Глава V О ТОМ, ЧТО В СОВРЕМЕННЫХ ЕВРОПЕЙСКИХ ГОСУДАРСТВАХ ВЕРХОВНАЯ ВЛАСТЬ УСИЛИВАЕТСЯ, НЕСМОТРЯ НА НЕУСТОЙЧИВОСТЬ ПОЛОЖЕНИЯ САМИХ ПРАВИТЕЛЕЙ

Глава V О ТОМ, ЧТО В СОВРЕМЕННЫХ ЕВРОПЕЙСКИХ ГОСУДАРСТВАХ ВЕРХОВНАЯ ВЛАСТЬ УСИЛИВАЕТСЯ, НЕСМОТРЯ НА НЕУСТОЙЧИВОСТЬ ПОЛОЖЕНИЯ САМИХ ПРАВИТЕЛЕЙ

Поразмыслив над тем, что сказано выше, можно с удивлением и страхом обнаружить, что в Европе все, кажется, способствует неограниченному усилению полномочий центральной власти и ослаблению гражданских прав личности, существование которой становится все менее надежным, прочным и независимым.

Демократические общества Европы обнаруживают те же всеобщие и устойчивые тенденции централизации власти, что и американцы, но, кроме этого, они подвержены еще и многочисленным второстепенным и случайным факторам, которые американцам неизвестны. Создается впечатление, что каждый шаг в сторону равенства все больше приближает эти народы к деспотии.

Достаточно посмотреть вокруг и на самих себя, чтобы в этом убедиться.

На протяжении всей эпохи господства аристократии, которая предшествовала эпохе демократии, европейские монархи утратили или были лишены многих из своих естественных прав. Менее века тому назад в некоторых странах Европы частные лица либо почти независимые гильдии заправляли судопроизводством, набирали и содержали войско, взимали налоги, а нередко сами издавали или толковали законы. Государство вновь повсюду сосредоточило лишь в своих руках эти естественные атрибугы суверенной власти. Во всем, что касается правления, оно не терпит более посредников между собой и гражданами, управляя ими в их повседневных делах. Я далек от того, чтобы порицать подобного рода концентрацию власти, я лишь констатирую ее.

В ту же самую эпоху в Европе существовало множество периферийных органов управления, которые представляли местные интересы и занимались ведением дел на местах. Большинство этих органов самоуправления прекратило существование, оставшиеся же все быстрее теряют свою независимость. По всей Европе исчезли или должны вскоре исчезнуть привилегии дворян, вольности городов и провинциальное самоуправление.

За последние пятьдесят лет Европа прошла через многочисленные революции и контрреволюции, которые все в ней изменили. Однако все эти события схожи в одном: все они подрывали или разрушали власть на местах. Местные привилегии, которые французская нация сохраняла в покоренных провинциях, были уничтожены усилиями монархов, покоривших самих французов. Эти властители отбросили все новшества, привнесенные революцией, за исключением централизации: это единственное, что они готовы были принять от революции.

Хочу отметить, что различные права, которые уже в наше время были последовательно изъяты у целых классов, корпораций и отдельных граждан, не были положены в основу создания более демократических органов местной власти, а сконцентрировались в руках верховных правителей. Повсюду государство все более и более стремится самостоятельно управлять всеми, даже самыми ничтожными из его граждан, во всех самых незначительных их делах¹.

Почти все благотворительные заведения старой Европы принадлежали частным лицам или корпорациям; сегодня эти заведения в той или иной степени зависят от прави-

¹ Постепенное ослабление индивидуума перед лицом общества можно было бы показать на тысяче примеров. Приведу лишь один, связанный с завещаниями.

В аристократических странах обычно с большим почтением относятся к последней воле человека. У древних народов Европы это отношение принимало чуть ли не формы суеверий: общественное мнение не только ничем не ограничивало умирающего в его желаниях, но и поддерживало каждое из них авторитетом своего могущества, обеспечивая их неуклонное исполнение.

