Глава XIII ПОЧЕМУ ПРОЦВЕТАЮЩИЕ АМЕРИКАНЦЫ СТОЛЬ НЕУГОМОННЫ

Глава XIII ПОЧЕМУ ПРОЦВЕТАЮЩИЕ АМЕРИКАНЦЫ СТОЛЬ НЕУГОМОННЫ

В некоторых отдаленных уголках Старого Света иногда еще встречаются небольшие населенные пункты, которые кажутся не затронутыми общим водоворотом, так как они сохранили неторопливый образ жизни, хотя вокруг них все бурлило и волновалось. Большинство населения там крайне невежественно и бедно, жители не вмешиваются в государственные дела, и правительства часто их угнетают. Тем не менее лица этих людей, как правило, безмятежны, и выглядят они жизнерадостными.

В Америке я видел самых свободных, самых просвещенных людей на свете, имеющих самые благоприятные для жизни условия, однако мне казалось, что их лица обыкновенно омрачены какой-то легкой, как облачко, тенью; они были серьезны, почти грустны даже во время развлечений.

393

Основная причина этого парадокса заключается в том, что первые не думают о тех лишениях, которые им приходится переносить, тогда как вторые постоянно думают о тех благах, которых они лишены.

Странно наблюдать то лихорадочное рвение, с каким американцы стремятся добиться преуспеяния, и те их беспрестанные мучения, вызванные смутными опасениями по поводу того, что они выбрали не самый короткий из ведущих к нему путей.

Американец столь привязан к благам сего мира, словно он уверен в собственном бессмертии, и при этом он с такой поспешностью старается овладеть теми из них, которые оказываются а пределах его досягаемости, что можно подумать, будто он ежеминутно опасается лишиться жизни до того, как успеет насладиться ими. Он хватает все, что ему попадается, но держит некрепко, тотчас же выпуская из рук, чтобы гнаться за новыми наслаждениями.

Американец заботливо строит дом, в котором собирается провести свои преклонные годы, и продает его, еще не возведя конька крыши; он сажает сад и сдает его в аренду, как только тот начинает плодоносить; он поднимает целину и раскорчевывает поле, предоставляя другим заботиться о жатве. Он овладевает какой-либо профессией и бросает ее. Он поселяется в каком-нибудь месте и вскоре оставляет его, чтобы следовать за своими изменчивыми желаниями. Если его личные дела дают ему некоторую передышку, он тотчас же бросается з водоворот политики. А если в конце года, заполненного каторжной работой, у него еще остается кое-какой досуг, он из-за своего неугомонного любопытства проводит его то тут, то там, путешествуя по бескрайним просторам Соединенных Штатов. Таким образом, он за несколько дней преодолевает путь длиной в пятьсот лье, чтобы отвлечься от дум о своем счастье.

В конце концов наступает смерть, останавливающая его прежде, чем он почувствует себя уставшим от своих вечных бесполезных поисков полного счастья.

Зрелище столь многих счастливых людей, не знающих ни в чем нужды и при этом испытывающих сильное беспокойство, поначалу удивляет. Однако эта драма стара, как и сам мир; новое здесь только то, что в ней участвует весь народ.

Тягу к физическим удовольствиям следует рассматривать в качестве основного источника того тайного беспокойства, которое обнаруживает себя в поступках американцев, и того непостоянства, примеры которого они демонстрируют ежедневно.

Человек, сосредоточивший все силы своей души единственно на обретении благ в этом мире, всегда спешит, ибо у него не так много времени, чтобы их найти, заполучить и насладиться ими. Мысль о том, что жизнь коротка, беспрестанно погоняет его. Независимо от количества уже обретенных им благ, он каждую минуту думает о тысяче других — о тех, которыми смерть помешает ему овладеть, если он не будет поторапливагься. Эта мысль расстраивает его, пугает, вызывает сожаления и приводит его душу в состояние непрекращающегося смятения, которое всякий раз заставляет его менять свои планы и место жительства.

Если стремление к материальному благополучию соединяется с таким государственным устройством, при котором ни закон, ни обычай более не удерживают человека на своем месте, то это значительно усиливает душевное беспокойство граждан: в этом государстве вы видите людей, постоянно меняющих свой жизненный путь из-за опасения пройти мимо той самой короткой дороги, которая должна привести их к счастью.

Впрочем, нетрудно понять, что если люди, страстно ищущие физических удовольствий, обладают сильными желаниями, то они должны с легкостью от них отказываться. Поскольку их конечная цель — наслаждение, то средство его достижения должно быть быстрым и простым, иначе тяготы, связанные с получением удовольствия, перевесят само удовольствие. Поэтому души большинства людей одновременно отмечены пылкостью и вялостью, силой и слабостью. Людям часто не так страшна смерть, как необходимость продолжать усилия для достижения поставленной цели.

