дюжий подрядчик наконец вышел. Он появился не один: сзади, на расстоянии двух шагов, шел военный.

Кто-то быстро спросил:

— Ну, что там? Ну, как?

Об этом же взглядами спрашивали все. Тут произошел краткий эпизод, который доныне стоит в памяти. Подрядчик вдруг побагровел, остановился среди комнаты и исступленно выкрикнул, потрясая большими кулаками:

— Нет жизни! Не дают жить!

Конвойный резко скомандовал:

— Прекратить! Шагом арш! Не вступать в разговоры!

У подрядчика бессильно упали кулаки. Махнув рукой, он проговорил:

— Забрали! Не дают жить!

И тяжело зашагал.

На допрос был вызван следующий подрядчик. Он провел тоже больше часа за дверью кабинета и тоже вышел оттуда под конвоем. Следователь и его отправил в тюрьму, под суд. Проходили часы, нас становилось все меньше.

Вызывали к следователю одного за другим, и каждый, кто от него выходил, выходил только под стражей. Из столовой принесли обед, но я не притронулся к еде. Я повторял себе, что, слава богу, абсолютно безупречен, совершенно чист, но, вопреки доводам рассудка, мрачные предчувствия завладели душой. Наступил вечер, зажгли электричество, а следователь все продолжал допросы. Наконец я остался один. Протекло еще несколько томительных минут. Потом отворилась дверь, позвали меня.