6 января.

6 января.

— Смотрю я на вас, — вы как в двадцать лет живёте, таких людей бывает из тысячи один.

— Не годы — талант, дар такой душе дан, Аксюша! «Цветы последние милей роскошных первенцев полей».

— Это правда, что бывает, но всё-таки надо быть осторожным. — И она известную басню о лягушке и о чурбане передала мне в том смысле, что если не будешь осторожным, лягушка на тебя залезет, как на чурбан.

— «Цветы последние...» — начал было я снова и замолчал.

— Надо беречься, — настаивала она. — Это соблазн!

— Как же бороться с соблазном? — растерянно спросил я.

— Надо вооружиться двумя орудиями: постом и молитвой, — назидательно, как старшая, ответила Аксюша.

— Значит, я, живой человек, должен просить, чтоб стать мне чурбаном?

— Да, нужно быть как дерево или камень — и тогда соблазн не коснётся...

— Понимаю, — ответил я, — когда на тебя и заберётся лягушка, тебе ничего не будет: по молитве своей ты превратишься в чурбан.

Аксюша удовлетворённо замолчала. Тогда в третий раз я ей сказал: «Цветы последние милей роскошных первенцев полей!»

Она собралась что-то ответить, ей было трудно, и она даже покраснела от усилий, но в эту минуту Бой бросил ей на колени тяжёлые передние лапы, лохматую голову приблизил к лицу и просительно заглянул в глаза.

— Гулять зовёт! — сказала Аксюша, наклонилась, обняла порывисто Боя обеими руками и спрятала лицо в его огненной шерсти. Разговор на этом оборвался.

«Любовь и поэзия — это одно и то же, — пишет Пришвин в дневнике. — Размножение без любви — это как у животных, а если к этому поэзия — вот и любовь.

У религиозных людей, вроде Аксюши, эта любовь, именно эта — есть грех. И тоже они не любят и не понимают поэзии».

Появление новой женщины по-новому всколыхнуло душу: он вспоминает теперь и переоценивает своё далёкое юношеское прошлое. Это прошлое было связано с уверованием в переделку мира с помощью теории и вытекающей из неё прямой политической борьбы. Потом был отказ от этой борьбы и переключение всего себя на художество.

Интересна запись об этом: «В своё время я был рядовым марксистом, пытался делать черновую работу революционера и твёрдо верил, что изменение внешних условий (материальных) жизни людей к лучшему непременно приведёт их к душевному благополучию. .. Когда же пришла общая революция и я услышал, что моя родная идея о незначительности личности человека в истории в сравнении с великой силой экономической необходимости стала общим достоянием и этому научают даже в деревенских школах детей, то я спросил себя:

— Чем же ты, Михаил, можешь быть полезен этому новому обществу и кто ты сам по себе?

Так вопрос о роли личности в истории предстал передо мной не как догмат веры, а как личное переживание. Мои сочинения являются попыткой определиться самому себе как личности в истории, а не просто как действующей запасной части в механизме государства и общества... Так разбираясь, я открыл в себе талант писать. И мне открылось, что в каждом из нас есть какой-нибудь талант, и в каждом этом таланте скрывается, как нравственное требование к себе самому, вопрос о роли личности в истории.

Перечитывая свои дневники, я узнаю в них одну и ту же тему борьбы личности за право своего существования, что существо личности есть смысл жизни и что без этого смысла невозможно общество. С другой стороны, прямая заявка личности на право своего бытия невозможна, потому что нет объективного нравственного критерия личности и заявка личности является заявкой всеобщего своеволия, вульгарного анархизма. Остаётся признать два параллельных процесса в постоянной борьбе».

Теперь на фоне прошлого встаёт перед Пришвиным картина настоящего: что из всего этого вышло?