Глава III ПОЧЕМУ АМЕРИКАНЦЫ НЕ СТОЛЬ ЧУВСТВИТЕЛЬНЫ У СЕБЯ НА РОДИНЕ И ОБНАРУЖИВАЮТ ТАКУЮ ОБИДЧИВОСТЬ, КОГДА НАХОДЯТСЯ В НАШЕЙ СТРАНЕ

Глава III ПОЧЕМУ АМЕРИКАНЦЫ НЕ СТОЛЬ ЧУВСТВИТЕЛЬНЫ У СЕБЯ НА РОДИНЕ И ОБНАРУЖИВАЮТ ТАКУЮ ОБИДЧИВОСТЬ, КОГДА НАХОДЯТСЯ В НАШЕЙ СТРАНЕ

По своему характеру американцы мстительны, как все серьезные, вдумчивые народы. Они почти никогда не прощают оскорблений, однако обидеть их нелегко, и их злоба распаляется столь же медленно, как и угасает.

В аристократических обществах, где малочисленная группа лиц заправляет всеми делами, внешние формы человеческого общения подчиняются более или менее устоявшимся условностям. Каждый считает, что знает совершенно точно, какими знаками приличествует свидетельствовать свое почтение или же выражать свою благосклонность, и знание правил этикета полагается обязательным для всех.

Нормы поведения, принимаемые господствующим классом, затем служат образцом для всех остальных сословий, и, более того, каждое из них вырабатывает свой собственный кодекс, которому должны подчиняться все его представители.

Наука учтивости и хорошего тона, таким образом, представляет собой целый свод запутанных правил, овладеть которыми в совершенстве трудно и которые тем не менее рискованно нарушать, так что люди ежедневно подвергаются опасности невольно наносить или же получать жестокие оскорбления.

413

По мере того как сословные различия стираются и люди, различные по своему образованию и происхождению, сталкиваются и перемешиваются в одних и тех же общественных местах, договориться о правил ах хорошего тона становится почти невозможно. Когда закон не вполне установлен, его несоблюдение не считается преступлением даже в глазах людей, знающих этот закон; они больше внимания уделяют содержанию поступков, чем их форме, сразу сделавшись как менее обходительными, так и менее придирчивыми.

Американец не придает никакого значения великому множеству мелочей; он считает, что они не имеют лично к нему прямого отношения, или же полагает, что окружающие не подозревают о наличии этого отношения. Поэтому он либо не воспринимает их поведение как проявление неуважения к себе, либо прощает его; манеры американца от этого становятся менее галантными, а характер обретает простоту и мужественность.

Эта свойственная американцам взаимная терпимость и та мужественная доверчивость, с которой они относятся друг к другу, обусловлены еще одной, более общей и более глубокой причиной.

Я уже освещал эту причину в предыдущей главе.

Поскольку в Соединенных Штатах люди в гражданской жизни не столь разительно отличаются друг от друга по своему общественному положению и поскольку в политической деятельности эти различия вообще никакой роли не играют, американец не считает себя обязанным оказывать кому бы то ни было из своих сограждан знаки особого почтения и сам их ни от кого не ожидает. Не видя в том никакой необходимости, он не ищет страстно общения с кем-либо из своих соотечественников и поэтому с трудом представляет себе, что его общество может оказаться для кого-то нежелательным; никого не презирая по причине более низкого общественного положения, он не ожидает, что кто-то будет презирать его самого вследствие данного обстоятельства, и не считает, что кто-то хочет его обидеть, до тех пор пока оскорбление не становится явным.

Социальные условия объективно содействуют тому, что американцы редко обижаются из-за мелочей. С другой стороны, та демократическая свобода, которой они пользуются, способствует превращению этого благодушия в одну из основных черт национального характера.

Политические институты Соединенных Штатов заставляют граждан всех классов постоянно контактировать между собой и действовать сообща в крупных начинаниях. Занятые подобным образом люди не имеют слишком много времени для размышлений о деталях этикета, и к тому же они слишком заинтересованы в поддержании согласия, чтобы задерживать на них свое внимание. Поэтому они с легкостью приобретают навык судить о тех, с кем встречаются, прежде всего по тому, какие от них исходят чувства и идеи, не придавая особого значения манерам и не позволяя себе волноваться по пустякам.

Как я неоднократно замечал в Соединенных Штатах, американцу трудно дать понять, что его присутствие вам докучает. Окольным путем вы никогда этого не достигнете.