Когда все живущие слабы, волю мертвых почитают меньше. Ее загоняют в узкие рамки закона, и, если она переходит его границы, верховная власть ее аннулирует либо ставит под свой контроль. В средние века право составлять завещание не было ничем ограничено. Сегодня французы не могут без вмешательства государства распределить между своими детьми свое имущество. Командуя французом всю его жизнь, государство желает распоряжаться также его последней волей.

489

теля, а во многих странах непосредственно управляются им. Государство остается сегодня практически единственным кормильцем голодных, утешителем всех страждущих.

Наряду с благотворительностью в большинстве стран в наши дни государственный характер приняло и образование. Государство получает, а иногда и само отбирает ребенка у матери, чтобы доверить его воспитание своим уполномоченным; оно само формирует чувства и образ мыслей нового поколения. В образовании, как и во всем ином, царит дух единообразия; разнообразие, как и свобода, исчезает из школы.

Я также не боюсь утверждать, что сегодня почти во всех христианских государствах, как католических, так и протестантских, религия подвержена опасности оказаться в руках правительств. При этом правители не претендуют на то, чтобы самолично проповедовать религиозную догму; они ставят перед собой задачу подчинить своей воле профессиональных проповедников; они лишают духовенство его собственности, определяют размеры заработной платы церковнослужителей и при этом узурпируют в личных интересах их влияние на народные массы. Правители стремятся превратить священника в своего функционера, а часто и в прислужника, с помощью которого можно глубже проникнуть в душу каждого гражданина².

Это, однако, лишь одна сторона медали.

Могущество правителя распространяется сегодня не только на всю сферу прежних органов власти; границы этой сферы уже не могут сдержать его власть, и она начинает распространяться на те области, которые ранее всегда были сферой индивидуальных свобод. Множество видов деятельности, которые никогда до этого не контролировались государством, сегодня подпадают под его контроль, при этом число таких видов деятельности постоянно возрастает.

В аристократическом обществе государство непосредственно руководило своими гражданами только тогда, когда их деятельность имела ярко выраженную связь с общенациональными интересами, охотно предоставляя им полную свободу во всех их прочих делах. В те времена правительство как бы не принимало во внимание того факта, что заблуждения и нищета отдельных граждан ставят под сомнение всеобщее благополучие, и поэтому попытка помешать разорению каждого члена общества должна быть делом всеобщим.

Сегодня демократические государства ударились в другую крайность.

Становится очевидным, что многие правители не только хотят управлять всем народом, но считают себя ответственными за дела и судьбы всякого своего подданного, что они готовы вести по жизни каждого из них за руку, а в случае необходимости сделать его счастливым против его воли.

В свою очередь отдельные граждане все чаще рассматривают государственную власть под этим же углом зрения, обращаясь к ней со всеми своими нуждами и воспринимая ее как своего рода руководителя или наставника.

Смею утверждать, что нет ни одной европейской страны, где правительство, став более централизованным, не взяло бы на себя более мелкие, контролирующие функции: повсюду оно, как никогда прежде, проникает в частную жизнь граждан, по-своему регулирует всё менее значительные виды деятельности, со всех сторон окружая граждан своими заботами, советами и принуждениями.

Раньше правитель жил на доходы с земли или на собранные налоги. Сегодня, когда его потребности возросли пропорционально могуществу, этих средств уже недостаточно. Если прежде в определенных обстоятельствах монарх устанавливал новые налоги, сегодня он вынужден прибегать к займу. Таким образом, государство постепенно становится должником большинства богатых граждан и концентрирует в своих руках огромные богатства.

Незначительные средства граждан привлекаются им иным способом.

