Видимо, меня спишут из реактивной авиации

Видимо, меня спишут из реактивной авиации

Я давно знал, что с барофункцией ушей у меня непорядок. С этим дефектом я летал уже три года, скрывая от всех. А летал я так. При глубоком пикировании, когда от резких перепадов давления у меня появлялась нестерпимая боль в лобной части, я прекращал пикирование, делал площадку, затем опять снижался. В таких случаях уши всегда заложены. Когда я прилетал, садился, заруливал, выключал двигатели и ко мне обращались специалисты с вопросами о работе спецоборудования в полете, я их не слышал. Я молча вылезал из кабины, подходил к консоли крыла, держась одной рукой за крыло, другой зажимал нос и продувал уши. После этого я слышал нормально и отвечал на вопросы. Но при такой продувке у меня перед глазами появлялась искорки и кружилась голова, поэтому я и держался за крыло рукой. Я знал, что очень рискованно дальше так летать, но мне даже страшно было подумать, как я смогу жить без авиации, без своего любимого дела, если меня спишут. На ежегодных летных медицинских комиссиях на вопрос специалистов:

– Есть жалобы?

– Нет жалоб,  – отвечал я. Учитывая, что я старый, опытный летчик, врачи особенно не придирались, и каждый раз я признавался годным к летной работе без ограничений. Зная свою особенность, я так и летал, приспосабливаясь. Однажды ночью, в полете, я сделал большую глупость и чуть не поплатился из-за этого. При возвращении на аэродром, при снижении мне заложило уши и появились резкие боли. Дай, думаю, продую уши. Как только я это сделал, голова закружилась… и сам перепугался. Затем все восстановилось, и я произвел благополучную посадку. Ну, думаю, такое баловство может дорого обойтись. Через некоторое время, опять ночью, летая на спарке в качестве инструктора, решил еще раз поэкспериментировать. Таким же способом продул уши. Опять точно такая же картина. Но здесь опасности не было. Самолет пилотировал проверяемый летчик. Теперь я уже твердо понял, что такие эксперименты больше проводить нельзя. Надо терпеть, приспосабливаться и летать так, как летал до этого.

Как-то днем полетели на высоту парой, я шел ведомым в строю с целью проверить, как летчик выполняет маршрутный полет на большой высоте. Полет был несложным. Летчик выполнял задание и при подходе к аэродрому запросил разрешение снижаться. Лейтенант Анатолий Резник (впоследствии подполковник), молодой, здоровый летчик, ввел свою машину в пикирование с углом около 70 градусов. Что поделаешь, мне отставать от него неудобно. Пикируя с ним рядом, чувствую сильные головные боли. Кричу ему по радио:

– Выводи!

– Не понял вас,  – отвечает Резник.

– Выводи, делай площадку, такой-сякой…  – кричу ему. После посадки он меня спрашивает:

– Товарищ полковник! А что, я неправильно пикировал? Чего вы кричали: «Выводи!»?

– Нет, друг мой. Пикировал ты правильно. Но не забывай, что рядом с тобой был «старик», который не любит уже такие резкие снижения. В твоем возрасте я мог пикировать с любым углом и с любой высоты. Понял теперь, почему я кричал на тебя?

– Теперь понял, товарищ командир, учту впредь,  – ответил Резник. Но учитывать что-либо кому-либо долго не пришлось.

Как раз в это время пришла директива, гласящая следующее: «Всех летчиков реактивной авиации в возрасте свыше 36 лет и летчиков в звании «полковник» впредь на медицинские летные комиссии не представлять, а направлять в окружные госпитали и после полного исследования выносить решение о годности к полетам». Эта директива вышла вследствие двух тяжелых летных происшествий в конце 1958 года. Одна катастрофа произошла днем в сложных метеоусловиях. Погиб летчик, полковник. Другой трагический случай произошел ночью. Самолет приземлился нормально, окончил пробег и стал. С полосы не сруливает. На категорические требования руководителя полетов – «освободите полосу» летчик не реагирует. Когда подъехали к самолету, выяснилось, что летчик, тоже в звании «полковник», сидит в кабине мертвый. У него произошло кровоизлияние в мозг в полете. Вот почему было принято решение – отныне «нашего брата» полностью исследовать в условиях военного госпиталя.

В начале 1959 года я был направлен в госпиталь в Хабаровск. Целых двадцать дней находился я там. Было сделано четыре прокола в гайморовы пазухи. В конце концов, после всестороннего исследования меня пригласили на врачебную комиссию и объявили «приговор». Председатель комиссии, симпатичный, весь седой старичок, полковник медицинской службы, сказал:

– Мне весьма жаль, и рука моя дрожит, подписывая решение о дальнейшей негодности вас к полетам на реактивной технике. При всем уважении к вашему опыту, как летчика I класса, не могу и не имею права вас допустить к полетам. Мы вас списываем с летной работы.

Пока он говорил, я все еще не верил, что это конец, думал, он просто пугает меня, хочет знать, как я на это буду реагировать, маленькая надежда еще была, думал, упрошу хоть ограниченно летать. Но он слушать не стал и объявил:

– Вы свободны, товарищ полковник. Завтра получите документы, а заключение вышлем в дивизию. Можете ехать домой.

