12

12

Лаборатория Подрайского существовала, как говорится, на «фу-фу». Через каждые два-три месяца над нею нависал отчаянный денежный кризис. Казалось, вот-вот Подрайский прогорит.

Не ладилось, например, с «лизитом». Неунывающий Бархатный Кот говорил, что надобно лишь дотянуть, дожать, но проходили дни, а вещь оставалась недожатой.

В таких случаях Подрайский становился на время мрачным, не платил поставщикам, не платил за дрова, не платил дворнику и кучеру. Наконец он прятался. Жена его, Елизавета Павловна, чье имя нежный супруг решил обессмертить, по нескольку раз в день звонила по телефону — спрашивала, где ее муж. Никто этого не знал.

Но вот в какой-нибудь прекрасный день Подрайский появлялся — веселый, довольный, мурлыкающий. Появлялся и расплачивался со всеми. Мы знали, что это означает: очередная неудача забыта, опять найдено или придумано что-то поразительное, где-то получены авансы, опять запела, заиграла «Тона-Бенге».

Свирепый денежный кризис стиснул Бархатного Кота в начале зимы 1915 года. А между тем приближалась некая торжественная дата, известная всем сотрудникам лаборатории. Ежегодно двадцать восьмого ноября Подрайский праздновал день своего рождения. По установившейся традиции работа в лаборатории в этот день не производилась. Служащим полагалось явиться с визитом к патрону, в высшей степени чувствительному, как уже сказано, к знакам почтительности. Однако на этот раз уже за две недели до своего праздника Подрайский словно сгинул.

Несмотря на это, днем двадцать восьмого ноября мы с Ганьшиным, исполняя долг вежливости, отправились к нему с визитом. Ладошников не пошел с нами. «Я бы предпочел, чтобы такие личности пореже появлялись на свет», — пробурчал он. И уехал, как обычно, в ангар, где заканчивалась сборка самолета.

Подрайский жил в Замоскворечье, где снимал особняк из восьми комнат. Зная, что в последние дни Бархатный Кот никого не принимал, мы предполагали расписаться в книге посетителей и достойно удалиться. Но произошло иначе.

— Вас ожидают, — сказала горничная, когда мы назвали себя.

Она провела нас через анфиладу комнат.

— Наконец-то вы явились! — воскликнул Подрайский, едва мы вошли в его домашний кабинет.

К тому времени Подрайский вполне постиг наши таланты. Мы были уже столпами его лаборатории: Ганьшин стал начальником расчетного бюро, а я был произведен в чин главного конструктора.

Схватив со стола серебряный колокольчик, Подрайский позвонил.

— Третий звонок. Поезд трогается, — заявил он с торжественным и загадочным видом.

На звонок явилась та же горничная.

— Меня нет дома, — повелительно сказал Подрайский. — Никого не принимать.

Проводив горничную взглядом, он обратился ко мне:

— Алексей Николаевич, пожалуйста, закройте дверь.

Я плотно прикрыл дверь.

Подрайский огляделся по сторонам и вдруг, с неожиданной резвостью прыгнув к двери, распахнул ее ногой. Убедившись, что никто не подслушивает, он повернул в замке ключ и возвратился к нам.

Конечно, мы забыли, что пришли поздравлять новорожденного, и с любопытством ждали, что же последует дальше. Таинственно понизив голос, Подрайский спросил:

— Что вы скажете о колесе диаметром в десять метров?

Мы переглянулись. Десять метров — это трехэтажный дом.

— Большое колесо, — ответил я.

Бархатный Кот улыбнулся.

— Для чего же такое колесо? — спросил Ганьшин.

— Это колесо перевернет историю. Это колесо раскроет все двери перед нами. Это будет, — Подрайский еще раз огляделся, — боевой самоход-вездеход.

