В Архангельск!

Я вернулся к месту моей военной службы – в Кирсанов. Наступил октябрь. Я начал тяготиться своим бездействием и подумывал о том, что следовало бы написать в Петербург письмо и просить о назначении в Орловскую ремонтную комиссию. Неожиданно я был вызван к командиру полка: из Главного штаба пришло распоряжение командировать в Петроград знающего французский язык и притом светского офицера. Предстоит явиться в Итальянское посольство, получить их инструкции и затем сопровождать из Кирсанова в Архангельск итальянских военнопленных – оттуда они уйдут на союзный фронт. Так совершенно неожиданно для себя я получил дипломатическое поручение и впервые должен был вступить в сношения и переговоры с посольством дружественной нам иностранной державы. Я не мог, конечно, тогда предвидеть, что месяц, который я пробуду в этой командировке, станет для меня исключительно интересным и приятным. Я всегда с удовольствием вспоминаю об этом веселом времени.

Приехав в Петроград, я получил инструкцию в штабе и в тот же день посетил посольство. Меня крайне любезно принял старший секретарь и сейчас же познакомил с двумя офицерами, прибывшими из Италии для сопровождения военнопленных на родину. Один офицер был в чине полковника, другой, помоложе, капитан. Их фамилии я позабыл. Это были милые и воспитанные люди, в особенности полковник, или командоре, как его называли итальянские военнопленные.

Тут же было решено, что я через несколько дней вернусь в Кирсанов, приму всех пленных и особым эшелоном доставлю их в Архангельск, где они и будут посажены на океанский пароход, чтобы отплыть в Италию. Оба итальянских офицера из Петербурга прибудут в Москву, там встретят наш эшелон и затем прямо проедут в Архангельск, где уже и примут у меня военнопленных.

На другой день я сделал визит итальянскому послу маркизу Кариотти и был приглашен на обед в Посольство. В свою очередь я устроил для обоих итальянских офицеров завтрак в «Европейской», на котором также присутствовал и Старший секретарь. После обмена любезностями я вернулся в Кирсанов, принял от воинского начальника по спискам всю партию пленных итальянского происхождения, как офицеров, так и солдат, и двинулся в путь на Архангельск. Мне и господам итальянским офицерам было предоставлено два специальных вагона, а солдаты ехали в теплушках. На вокзале яблоку было негде упасть: на отъезд военнопленных на родину собрался поглядеть весь Кирсанов. Полковой оркестр играл какой-то бравурный марш, вагоны итальянцы украсили зеленью и союзными флагами, настроение у всех было приподнятое, и когда после третьего звонка я дал знак кондуктору отправляться, из вагонов грянуло дружное: «Et viva la bella Italia!» – Да здравствует прекрасная Италия! И – «Да здравствует великая Россия!». Оркестр играл итальянский национальный гимн, и под его звуки поезд медленно отходил от дебаркадера вокзала. Итальянцы смеялись, махали шляпами и платками. Во время всего пути из их вагонов неслись песни и звуки музыки. Почти все обзавелись в Кирсанове разными дешевыми инструментами, но и из них эти природные певцы и музыканты умели извлекать красивые и мелодичные звуки.

На другой день, в 10 часов утра, мы прибыли в Москву. На вокзале нас встретил итальянский консул господин Чекато, оба офицера, прибывшие из Италии, и чиновник посольства. После взаимных приветствий офицеры побеседовали с солдатами, затем состоялся обед на передаточном пункте и консул раздал пленным папиросы и табак. Простояли часа четыре и двинулись на Архангельск. Быстро промелькнули Ярославль, Вологда, и мы поехали по Северной железной дороге, когда-то выстроенной меценатом Саввой Мамонтовым. На постройке этой дороги Мамонтов потерял все свое громадное состояние. Дорогу тогда признавали ни для кого не нужной и пустой затеей, а между тем, как оказалось, в Великую Европейскую войну эта дорога получила исключительное стратегическое значение. Шли мы быстро, с пассажирской скоростью, но за Вологдой приходилось стоять на полустанках и разъездах, навстречу шли поезда с амуницией, снаряжением, орудиями, пулеметами и снарядами. Все это спешило на фронт и шло к нам Северным путем из союзных стран. Глядя на эти бесконечные эшелоны, я думал о том, что было бы с нами, если бы Савва Мамонтов в свое время не построил эту дорогу, какие лишения и недостатки терпела бы наша армия, если бы не было этого пути. Вот уж поистине никто не пророк в отечестве своем, и к бедному Мамонтову это изречение вполне применимо.[140]