По мере того как люди перемешиваются, а условия их существования выравниваются, у бедных появляется все больше средств, знаний и желаний. У них возникает стрем-

² С ростом обязанностей центральной власти возрастает и количество функционеров, представляющих эту власть. Они образуют собой нацию в каждой нации и, поскольку правительство обеспечивает прочность их положения, постепенно занимают место аристократии.

Почти повсюду в Европе власть осуществляется двумя способами: во-первых, используя страх, который испытывает часть граждан по отношению к ее функционерам; во-вторых, эксплуатируя стремление граждан самим войти в число этих функционеров.

490

ление улучшить свою жизнь, и они пытаются добиться этого с помощью сбережений. В свою очередь эти трудовые сбережения приводят к возникновению неисчислимого количества небольших накоплений, которые медленно, но неуклонно растут. Однако, поскольку они остаются разрозненными, большая часть их лежит мертвым грузом. В свою очередь это вызывает появление филантропических учреждений, которые, если я не ошибаюсь, могут в ближайшее время превратиться в один из самых крупных наших политических институтов. Филантропы вознамерились объединить накопления бедных и использовать прибыли с них. В некоторых странах эти благотворительные организации остаются независимыми от государства, однако в большинстве своем они попадают под его контроль, а кое-где эти организации заменяются правительственными органами. В этих странах государство взвалило на себя тяжкое бремя централизации и извлечения доходов из ежедневных накоплений многих миллионов трудящихся.

Таким образом, через займы государство привлекает деньги состоятельных граждан, а через сберегательные кассы имеет возможность распоряжаться грошами бедняков. Богатства страны стекаются к нему по всем каналам, и в тем больших размерах, чем выше степень равенства граждан, ибо в демократическом обществе лишь государство внушает доверие частным лицам в силу того, что оно представляется обладающим определенной силой и стабильностью³.

Таким образом, правитель руководит не только государственным бюджетом, но и вторгается в частную собственность; будучи начальником для каждого гражданина, он иногда является также его хозяином, экономом и кассиром.

Ныне центральное правительство не только сосредоточило в своих руках весь круг прежних прерогатив власти; расширяя и преумножая их, оно действует с большей ловкостью, более активно и независимо, чем когда-либо ранее.

За последнее время правительства Европы великолепно усвоили науку администрирования; сегодня они делают значительно больше, в их действиях больше порядка, быстроты и бережливости. Создается впечатление, что они постоянно обогащаются всеми знаниями, заимствованными у своих граждан. С каждым днем правители Европы все более подчиняют себе своих функционеров, изобретая все новые средства, чтобы управлять ими во всех их делах наиболее простыми способами. Для них уже недостаточно руководить всеми делами через своих представителей, сейчас они пытаются наладить контроль за тем, как их представители ведут эти дела. Таким образом, государственная администрация не только подчиняется сегодня одной власти, она все более концентрируется в одном месте и в одних руках. Правительство централизует свою деятельность, расширяя при этом свои прерогативы: это удваивает его силу.

Когда изучаешь организацию судебной власти, некогда существовавшей в большинстве европейских стран, поражают две вещи: независимость этой власти и пределы ее компетенции.

Суды решали не только все тяжбы между отдельными гражданами, но очень часто служили арбитром в споре между гражданами и государством.

Я говорю здесь не о прерогативах политического и административного характера, которые были узурпированы судами в некоторых странах, но лишь о тех судебных полномочиях, которые повсеместно принадлежали судам. Во всех странах Европы существовали и существуют до сих пор многочисленные права личности. Большинство их было связано с более общим правом собственности, реализация которого регулировалась судом и без чьего разрешения государство не могло нарушить данный закон.

Эта наполовину политическая власть принципиальным образом отличала европейский суд от всех прочих, ибо у всех народов есть судьи, но не все народы предоставляют им такие полномочия.