Оказалось, что Подрайскому удалось где-то проведать о потрясающей штуке. Вообразите, что на вас надвигаются два огромных — в шесть-семь раз выше человека, — железных колеса, которые все подминают под себя. Для сравнения представьте себе ручную тачку. Ее обычно возят по доске. Попробуйте покатить ее по булыжной мостовой. Это вряд ли вам удастся, потому что маленькое колесо не перепрыгнет через булыжник. А извозчик легко двигается по мостовой. Колесо его пролетки имеет диаметр семьсот миллиметров и свободно перескакивает через камни и небольшие выемки. Десятиметровое же колесо будет легко преодолевать окопы, проволочные заграждения, заборы и даже крестьянские постройки. В бронированной кабине будут расположены пулеметы и пушки.

— Ну, что вы скажете? — воскликнул Подрайский.

Его голос осекся. Я увидел, что он, этот гроссмейстер черной магии, волнуется, ожидая от нас, юнцов, приговора колесу. Перед ним стояли два антипода: конструктор и аналитик, фантазия и расчет, восторженность и скептицизм, ваш покорный слуга и Сергей Ганьшин.

— А что? Здорово! — воскликнул я.

Даю вам слово, колесо меня сразу покорило. Я зажигаюсь мгновенно. Воображение уже рисовало, где поставить двигатель, как расположить передаточные механизмы, как перенести пониже центр тяжести посредством пассивного заднего катка. Я уже мысленно видел этот необыкновенный вездеход, уже слышал его лязг, ощущал, как под ним содрогается земля.

Подрайский расцвел, услышав мой возглас.

— Имейте в виду, — продолжал он, — такое колесо сможет преодолевать и реки до пяти метров глубиной.

— Почему только до пяти? — проговорил я. — Ведь ему можно дать запас плавучести. Сделать его полым. А по краю расположить лопасти. Тогда у нас будет амфибия.

— Амфибия?

Подрайский столь радостно подхватил мои слова, что я мог бы тут же потребовать с него десять процентов за идею.

— Конечно, амфибия!

Мне уже виделся вездеход на плаву. Тяжелый задний каток, повисая в воде под герметически закрытыми корпусами двух огромнейших колес, обеспечивал бы устойчивость всего сооружения. Никакая волна не смогла бы его опрокинуть. Дав волю фантазии, я все это тут же преподнес Подрайскому.

— Так, так… — поощрительно повторял Подрайский. — На таких амфибиях мы, следовательно, сумеем форсировать даже Вислу.

— Вислу? А почему не Дарданеллы?! — вскричал я. — Такие амфибии пройдут за одну ночь Черное море, выйдут на турецкий берег и захватят Дарданеллы с суши.

Насколько я понимаю, в этот момент Бархатный Кот окончательно стал приверженцем амфибии. Он вдруг подскочил ко мне, схватил меня за руку и едва слышно прошипел:

— Не кричите же об этом! Тссс… Ради бога, тссс…

Разумеется, я поклялся молчать.

— Окрестим ее дельфином! — продолжал я. — Или моржом… Ганьшин, как ты думаешь?

— По-моему, лучше всего уткой, — хладнокровно ответил мой язвительный друг. — Позволительно, например, спросить: где вы достанете мотор для такой амфибии?

В самом деле, мотор? Ведь можно придумать колесо и в сто метров диаметром, но чем, каким мотором его сдвинешь? Для такого грандиознейшего сооружения, как наша амфибия, нужен был очень сильный по тому времени и вместе с тем легкий мотор.

— Мотор есть!.. — сказал Подрайский.

— Откуда? Какой?

Жестом фокусника Подрайский вытащил из кармана телеграмму.

— Алексей Николаевич, будьте добры, прочтите вслух.

Я огласил телеграмму. В ней сообщалось, что четыре американских мотора «Гермес» мощностью по двести пятьдесят лошадиных сил прибыли во Владивосток и отправлены пассажирской скоростью в Москву.

— Это те самые моторы? — спросил я. — Для аэроплана «Лад-1»?

— Так точно, — ответил Подрайский. — Можете передать Михаилу Михайловичу: пусть прямо с вокзала забирает два мотора… А остальные… На амфибию поставим тоже мотор «Гермес».

Победоносно посмотрев на нас, Подрайский распорядился:

— Завтра же начинайте проектировать. — И добавил менее определенно: О дивидендах договоримся.