В своих поездках я никогда не был дальше Ярославля, а потому картины пути живо интересовали меня. За Вологдой начинались бесконечные леса. Их сменяли проселки, чахлые поля, множество болот, луга, а затем опять шли леса, перелески и вновь леса. Северные деревни имеют весьма своеобразный вид. Избы в них деревянные и как-то особенно убоги. Вот под пасмурным, свинцовым небом вдали промелькнула типичная северная церковка, приютившаяся у небольшой речонки, через которую перекинут ветхий бревенчатый мостик. Колокольня покосилась, и вся церковь почернела от времени и погоды – видно, что не одно столетие простояла она здесь. Кругом церкви ограда, тут же бедные могилки, запущенное старое кладбище. Два-три домика, деревянные, старые, покосившиеся, составляют, очевидно, убежище духовенства этого полузабытого уголка. По мере приближения к Архангельску деревни становятся богаче, природа величественнее и как бы чувствуется близость моря.

Сам Архангельск, куда мы приехали поздно вечером, город замечательный. Основан он был в середине XVI столетия и вызван к жизни завязавшимися торговыми сношениями с Англией.[141] До возникновения Архангельска вся торговля и промышленность северной окраины России были сосредоточены в Холмогорах. Первоначально возникший город и назывался Новыми Холмогорами и лишь впоследствии был переименован в Архангельск. Я осматривал архангельский порт и был поражен его величием. Архангельск, как известно, лежит на правом берегу Северной Двины, в сорока верстах от впадения ее в Белое море. Здесь река так широка и многоводна, что в порт заходят корабли самой глубокой посадки. В порту было много иностранцев, стояли русские и иностранные военные корабли, много океанских пароходов, буквально на несколько верст вокруг порта тянулись горы заграничных товаров и снаряжения. Все это в ожидании отправки вглубь России стояло в грандиозных штабелях, прикрытых брезентами. Везде царило оживление.

Ночь мы все провели в своих вагонах, а наутро я поехал к коменданту города отрапортовать ему о благополучном прибытии команды. В городе только и были видны, что матросы и моряки-офицеры. Сухопутных войск тут, кажется, вовсе не было – за три дня пребывания в городе я не видел ни одного кавалериста. Ко мне был прикомандирован мичман Иванов 3-й, очень милый молодой человек, только что выпущенный из морского корпуса. Это был красивый юноша, которому очень шла морская форма. Есть что-то необычайно привлекательное в морской форме, в скромном и изящном покрое этих курток и сюртуков, особом фасоне жилетов и брюк. Почти все без исключения моряки хорошо носят форму и отличаются изяществом и известного рода щегольством. Иванов 3-й происходил из старой морской семьи и в каюте корабля, как он мне говорил, чувствовал себя лучше, чем на суше.

Около двух часов дня к эшелону прибыли оба итальянских офицера и состоялась передача военнопленных. Помимо нас, прямых участников весьма торжественной церемонии, тут присутствовало несколько адмиралов и консулы иностранных держав. Немало было и публики, среди которой преобладали иностранцы. После окончания церемонии мне пришлось командовать этим иностранным легионом, назовем его так. Итальянский полковник принял команду, а меня сделал кавалером итальянского ордена. Представитель нашего адмирала Римского-Корсакова поблагодарил за выполненное поручение и сказал, что здесь, в Архангельске, я их гость. «Мичман Иванов 3-й позаботится, чтобы вы не скучали», – добавил он. «Есть», – последовал ответ мичмана.

Итак, поручение мое было исполнено, и я был свободен. С железнодорожной станции мы поехали в порт и оттуда в город. В порту нам был подан вельбот. Я впервые плыл на военном судне; вельбот, ныряя, быстро шел по реке. Мы шли под Андреевским флагом: на борту у нас находился заместитель адмирала, флаг-офицер. В гавани стояли океанские корабли, вдали виднелась наша эскадра, по реке сновали пароходы, плыли груженые баржи и на легких шлюпках моряки отправлялись в открытое море. Где-то вдали показался дымок приближавшегося к Архангельску заграничного парохода. Совсем близко от нас вынырнул миноносец и тотчас скрылся из глаз, направляясь в море. Флаг-офицер велел вельботу держать курс на французский крейсер, так как он имел поручение вручить капитану крейсера пакет от адмирала. Легкий, красивый стальной крейсер показался справа от нас, и мы стали быстро подходить к нему. Французские матросы спустили трап, по нему с нашего вельбота поднялся мичман и вручил пакет капитану. Моряки обменялись взаимными приветствиями, и мы поплыли дальше.

Эта морская прогулка доставила мне большое удовольствие, и я с сожалением покинул вельбот, направившись с мичманом в морское собрание обедать. Моряки чрезвычайно гостеприимный народ и умеют принимать гостей. Обед прошел весело и оживленно, и мне оказали много внимания. Обед был превосходный, сервировка хорошая, а вина исключительно иностранные и лучших марок. В конце обеда прибыл адъютант адмирала и объявил нам, что завтра адмирал дает бал в морском собрании в честь прибывших итальянских офицеров. Это известие было принято восторженно, и молодежь сейчас же принялась за хлопоты по устройству бала.

