Буря над Афганистаном
Буря над Афганистаном
Лето 1221 года Завоеватель провел в горах Бактрианы, откуда, отдохнув, двинулся на юг и перешел на противоположную сторону гор, которые, протянувшись непрерывной чредой с востока на запад, от Гиндукуша к Паропанисадам, своими заоблачными вершинами отделяли древнюю Бактриану от Центрального Афганистана. В самом средоточии этой горной системы, а именно там, где своей северной стороной Паропанисады примыкают к Гиндукушу, в то время как их южная сторона, будто в зеркало, смотрится в склоны Кохи-бабы, находился город Бамиан, населенный пункт первостепенной стратегической важности. Благословенные места, где все дышит историей, начиная с высокого обрыва, изрытого древними буддийскими пещерами, чьи гигантские статуи — высотой от 35 до 53 метров — тогда уже более двух веков взирали на зеленеющую внизу долину Бамиана с ее реками, нивами и зарослями ив и тополей, и кончая мечетью, будто одинокий страж, стоящей напротив буддийского святилища, на плато Шари-голгола.
Никакая другая крепость не стоила Покорителю Вселенной так дорого. У ее стен пал от вражеской стрелы один из его внуков, нежно любимый Мутуген, сын Чагатая. Спеша отомстить, дед подал сигнал к штурму и принял в нем участие сам, ринувшись в бой «с непокрытой головой», как утверждает одна апокрифическая хроника. Войска, воодушевленные его гневом, взяли крепость приступом. Войдя в Бамиан, Чингис приказал уничтожить все, что в нем имелось живого, будь то человек или животное, не беря в плен никого, убивая детей во чреве их матерей, не беря ни вещей, ни ценностей, истребляя все, чтобы впредь никакая тварь не могла поселиться в том месте, прозванном «проклятым городом».
Распоряжение было выполнено безоговорочно, и безлюдие Шари-голголы еще и сегодня кричит о страдании и гневе Завоевателя. «На голом, унылом холме, — пишет исследователь Г. Далло, — с тех трагических дней ничего не изменилось. Я шел по тропе, которая с трудом поднимается на вершину, виясь среди развалин, над которыми еще возвышаются руины, последние останки цитадели, простые глинобитные стены, пощаженные семью веками непогоды, свойственной здешнему суровому климату. В этом мрачном хаосе то здесь, то там вдруг сверкнет среди булыжников, укреплявших древние постройки, один-другой обломок глазированной керамики с персидским орнаментом».
Эпилогом осады Бамиана может послужить эпизод, позволяющий живо представить себе чувства монгольского Героя. «В день гибели юного Мутугена его отец, Чагатай, под Бамианом не был. Он появился, когда приступили к его разрушению. Чингисхан, желая скрыть от сына смерть Мутугена, отсутствию последнего дал какое-то вымышленное объяснение. Несколько дней спустя, обедая с Чагатаем и Толуем, Чингисхан, будто осердясь, принялся их отчитывать за непослушание, особенно строгие взгляды бросая на Чагатая. Тот в страхе бросился отцу в ноги и стал уверять, что скорее умрет, чем его ослушается. Трижды повторив свои упреки, тот наконец проговорил:
— Ты не обманываешь? Свое слово сдержишь?
— Если не сдержу, — воскликнул Чагатай, — убей меня!
— Что ж, — продолжил Чингисхан, — твой сын убит, но я запрещаю тебе горевать по нему.
Слова отца поразили Чагатая, как удар грома, тем не менее он нашел в себе силы не разрыдаться; лишь после трапезы, ненадолго выйдя на улицу, облегчил себе сердце слезами».
Тем временем беглый наследник хорезмшаха, принц Джелаладдин, нашел себе убежище в ста пятидесяти километрах на юг от Бамиана, в Газни, настоящем орлином гнезде, устроенном на скале, торчащей, словно перст, посреди высокогорной степной страны Гильзай, над которой на севере возвышается очередной горный массив, увенчанный Кохи-бабой (2300 метров), синеющей на горизонте.
В Газни Джелаладдин собрал войско из десяти тысяч конных ратников, которое составили тюрки-наемники и афганцы.
Монгольский отряд, осадивший крепость в соседних горах, был разбит им наголову и потерял около тысячи человек убитыми.
Узнав о появлении из небытия Джелаладдина, Чингисхан отрядил для наблюдения за ним войско численностью от тридцати до сорока тысяч сабель и поставил его под команду своего побратима Шиги-хутуху.