Если посмотреть, что происходит сейчас в демократических государствах Европы, которые считаются свободными, а также и в других странах, мы увидим, что повсюду наряду с этими судами возникают другие, более зависимые, предназначенные исключительно для решения тех спорных вопросов, которые могут возникнуть между властью и

³ Сегодня в народе возрастает стремление к благосостоянию, и правительство все более подчиняет себе источники этого благосостояния. Поэтому люди двумя разными путями идут к своему порабощению: склонность к благосостоянию, с одной стороны, порождает в них нежелание участвовать в управлении и, с другой стороны, ставит их во все более зависимое положение от правителей.

491

гражданами. Независимость прежней судебной власти сохраняют, но при этом сужают ее юрисдикцию в попытках превратить ее в арбитра лишь по частным делам.

Количество судов нового типа постоянно возрастает, и их полномочия расширяются. Следовательно, правительство все более уверенно избавляет себя от обязанности добиваться одобрения другой властью его юли и прав. Не имея возможности обойтись без судей, оно хотело бы по крайней мере выбирать их себе и держать постоянно в руках. Другими словами, между собой и гражданами страны правительство хотело бы поместить вместо самого правосудия лишь его призрак.

Следовательно, государству уже недостаточно монополии на рассмотрение всех судебных дел; оно все чаще и чаще бесконтрольно и без права обжалования приговора само принимает решения по всем этим делам ⁴.

У народов современной Европы есть еще одна причина, которая независимо от всех уже перечисленных выше способствует постоянному расширению сферы деятельности верховной власти и ее прерогатив и которой ранее не особенно опасались. Причина эта— развитие промышленности, которому способствует прогресс равенства.

Промышленное производство обычно приводит к скоплению людских масс в одном месте и устанавливает между ними новые, сложные отношения. Оно ставит эти массы перед величайшим и часто внезапным выбором между изобилием и нищетой, во время которого общественное спокойствие оказывается под угрозой. Наконец, промышленный труд подрывает здоровье, а иногда угрожает самой жизни занятых им людей. Поэтому класс промышленных рабочих требует большей регламентации, контроля и сдерживания, нежели другие классы. И вполне естественно, что с ростом промышленного производства возрастают и полномочия правительства.

Истина эта универсальна, однако есть некоторые особенности, приложимые именно к странам Европы.

В течение предшествовавших столетий аристократия владела землей и была в состоянии защитить ее. Права собственности на землю, следовательно, были гарантированы, и владельцы недвижимости пользовались большой независимостью. Такое положение обусловило появление соответствующих законов и обычаев, которые живы до сих пор, несмотря на частые разделы земли и разорение дворянства И сегодня землевладельцы и земледельцы в отличие от прочих граждан с большей легкостью уходят из-под контроля государственной власти.

В эти же самые века господства аристократии, откуда берет начало наша история, движимое имущество мало что значило, а владельцы его были слабы и презираемы. Промышленники же составляли некий особый класс в чужеродной среде аристократического мира, и, поскольку у них не было постоянного покровительства, они не были защищены и часто не могли защитить себя сами.

Таким образом, стало привычным относиться к средствам промышленного производства как к имуществу особого рода, которое не заслуживало того почета и которое не должно было обладать теми же гарантиями, что и собственность вообще. На промышленников смотрели как на небольшой класс, не относящийся непосредственно к социальному устройству, независимость которого мало что значила, ибо она становилась постоянной жертвой страсти правителей ко всякого рода регламентациям. В самом деле, если внимательно изучить средневековые законы, то можно с удивлением обнаружить, что в эти времена личной независимости короли всячески регламентировали промышленную деятельность, вплоть до мельчайших деталей. И в этом отношении централизация была предельно активной и всеобъемлющей.