На другой день, когда я приехал на бал и по широкой лестнице поднялся наверх, я не сразу узнал вчерашнее собрание. Все было иллюминировано и горело тысячами огней, на лестнице лежал великолепный красный ковер, гостиные были уставлены цветами, из зала доносились звуки музыки и говор гостей. Танцы еще не начинались, съезд был в полном разгаре. Адмирал с супругой, окруженный лицами штаба, на лестнице встречал гостей. На бал прибыли губернатор, местные власти, иностранные консулы, но больше всего было, конечно, моряков. Немало было и хорошеньких женщин. Когда прибыли оба итальянских офицера, то адмирал вместе с ними вошел в зал и бал начался. Центром внимания были итальянцы и состоявшие при них моряки. Итальянцы были при полном параде. Их красивые мундиры, а также моя, расшитая золотыми жгутами гусарская венгерка бросались в глаза среди черных фраков кавалеров и таких же сюртуков наших и иностранных моряков. Я был в форме Клестицкого гусарского полка, с итальянским орденом – единственный кавалерийский офицер на флотском балу. Танцевали много, веселились еще больше и разъехались на рассвете после великолепного ужина.

На другой день предстояло отплытие итальянских военнопленных на родину, и надо было встать довольно рано. Мичман Иванов 3-й любезно устроил меня у себя на квартире. В 8 часов утра мы уже были в порту. Там в ожидании отплытия итальянцев царило оживление. Катер адмирала стоял уже под парами. Наконец в сопровождении флаг-офицера и нескольких чинов штаба прибыл адмирал, и все мы поместились в его катере. Раздается команда рулевого, и мы плавно отчаливаем от пристани. Дует легкий северо-западный ветер, или, как его называют моряки, норд-ост. Завидя флаг адмирала, на военных кораблях играют захождение и караул и команды становятся во фронт для отдания почестей адмиралу. Мы быстро несемся мимо, направляясь к океанскому кораблю. Громадный английский корабль из-за своей величины едва покачивается на волнах; сверху донизу, сколько видит глаз, всё усыпано итальянскими военнопленными. Я со страхом гляжу высоко вверх, где на реях и мачтах повисли итальянцы, а Иванов 3-й смеясь говорит мне, что на морском языке это называется «рассыпаться по марсам». Катер адмирала лихо выворачивает под самой кормой английского гиганта. Мне кажется, что еще один вершок – и мы заденем нос корабля. Но нет, мы уже идем мимо правого борта, дружное «Ура!» и звуки русского гимна несутся нам навстречу.

Корабль-гигант среди грандиозной реки, напоминающей море, масса возбужденных, кричащих и махающих флагами и платками солдат, звуки музыки, далеко разносящиеся вниз по реке, – все это не только величественно и красиво, но и не столь часто повторяется в жизни каждого из нас. Вот раздается команда капитана, и все на мгновение затихает, но только затем, чтобы с новой силой и страстью закричать, приветствуя нас и других союзников. Вздрогнул корабль – раз, другой – и медленно поплыл по реке, направляясь в Белое море, а оттуда на юг, к берегам красавицы Италии. «Et viva la bella!» – Да здравствует прекрасная… – несется с борта корабля, и шапки летят вверх, и лица полны страсти и оживления. Едва тронулся английский гигант, едва начал он свой дальний и столь опасный путь, как уже подняли якоря и идут за ним, провожая его, катера, моторные лодки и легкие пароходы. Гремят на палубах оркестры, играют национальные гимны союзных стран. Английский гимн сменяется бельгийским, бельгийский – русским, русский – французским, затем итальянским, и так без конца.

Адмирал что-то сказал рулевому, и наш катер на всех парах устремился к уходящему пароходу, в последний раз прошел мимо самого борта корабля и круто повернул назад, держа курс на гавань. Из тысячи уст сразу же раздается новое приветствие в честь адмирала и России. Оркестр играет «Боже, Царя храни…», мы быстро удаляемся к гавани.

На капитанском мостике стоят оба итальянских офицера; вот командоре снял свою кепку и машет адмиралу и потом смеясь мне и молодому мичману посылает воздушный поцелуй и что-то говорит стоящему рядом с ним английскому капитану с бесстрастным лицом и огненно-рыжей бородой. Страшный рев сирены неожиданно оглашает воздух, итальянский корабль опять вздрагивает, густые клубы черного дыма валят из его труб, и он, на всех парах устремившись в открытое море, быстро скрывается из глаз.