Сшибка произошла под Перваном, разумеется, не возле нынешнего города, находящегося в долине Пандшер, что севернее Кабула, а близ старого одноименного поселения, располагавшегося неподалеку от истоков Лугара, южнее афганской столицы. Противники уничтожали друг друга на протяжении всего дня и, не добившись решающего успеха, с наступлением темноты разошлись. «Ночью Шиги-хутуху, чтобы враг подумал, будто монголы получили подкрепление, велел своим конным ратникам посадить на запасных лошадей по человечьему чучелу из войлока. Эта хитрость удалась, так как утром воины Джелаладдина, увидев вражескую конницу, построенную в две линии, решили, что к монголам подошла помощь, и предложили принцу отступить. Но он держался твердо. Приказав своей кавалерии спешиться, привязать лошадей к поясам, он стал ждать монгольской атаки, сохраняя полное хладнокровие».
Бой возобновился. Монгольские конники устремились вперед, но, встреченные градом стрел, отступили, чтобы перестроиться для новой атаки. Она должна была вот-вот увенчаться успехом, но тут Джелаладдин приказал трубачу трубить. По этому сигналу иранские кавалеристы вскочили на коней и с громкими криками помчались навстречу монголам, растягивая свою цепь с намерением взять их в окружение. «Шиги-хутуху велел своим ратникам не терять из виду его конехвостого туга, но те, боясь оказаться в кольце, предпочли беспорядочное бегство, и, поскольку долина была перерезана оврагами, куда попадали их кони, все погибли от сабель воинов Джелаладдина… так что большая часть монгольской армии оказалась истребленной».
Победители подкрепили свой триумф зверствами еще более гнусными, чем те, в которых принято упрекать Чингисово воинство. Так, например, многие из них потешили себя тем, что загоняли монголам в уши железные гвозди.
Итак, Перван стал свидетелем бегства «непобедимых» монголов.
Узнав о разгроме своего ближайшего соратника, Чингисхан продемонстрировал то самообладание, которое являлось тайной его гения. «Он спокойно заявил, что избалованному победами Шиги-хутуху следует из поражения извлечь урок». С ответным ударом Есугаев сын не замедлил. «Он спешил в Газни так сильно, что двое суток его воины не имели времени приготовить себе горячей пищи. Прибыв на перванский театр боевых действий, он потребовал от Шиги-хутуху доложить о дислокации обеих армий. Ему не понравились принятые меры, а также выбор места для битвы и, несмотря на любовь к Шиги-хутуху, объявил его виновником поражения».
В Газни Чингисхан Джелаладцина не обнаружил. Дело в том, что, одержав неожиданную победу над монголами, войско принца разбрелось кто куда из-за несогласия между афганцами и тюрками. Джелаладдин, видя себя неспособным далее защищать Газни от монгольских полчищ, направился к афгано-индийской границе, надеясь укрыться в Пенджабе. Бросившийся за ним вслед Чингисхан настиг его на берегу Инда ночью 24 марта 1221 года.
«Крошечная армия Джелаладдина была тут же взята в клещи монгольскими ратниками, построенными в несколько линий, и прижата к реке. На рассвете прозвучал сигнал к атаке. Монголы набросились на иранское войско, прорвали его боевые порядки и уничтожили оба его крыла. Джелаладдин находился в центре с семьюстами воинами и отчаянно отбивался. Полукруг монгольских ратников сжимался; вот что интересно: они не выпустили в принца ни одной стрелы, видимо, потому, что Завоеватель хотел получить его живым. Сопротивление Мухаммедова сына кончилось в полдень. Поняв, что пробиться сквозь ряды врагов не удастся, он вспрыгнул на свежую лошадь и сделал последнюю, но яростную попытку вырваться из окружения. Монголы отпрянули, на что принц и рассчитывал. Развернув коня, он во все поводья поскакал к Инду и бросился в него с высоты двадцати футов, не покидая седла, со щитом на спине и со знаменем в руке. Прошло какое-то время, и Джелаладдин появился на противоположном берегу. Видя все это, Чингисхан побежал к реке и остановил своих воинов, готовых было кинуться за беглецом вплавь. Указав на принца рукой, хан велел им брать с него пример».
Проявление царского великодушия, а точнее, рыцарского восхищения доблестью противника, оказавшего ему достойное сопротивление, не помешало Есугаеву сыну во всем прочем оставаться свирепым монголом. По его приказу были расстреляны из луков те воины Джелаладцина, которые следом за ним попрыгали в воду, а также все, не успевшие этого сделать. Попавшие в руки монголов сыновья венценосного беглеца были тоже умерщвлены.