С того времени в мире произошла великая революция; частная собственность на средства производства, пребывавшая некогда в зачаточном состоянии, развилась и завоевала всю Европу. Класс людей, занятых промышленностью, значительно вырос, вобрав в себя остатки других классов; он вырос не только численно, но и в своей значимости, в богатстве. Он постоянно растет, и даже те, кто не принадлежит к нему, так или иначе с ним связаны. Будучи в свое время особым классом, он сейчас грозит превратиться в ос-

⁴ В свази с этим во Франции прибегают к довольно странному софизму. Как только возникает судебный процесс между администрацией и частным лицом, обычному судье в руководстве им отказывают, чтобы якобы не смешивать две власти: административную и юридическую. Можно подумать, что облечение правительства правом судить и управлять одновременно не есть смешение этих двух властей, причем смешение в высшей степени пагубное и наиболее тираническое.

492

новной, если не единственный класс общества Тем временем политические воззрения и обычаи, некогда порожденные им, продолжают жить. Эти воззрения и обычаи никоим образом не изменились, во-первых, потому, что они стары, а во-вторых, потому, что полностью соответствуют новым идеям и общепринятым сегодня обычаям.

Заняв более весомое место в обществе, собственность на средства производства тем не менее не прибавила себе прав. Став более многочисленным, класс производителей не стал менее зависимым, напротив, создается впечатление, что он приносит с собой деспотизм, естественным образом усиливающийся по мере его развития⁵.

По мере роста индустриализации в обществе возникает необходимость в строительстве дорог, каналов, портов, осуществлении других работ, имеющих определенное общественное значение и способствующих росту благосостояния. Однако чем демократичнее страна, тем труднее отдельным гражданам выполнять подобного рода работы и, напротив, тем проще заниматься ими государству. Берусь утверждать, что сегодня большинство правителей обнаруживают явное стремление самостоятельно заниматься подобного рода делами и этим еще более подчиняют себе жителей своих стран.

С другой стороны, по мере того как государство становится более могущественным и расходы его возрастают, оно само начинает потреблять во все больших размерах промышленную продукцию, производимую на его заводах и мануфактурах. Таким образом, в каждом королевстве монарх становится самым крупным промышленником; он приглашает к себе и содержит на службе самое большое количество инженеров, архитекторов, механиков, ремесленников.

Но он не только первый из промышленников, он стремится к тому, чтобы стать патроном, а точнее, хозяином всех прочих промышленников.

Поскольку граждане, приобретая равенство, становятся менее могущественными, они вынуждены объединяться, чтобы заниматься промышленной деятельностью. Государственная же власть, естественно, стремится к тому, чтобы поставить эти объединения под свой контроль.

Нужно признать, что эти коллективные образования, называемые ассоциациями, представляют собой более грозную силу, чем частное лицо, и при этом несут меньшую ответственность за свои дела. Поэтому государственная власть вполне резонно предоставляет им меньшую независимость, нежели частным лицам.

Правители тем охотнее поступают таким образом, чем более это соответствует их собственным склонностям. У демократических народов оказать гражданское сопротивление центральной власти возможно лишь через ассоциации. Понятно, что власти воспринимают эти ассоциации без особого восторга, ибо не могут их контролировать. При этом следует отметить, что часто и сами граждане воспринимают их со скрытым чувством страха и зависти, которые мешают им защищать эти общества. Стойкость и продолжительность существования этих небольших объединений частных лиц среди всеобщего бессилия и нестабильности удивляет и беспокоит граждан; им уже начинает казаться, что свобода действий, являющаяся естественным атрибутом существования этих ассоциаций, есть некая опасная привилегия.

⁵Хочу подкрепить этот тезис некоторыми фактами. Природные источники индустриального изобилия находятся в шахтах. Поэтому, как только в Европе выросло индустриальное производство, продукция шахт стала привлекать к себе всеобщий интерес. Эксплуатация же шахт ухудшилась в связи с имущественными разделами, ставшими возможными благодаря равенству. Тогда правители истребовали себе право на владение содержимым шахт и на контроль за их эксплуатацией. Никогда раньше ничего подобного не происходило в отношении других видов собственности.

