6 ноября.

6 ноября.

...С такой-то точки зрения семья в распространённой своей форме есть необходимость переживания какой-то ошибки (греха) в любви, и отсюда культ долга.

Но Ляля открыла мне глаза на возможность какой-то семьеобразовательной любви не на почве «ошибки» (греха) или, может быть, «хромозомы». Она верит в такую любовь так, что знает её, и показывает примеры другим людям, и утверждает даже, что хороших людей, происходящих от этой любви, вообще больше, чем, скажем, «ошибочных», то есть рождённых по закону «хромозомы» (греха). Эта Лялина любовь, конечно, происходит от веры... И вот такая русская семья (православная или забывшая свои истоки) у нас, русских людей, была и распространялась по народу...

1941 г. 12 апреля. «Их поняли как секту гнушения браком,но это неправда: они не гнушались, но шли по пути святости. И если бы она не пала, то умерла бы с ним как святая. И пусть она не выдержала, пала, но если бы он остался в живых, с ней, падшей, стал бы жить как с женой, и этот брак его стал бы как путь, обходящий гору или какое-то иное препятствие, но привёл бы его всё равно к святости.

С его стороны был просто недосмотр, с её — уступчивость и пусть падение: она не разбилась в этом падении и, может быть, хромая, но опять бы пошла в гору, как идёт теперь со мной и надеется ещё попасть со мной в те же горы».

Я не знаю иных, кроме этих, в литературе записей личного подлинного опыта, в котором наконец-то завершается трагедия мировой истории: человек, пережив своё падение, покаяние, весь аскетический труд на пути спасения, вновь возвращается в исходное состояние — в рай, который в Новом Завете именуется уже по-новому — Царство Небесное... Пусть этот опыт длился какие-то мгновения, но он был.

Кроме того, эти записи Пришвина есть разрешение той жизненной трагедии, которую пережила я и которая описана в моей автобиографии.

В 4 часа появилась Л., бесконечно усталая, но довольная тем, что приехала домой и что война наша кончилась.

— Ты, — сказал я, — рада, что домой приехала, разве тут твой дом, а не на Лаврушинском?

— Наш дом, — ответила она, — везде, где мы вместе.

Никогда наша любовь не была на такой высоте ясности, уверенности и полноты. Меня чуть-чуть смущало, что наши чувственные отношения потеряли прежнюю заманчивость, как было неодетой весной. Я спросил об этом, и она мне так ответила:

— А как же иначе? Тогда мы были телом разные, и нас влекло телесное чувство, чтобы слиться в одно, а теперь мы достигли всего, я твоя совершенно, и ты мой.

Л. подсчитала наши расходы и вывела минимум траты помесячно. Тогда я почувствовал, что в этой семейной коммуне я связан и теперь нельзя тратить деньги, как мне захочется. Об этом я сказал Л., и она удивила меня ответом:

— Но так же все порядочные люди живут, не как хочется, а как можно.

От этих слов мне до того стало приятно, то есть оттого, что я тоже буду жить, как все хорошие люди живут, до того мне было это по-хорошему ново!

1) Надо поглубже разобраться в том, почему новый строй моей семейной жизни (коммунальное расходование заработка) является для меня таким большим и радостным событием, как будто раньше я был невольником своей воли.

2) Принципиально автомобиль надо исключить из нашего хозяйства, потому что это прихоть и не отвечает нашим доходам и всему новому строю жизни.

3) У меня талант писать, у Л. талант любить. Наши грехи (сходились с неравными) являются результатом нашей свободы, обеспеченной талантами: мы могли так делать, и мы отвечаем за легкомыслие в отношении ближних.

4) Моя специальная вина, это «будьте как дети» в отношении низших существ, как, например, своих детей. «Будьте как дети» справедливо в отношении высших (старших), но не в отношении низших, и в особенности своих детей. Мне нужна была другая заповедь: «Будь как старший».

5) Меа culpa[39]: я потому жалок и бессилен теперь в отношении к моей бывшей семье и Аксюше, что всякая их грубость открывает рану моей вины и поражает личность мою, потому что не могу я им объяснить, что виноват в своей же доброте. На их ступени сознания эта доброта моя есть слабость, трусость.

Сегодня отыскался А. В. Выслушав от Удинцева всю историю нашего романа, он сказал: «Надо признать факт совершившимся» и будто бы повеселел.

Сегодня закончена книга «Мой дом» («Лесная капель»). Книга сделана при близкой помощи Л. Закончена в пятницу 26/VII, в день обмена жилплощади с Е. П., т. е. точно в день нашей победы.