Равенство прямой дорогой приводит еще к некоторым результатам, которые мне следует описать.

Когда уничтожены все прерогативы, связанные с рождением и состоянием, когда все профессии и виды деятельности доступны всем и когда человек благодаря своим собственным силам может оказаться на вершине каждой из них, честолюбивым людям начинает казаться, что перед ними открыты легкие пути к великим карьерам, и они с готовностью убеждают себя в том, что они — избранники судьбы. Но этот взгляд ошибочен,

394

и каждодневный жизненный опыт корректирует его. То же самое равенство, которое позволяет каждому гражданину питать большие надежды, всех граждан делает индивидуально слабыми. Оно со всех сторон ограничивает их возможности, позволяя свободно разрастаться их желаниям.

Люди не только беспомощны сами по себе, но и с каждым своим шагом они обнаруживают огромные препятствия, которых сначала не замечали.

Они уничтожили мешавшие им привилегии небольшого числа себе подобных, но столкнулись с соперничеством всех против всех. Границы не столько раздвинулись, сколько изменились по конфигурации. Когда все люди более или менее равны и когда они следуют одним и тем же путем, очень трудно любому из них зашагать быстрее и пройти сквозь равномерно ступающую толпу, окружающую и теснящую каждого.

Это постоянное противоречие, существующее между инстинктами, порожденными равенством, и скудостью предоставляемых средств их удовлетворения, терзает и утомляет души людей.

Вполне возможно представить себе, что люди достигли определенной степени свободы, которая их полностью удовлетворяет. В этом случае они будут безмятежно и спокойно наслаждаться своей независимостью. Но люди никогда не установят такого равенства, которым они были бы вполне довольны.

Какие бы усилия ни предпринимал народ, ему не удастся создать для всех совершенно равные условия существования; и даже если, к несчастью, он придет к абсолютной и полной уравниловке, все же сохранится интеллектуальное неравенство, которое, завися напрямую от Всевышнего, всегда ускользнет из-под власти человеческих законов.

Сколь бы демократичными ни были государственное устройство и политическая конституция страны, можно тем не менее полагать, что каждый из ее граждан всегда будет видеть подле себя людей, занимающих более высокое, чем он, положение, и можно заранее предсказать, что он упрямо станет обращать внимание лишь на данное обстоятельство. Когда неравенство является всеобщим законом общества, самые очевидные и значительные проявления этого неравенства не бросаются в глаза; когда же все почти равны, малейшее неравенство режет глаз. Именно по этой причине жажда равенства становится все более неутолимой по мере того, как равенство становится все более реальным.

В демократических странах люди легко добиваются определенной степени равенства, но они никогда не обретут такого равенства, какого бы им хотелось. Сбраз подобного равенства каждый день маячит перед ними, постоянно отступая, но никогда не исчезая полностью из виду и маня их следовать за собой. Они беспрестанно думают, что им удастся схватить его, ко оно неизменно ускользает от их объятий. Они рассматривают его с достаточно близкого расстояния, чтобы знать его достоинства, но не приближаются к нему настолько, чтобы испытать радость общения с ним, и умрут прежде, чем это им удастся.

Таковы причины, которыми следует объяснять странную меланхоличность жителей демократических стран, часто появляющуюся у людей, не имеющих в чем-либо недостатка, и те приступы отвращения к жизни, которые иногда охватывают их, несмотря на удобства и покой их существования.

Во Франции, к великому сожалению, возрастает количество самоубийств; в Америке самоубийства редки, однако меня уверяли, что сумасшедших здесь больше, чем где бы то ни было.

Это — различные симптомы одного и того же заболевания.

Американцы не убивают себя, сколь бы ни были они возбуждены, потому, что им запрещает это делать их религия, и потому, что материалистическая философия, так сказать, не вполне им знакома, хотя страсть к материальному благополучию среди них приняла всеобщий характер.

Их воля оказывает сопротивление, но их разум часто не выдерживает борьбы.

Во времена демократии люди испытывают значительно более сильные удовольствия, чем люди, живущие в века аристократического правления, и — что еще более важно — эти удовольствия становятся доступными неизмеримо большему числу людей; но, с другой стороны, необходимо признать, что при этом надежды и желания людей исполняются значительно реже, их души испытывают значительно более сильные волнения и беспокойство и их заботы становятся более изматывающими.

395