Таким образом, шахты, которые всегда были частной собственностью и как таковые подпадали под те же обязательства и пользовались теми же гарантиями, что и другие виды недвижимости, стали объектом общественного интереса. Сегодня государство их эксплуатирует или сдает в концессию, их владельцы превратились в лиц, имеющих право пользоваться шахтами как чужой собственностью, причем это право регулируется государством. Кроме того, государство почти повсюду настаивает на праве руководить ими, регламентирует их деятельность, заставляя их работать так, как оно считает нужным, подвергает их постоянному контролю. Если же бывшие хозяева шахт оказывают сопротивление, государство через административный суд экспроприирует у них шахты и передает право на них другим лицам. Таким образом государство держит в своих руках не только шахты, но и шахтеров.

По мере развития промышленности возрастает и эксплуатация старых шахт, кроме того, открываются новые. Население шахтерских городков постоянно растет. Каждый день правительства расширяют свои владения у нас под носом, заселяя их своими слугами.

493

Впрочем, все эти ассоциации, рождающиеся сегодня, можно сравнить с людьми, права которых не закреплены временем и которые появляются в эпоху, когда слабо развито представление о правах отдельных граждан и когда государственная власть не имеет границ. Неудивительно, что ассоциации теряют свою свободу, не успев родиться.

Во всех европейских странах существуют определенные категории ассоциаций, образование которых возможно лишь после того, как государство рассмотрит их статус и даст разрешение на их деятельность. Во многих странах предпринимались попытки распространить это правило на все виды ассоциаций. Легко себе представить, что могло бы произойти в случае успеха данного предприятия.

Дело в том, что, как только верховная власть добьется общего права разрешать деятельность всех типов ассоциаций лишь на определенных условиях, она тотчас же потребует права контролировать эти общества и управлять ими, с тем чтобы они в своей деятельности не нарушали этих условий. Таким образом, государство, подчиняя себе тех, кто хотел бы объединиться в ассоциации, стремится поставить в зависимость от себя и тех, кто уже является членом ассоциации, то есть практически всех людей, живущих в наше время.

Правители узурпируют и приспосабливают в собственных интересах все большую часть той новой силы, которая сейчас создается в мире промышленным производством. Промышленность управляет нами, а они руководят промышленностью.

Я придаю такое значение сказанному выше потому, что испытываю опасение, как бы в стремлении лучше выразить свою мысль я не исказил ее.

Если же читатель найдет, что примеры, приведенные мной в подтверждение моих слов, недостаточно убедительны либо плохо подобраны, если он считает, что я в чемто преувеличиваю степень усиления государственной власти и, напротив, сверх меры сужаю ту сферу, где существует еще индивидуальная свобода, то я прошу его отложить на время эту книгу и самому рассмотреть все те предметы, о которых шла речь. Пусть он внимательно изучит то, что ежедневно происходит с нами и вне нас, пусть расспросит своих соседей, пусть, наконец, внимательно понаблюдает за самим собой. Уверен, что он без проводника придет — другими, правда, путями — к тем же самым выводам, что и я.

Он заметит, что в течение минувших пятидесяти лет централизация повсюду усиливалась самыми разнообразными способами. Войны, революции, завоевания — все способствовало ее росту. Все граждане работали на централизацию. За этот период времени мы видели во главе всевозможных начинаний различных людей, которые менялись с поразительной быстротой; их мысли, интересы, страсти были бесконечно разнообразны, однако все они в той или иной степени тяготели к централизации. Инстинкт централизации был единственным устойчивым началом в атмосфере удивительной изменчивости образа жизни и мыслей людей.

И вот когда читатель вникнет во все детали этих дел людских и пожелает объединить их в единую картину, он будет поражен.