Если я по всякому поводу возражаю американцу, желая дать ему почувствовать, что беседа с ним меня утомляет, он всякий раз предпринимает новые попытки убедить меня; я начинаю упрямо молчать, тогда он воображает, что я глубоко задумался, осмысляя представленные им доводы, а когда я в конце концов разом вскакиваю и молча удаляюсь прочь, он полагает, что у меня имеется какое-то неотложное дело, о котором я ему не сказал; я могу избавиться от него, только став его смертельным врагом.

На первый взгляд кажется удивительным, что тот же самый человек, очутившись в Европе, сразу оказывается мелочным и трудным в общении и что здесь он становится столь же обидчивым, сколь дома был нечувствителен к обидным вещам. Эти два таких различных следствия вызываются одной и той же причиной.

Демократические институты в целом дают людям высокое представление о своей родине и о самих себе.

Сердце американца, выезжающего за границу, наполнено гордостью. Он прибывает в Европу и сразу видит, что мы не столь озабочены, вопреки его ожиданиям, судьбой Соединенных Штатов и великого народа, населяющего их. Это начинает его раздражать.

Он слышал, что в нашем полушарии жизнь совершенно другая. Он и собственными глазами видит, что среди народов Европы следы сословных различий еще полностью не стерты, что богатство и происхождение по-прежнему обеспечивают какие-то неопределенные привилегии, которые столь же трудно не заметить, как и точно определить. Это

414

зрелище изумляет его и приводит в волнение, ибо для него оно совершенно новое; ничто из виденного им в своей стране не способствует его пониманию. Поэтому он не имеет ни малейшего представления о том, какое место ему приличествует занимать в этой полуразрушенной иерархии, посреди этих классов, еще вполне определенных для того, чтобы испытывать ненависть и презрение друг к другу, но уже настолько близких, что он всегда может запутаться в различиях между ними. Он боится претендовать на место, слишком для него высокое, но в особенности опасается поставить себя слишком низко; эта двойная опасность постоянно держит его в напряжении, приводя в замешательство и придавая неуверенность его поступкам и речам.

Традиция говорит ему, что в Европе церемониал имеет бесчисленное множество вариантов в зависимости от ранга человека; этот призрак минувших времен вызывает в нем беспокойство, и он тем больше страшится, что ему не оказывают должных знаков внимания, чем меньше он представляет, в чем же должно заключаться это внимание. Таким образом, он всегда похож на человека, пытающегося избежать ловушек, которые окружают его со всех сторон; светское общение для него — не развлечение, а трудная работа. Он взвешивает все ваши действия, испытующе рассматривает выражение вашего лица и старательно анализирует все ваши высказывания, не содержится ли в них скрытых оскорбительных для него намеков. Я не знаю, можно ли встретить хоть одного живущего в деревне помещика, который был бы придирчивее его в вопросах правил хорошего тона; себя он заставляет подчиняться самым пустяковым законам этикета и не терпит, чтобы они нарушались кем бы то ни было по отношению к нему; он одновременно чрезмерно щепетилен и чрезвычайно требователен; он готов делать все, что положено, но боится, что делает слишком много, и, не разбираясь толком в допустимых границах, становится смущенно-высокомерным и крайне сдержанным.

Но это не все. Человеческое сердце способно еще на одну странную уловку.

Американец постоянно рассуждает о том замечательном равенстве, которое господствует в Соединенных Штатах; он громогласно гордится своей страной, сумевшей добиться этого; втайне, однако, он сокрушается по поводу данного обстоятельства и стремится показать, что лично он являет собой исключение из этого общего, превозносимого им порядка вещей.

Едва ли встретится американец, который бы не хотел иметь хотя бы отдаленного родства с первыми переселенцами, основателями колоний, а что касается отпрысков знатных английских родов, то Америка, как мне показалось, только ими и заселена.

Когда состоятельный американец высаживается в Европе, то он в первую очередь старается окружить себя всеми признаками роскоши; он так сильно опасается быть принятым за рядового гражданина демократической страны, что измышляет сотни способов напомнить вам о своем богатстве, предоставляя все новые и новые его доказательства. Как правило, он поселяется в самом фешенебельном районе города и окружает себя беспрестанно снующей толпой прислуги.

Я слышал, как один американец сетовал по поводу того, что даже в лучших салонах Парижа встречается смешанное общество. Царящий в них вкус не показался ему достаточно утонченным, и он дал понять, что, на его взгляд, в них не хватало строгости и изысканности манер. Он не привык к тому, чтобы столь изощренная интеллектуальность была облечена в столь вульгарные формы поведения.

Подобные парадоксы не должны удивлять.

Если бы следы древних аристократических различий не были полностью стерты в Соединенных Штатах, американцы не были бы столь простыми и терпимыми в своей собственной стране и были бы менее требовательными и напыщенными в нашей.