Вчера читал о борьбе с ведением, которое стремится подменить чувство к Целому[40]. Вспомнилось, что эта борьба за простоту с ведением была мною проделана очень добросовестно и этому была посвящена жизнь моя с Павловной. Искусство моё писать явилось именно на переходе от ведения к простоте. Вот почему и теперь, на пути нового сознания, надо мне отнестись к этому по-детски, без всякого умствования, вообще «про себя».

Любовь это не добродетель, а совершенно такой же талант, как всякое художество, и тоже связана, как и искусство, с искушением, обманом. Искусство и любовь — это самый край бездны, на котором бьются между собой Конец и Начало.

Я обладаю талантом в искусстве. Л., несомненно, обладает талантом в любви. Она тоже, как и я, может своим талантом пользоваться и может обратить его к Богу. Но и Бог тоже не обрадуется, если талант возвращается, каким был дан. Между тем, чтобы увеличить дар, надо подвергнуть себя борьбе... Наша любовь с Л. даётся нам в оправдание прошлого. В сущности, мой талант писать есть форма любви, и у Л. талант любви есть форма искусства. На борьбу за оправдание прошлого у неё поставлено всё на карту, вот чем мы держимся: все.

Давно ли это было, она сказала мне, что не любит меня; что если бы она любила, то могла бы бросить свои «долги».

— Я напишу поэму, — ответил я, — и вы бросите свои долги.

— Это может быть, — ответила она.

И не прошло недели после этого, я написал нечто, и она пришла, и я целый вечер не решался написанное ей прочесть, всё равно как влюблённый не сразу же решится обнять возлюбленную. И вот я решился, прочитал. И она плакала и говорила мне:

— Ну вот, вот, я плачу, вот и всё, — не бросай меня, помни, что я твоя, что я тебе во всём, во всём пригожусь!

Тут вот я узнал, что поэзия — это форма любви.

В ожидании из Москвы Ляли открыл своей благонравной, почтеннейшей тёще слова Ляли: «Лучше я буду красивой и умной блудницей, чем добродетельной женой». Тёща замерла и, не будучи в силах понять и, не понимая, стать против Ляли, спросила: — М. М., объясните, в чём тут дело? Я объяснил, что у добродетельных жён муж часто заслоняет Идеал, а для блудницы, как Магдалина, путь к Нему совершенно свободен.

Одна из замечательных черт Л., если не самая главная, это что она всегда, везде сознаёт в себе женщину, осуждённую на муки за жажду настоящей любви. В этой жажде она переограбила достаточно колодцев, и все они оказались почерпаемыми до того, что ведро её не могло погрузиться и забрать для утоления жажды достаточно воды. Сила её в том, что она сохранила в себе ясное сознание того, что они для неё все исчерпаемы, а она для них неисчерпаема и что она с ними в вечном неравенстве.

Вот так точно я чувствовал себя в поэзии тоже неисчерпаемым родником, и когда оказалось, что моя поэзия есть лишь форма любви и сразу при встрече с Л. превратилась в любовь, притом в единую и единственную, тогда-то Л. и стала моей, то есть решилась реализовать свою всегда ею сознаваемую женщину с неисчерпаемыми дарами.

...Неизвестный стал близким: после этого роль полового влечения сыграна; а дальше?.. Дальше: «Лучше я буду красивой и умной блудницей, чем добродетельной женой».

Но у нас происходит для неё и для меня небывалое: мы переходим не от Эроса к полу, как все, а, наоборот, от пола к Эросу. Может ли это так оставаться навсегда? Не знаю. Знаю одно, что это обязывает меня стать на высоту, на которой — пусть Л. не будет — я и тогда один не останусь.

Perpetuum Mobile [41]. Наталья Аркадьевна: «Вот ты же нашла человека по себе».

Л.: «Но всё равно я не жена, какая я жена? А настоящая жена — возьми Долли[42] или Трубецкую...[43]»

Л. слышала из другой комнаты мой разговор с Н. А., как она мне с горестью говорила о том, что Л. меня теперь любит больше, чем её.

— Неправда, — сказала Л., — всех, кого я люблю, я люблю по-разному и одно с другим никогда не смешиваю и не сравниваю; разве я больше или меньше люблю А. В., чем М. М.? Не меньше, не больше, а по-разному.

Это очень было мне похоже на то, как сравнивают поэтов, тот больше, тот меньше, между тем как настоящие поэты между собою равны.

И ещё я думал о том, что, пожалуй, Л. и права: она готова всех любить всей любовью. Разница не в ней: разница в них, и каждый из них, не будучи в силах охватить всю её любовь, пользуется только частью её, и оспаривает часть другого, и сравнивает свою часть с другою, как сравнивают собственность на жилплощадь, — больше или меньше.