С одной стороны, подорваны или разрушены мощные династии, повсюду народы ведут отчаянную борьбу с установленными ими законами, уничтожая либо ограничивая власть своих сеньоров и государей. Все народы, не совершившие пока революции, содрогаются от нетерпения, ибо их воодушевляет тот же дух восстания. И с другой стороны, в это же самое анархическое время, у этих же непокорных народов государство постоянно расширяет свои прерогативы, становится более централизованным, предприимчивым, абсолютным и всемогущим. Граждане находятся под неусыпным надзором правительственных учреждений. Каждый день незаметно для себя они жертвуют государству новую частицу своей личной свободы. Эти люди, которые время от времени опрокидывают троны и попирают королей, — эти люди все легче и легче, не оказывая никакого сопротивления, подчиняются первому желанию любого государственного служащего.

Таким образом, создается впечатление, что сегодня происходят две разнонаправленные революции: одна постоянно ослабляет власть, другая ее неустанно усиливает. Никогда ранее власть не представлялась нам ни столь слабой, ни столь сильной.

Однако анализ состояния дел в мире показывает, что эти две революции тесно взаимосвязаны, что у них общий источник и что, осуществляясь по-разному, они ведут людей к одной цели.

494

Рискну в последний раз повторить то, что я уже неоднократно отмечал в разных местах своей книги: ни в коем случае нельзя путать сам факт равенства с революцией, в результате которой равенство вводится в общественную жизнь и в законы: именно здесь находятся причины всех наших недоумений.

Все бывшие политические режимы, как наиболее могущественные, так и самые ничтожные, были сформированы во времена аристократии и поэтому представляли и защищали, в большей или меньшей степени, принцип неравенства и привилегий. Чтобы сегодня в правительстве восторжествовали новые потребности, отвечающие интересам возрастающего равенства, нашим современникам пришлось либо свергнуть старые режимы, либо принудить их изменить намерения. Это привело людей к революциям, которые в свою очередь привили им вкус к кровавым беспорядкам и самостоятельности, порождаемым любой революцией, какую бы цель она ни преследовала.

Я не знаю ни одной страны в Европе, где бы развитию равенства не предшествовали либо не следовали за ним резкие изменения в положении собственности и личности. И почти всегда эти изменения сопровождались взрывами анархии и распущенностью нравов, поскольку происходили они в борьбе наименее культурной части общества с частью, наиболее приобщенной к культуре.

Именно здесь истоки двух прямо противоположных революционных традиций, о которых речь шла выше. Пока демократическая революция была в разгаре, люди, занятые разрушением старой, аристократической власти, сопротивлявшейся революции, были воодушевлены великой идеей независимости. Но по мере того, как равенство становилось все более полным, они понемногу стали уступать тем естественным инстинктам, которые это равенство порождает, что способствовало усилению и централизации государственной власти. Они хотели быть свободными, чтобы стать равными, и, по мере того как равенство укреплялось с помощью свободы, оно делало эту свободу все менее доступной.

Эти два состояния не всегда следовали одно за другим. Наши отцы показали, как народ может создать режим безмерной тирании именно тогда, когда он выходит из-под власти аристократов и бросает вызов всем монархам. Этим же они показали всему миру, каким образом можно одновременно добиться независимости и потерять ее.

Сегодня люди видят, что повсюду рушатся старые режимы, они видят, как исчезают старые авторитеты, падают старые перегородки; все это смущает умы даже самых мудрых людей, которые, не видя ничего, кроме могучей революции, разворачивающейся перед их глазами, убеждены, что человечество вступает в эпоху анархии. Если бы они задумались над тем, к чему должна в конечном счете привести эта революция, они, вероятнее всего, испытывали бы другие опасения.

Что касается меня, то я, признаюсь, не доверяю идее свободы, которая столь вдохновляет моих современников; я хорошо вижу, что народы ведут себя сегодня очень беспокойно, однако я не вижу, чтобы они стали более свободолюбивыми. Поэтому я опасаюсь, как бы по окончании всей этой смуты, которая покачнула троны, правители не стали более могущественными, чем когда-либо ранее.