21
21
Новицкий сказал стенографистке:
— Можете идти… И пришлите нам, пожалуйста, два стакана чаю.
Потом обратился ко мне:
— Что же, посмотрим, Алексей Николаевич, вашу тысячесильную машину. Берите стул… Присаживайтесь-ка рядом.
Этот тон, эти два стакана чаю были, конечно, знаком примирения. Новицкий сам расправил чертежи, внимательно посмотрел сначала один лист, потом другой, третий.
— Не могу понять, — произнес он, — какую конструкцию вы взяли за основу. Это что-то…
— Новое! — воскликнул я. — Такого решения, Павел Денисович, вы не найдете ни в одном моторе мира. Гильза цилиндра, и этот несокрушимый блок, усиленный блочной головкой, и эти стяжные болты, которые стягивают всю вещь, придают ей исключительную жесткость, — все это, Павел Денисович, не американское и не немецкое, а новое, наше. Вы сказали «взбрело». Нет, Павел Денисович, это — логическое завершение моих творческих исканий за много-много лет. Сколько я думал о жесткости и только тут ее поймал! И самое главное, знаете, в чем? Эта вещь опирается на базу, на технологию Волжского завода. Знаете, как явилась мне эта идея?
Новицкий слушал, опять закурил, прихлебывая горячий чай, поглядывая то на меня, то на расстеленные чертежи. Я сидел уже рядом с ним, сидел, не чувствуя собственного веса. Ко мне вернулась вся моя увлеченность, подъем, упоение собственным созданием. Я рассказывал о том, как увидел мотор «Д-30» уже с табличкой Волжского завода, как замер перед ним, как сел за чертежный стол и забыл обо всем, кроме машины, которая вычертилась в воображении, — вот этой тысячесильной машины.
— Тысячесильная… Гм… — Новицкий улыбнулся. — Тысячесильная авантюра, Алексей Николаевич.
Второй раз в этот день я будто сверзился на землю.
— Авантюра? Почему же, Павел Денисович?
Он стал разбирать вещь. Теперь он говорил со мной, как с сотоварищем, как инженер с инженером, и высказал прежде всего ряд чисто технических сомнений. Сомнительно, не разорвутся ли болты? Как будет вести себя блочная головка? Все это рискованно, нигде и никогда не испытано…
Я должен опять отдать ему справедливость: он сразу сформулировал возражения, которые потом я слышал столько раз, что они навязли у меня в ушах.
Мы долго спорили. Мне не удалось его переубедить. Ссылка на Ладошникова только рассердила Новицкого.
— С каких это пор конструктор самолетов считается высшим авторитетом среди мотористов? Ладошников может фантазировать у себя, в своей епархии. Но я не допущу, чтобы наш институт опять залихорадило ради этой сомнительной вещи.
Я снова запротестовал, однако Новицкий утвердился в своем мнении.
— С какой стороны ни подойти, — говорил он, — ваша вещь сомнительна. Или, в лучшем случае, преждевременна. Ну, нашумим, опять выбьем институт из колеи… Да что институт? Собьем с толку завод. Знаете, что сейчас там делается? Осваивают новую технику, не выполняют программы. Если теперь переменить модель мотора, это вовсе сорвет освоение. У нас, Алексей Николаевич, другой план. Из «Д-30» естественно вырастет путем модификации советская конструкция. Мы приняли определенную стратегию. А вы, по существу, сейчас пытаетесь ее сорвать. Уверяю вас, этим мы лишь замедлим темпы…
— Павел Денисович, я же хочу ускорить…
— Для этого у вас есть путь. Организуйте получше работу ваших конструкторских групп. Выполняйте свою пятилетку в три года… Конечно, Алексей Николаевич, вы огорчены, но с государственной точки зрения…
Я не выдержал, вспыхнул:
— Почему вы считаете государственную точку зрения своей привилегией? Только потому, что вы директор? А не может ли статься, что в своей области творческий работник, конструктор, вернее, чем вы, понимает задачи государства?
Со спокойной усмешкой Новицкий взял со стола одну из книг в золотообрезном переплете — пятилетний план авиапромышленности.
— Вот государственный документ, — сказал он. — Не возражаете?
Я промолчал. Новицкий продолжал:
— Составленный к тому же, если мне не изменяет память, при вашем участии. Так?
— Так.
— Однако ваша вещь здесь не числится. Что же, вы будете выступать против собственной подписи?
— Да.
— И, следовательно, против пятилетки?
— Павел Денисович, извините, это формальный довод.
Он прищурился.
— Формальный?
— Да.
И мне вдруг ярко вспомнилась игра в снежки на площадке Моторстроя, вспомнилось, как Родионов, повернувшись к Новицкому, крикнул: «Бей формалиста!» Э, не зря, видимо, у Родионова вылетело это слово, сказанное тогда будто в шутку.
— Да, — твердо повторил я. — Эта книга не догмат. Мы можем, даже обязаны ее дополнять своими делами.
— Так. Желаю вам успеха.
— Напрасно иронизируете… Этого проекта раньше у нас не было. А он нужен, его ждут. Значит, с тех пор, как он появился, что-то прибавилось и в пятилетке.
Он опять усмехнулся.
— С той самой минуты?
— Да, с той самой минуты.
— Алексей Николаевич, можно ли так увлекаться? Вы какой-то одержимый!
— Как вам угодно, но я буду настаивать на своем проекте.
Новицкий нахмурился.
— Что же, созовем совещание старших конструкторов института. Послушаем, что они скажут.