Стало ясно, что любые разговоры, обещания, уверения, чтобы не списали с летной работы, бесполезны. Моя летная жизнь с этого дня оборвалась. Очень долго я не мог привыкнуть к этой мысли. Все думал наивно, может, изменится что-либо. Через две недели пришло заключение. Это было уже окончательно и бесповоротно. Как раз в это время на нашем аэродроме командующий нашей армии генерал-лейтенант Подольский проводил сборы руководящего состава армии. Он уже знал мою историю. Мне передали, что командующий изъявил желание поговорить со мной. Многие считали нашего командующего очень строгим, жестким и требовательным человеком. Даже некоторые большие командиры старались лишний раз не попадаться ему на глаза. А я был и остаюсь совершенно другого мнения о нем.

Генерал Подольский был строгим, требовательным командующим, это правда. Но это был справедливый, очень хорошо знающий свое дело офицер. Кто знал и исправно выполнял порученное ему дело на своем участке, тот не боялся его. Он действительно жестко требовал и наказывал тех товарищей, которые по своей халатности допускали серьезные промахи в своей работе. Так и должно быть в армии. Грешно обижаться подчиненным на своего командира, который строго, но справедливо требует дело от подчиненных. Много раз приходилось мне встречаться по службе с генералом Подольским, но я не помню, чтобы он когда-либо накричал, отругал несправедливо. Если и ругал, то только за дело. Он знал меня, как летчика, как бывшего командира полка перехватчиков, как заместителя командира дивизии по летной подготовке. Я до сих пор с гордостью вспоминаю о том, что, работая в его подчинении, я чувствовал некоторое уважение к себе с его стороны.

Когда я узнал, что командующий хочет со мной поговорить, я от души обрадовался, и даже появилась некоторая надежда на то, что, может быть, он что-либо сможет сделать, и я еще полетаю. Поэтому, идя на предстоящий разговор, я чувствовал некоторое волнение. Разговор состоялся прямо на аэродроме, перед его отлетом к себе в штаб в Хабаровск. Настроение у командующего было очень хорошее.

– Ну, как дальше будем служить, товарищ Чалбаш?

– С летной работы меня списали, товарищ командующий.

– Знаю-знаю, тут, брат, я хоть и командующий, но помочь ничем не могу, не имею права. На эту тему разговора и не будет.

– Тогда придется увольняться, товарищ командующий.

– Нет. Увольнять не будем. Есть директива таких летчиков не увольнять. Будете служить, будете командовать, не летая.

– Товарищ командующий! Не могу я командовать, не летая сам. В авиации это неприемлемо.

– А как же я, не летающий, командую армией?

– Потому что у вас летающие есть, поэтому вы командуете армией.  – Когда я это сказал, он сам и все присутствующие генералы и офицеры засмеялись.

– Это вы очень правильно подметили,  – сказал он.  – До конца года будете работать на своем месте. Не так просто среди учебного года подобрать и поставить на должность заместителя командира дивизии другого товарища. Вот так, до конца года и разговора быть не может вас освободить. Опыт у вас богатый, летчик I класса, будете командовать, как и до сих пор, только летать не будете, и все.

– Товарищ командующий! Я вас прошу, раз так получилось, увольняйте меня в запас. Не привык я так работать, самому не летая, командовать, требовать от летчиков.

– Нет, нет, товарищ Чалбаш. Увольнять не буду. Зачем вам увольняться? Ехать есть куда, как с квартирой, куда приедете?

– Да так особенно и некуда. Но будем устраиваться, товарищ командующий.

– Вот видите, и ехать некуда. Увольняться вам сейчас нет никакой необходимости. В конце года заберем вас в Хабаровск, получите квартиру в городе, послужите еще годика три-четыре, а там видно будет. Может, и квартиру обменяете на другой город, когда уволитесь. Мы вас знаем, не обидим. Дадим хорошую должность, будете служить.

– Товарищ командующий! Мне очень тяжело будет осваивать другую специальность после стольких лет летной работы. Очень вас прошу, увольняйте.

– Ну вот скажите, зачем вам увольняться, ну зачем? Куда вы поедете? Вы посмотрите на него: ему дают дельный совет, а он все на своем! Вот мое решение: до конца года об увольнении речи не будет. А там посмотрим. Ясно вам?

– Ясно, товарищ командующий.  – Мне самому было уже неудобно отнимать у такого человека время, у него каждая минута дорога. Да и сумерки наступали, ему надо улетать, моторы у Ли-2 уже запущены экипажем. Командующий, прощаясь, еще раз напомнил:

– На досуге подумайте хорошо о вашем решении, посоветуйтесь с семьей.

На этом разговор был окончен. Это был последний разговор с командующим. Больше мне не пришлось его видеть. В конце лета к нам прилетел его заместитель Герой Советского Союза генерал Слепенков. При беседе я рассказал ему о разговоре с командующим и попросил помочь мне уволиться из армии. Он тоже советовал не спешить с увольнением. Но, убедившись в моем твердом намерении, сказал:

– Ладно. Раз так упорно настаиваете, то передайте, пусть представляют материал, с командующим я поговорю. Вообще-то говоря, мы могли бы вас не увольнять, издали бы приказ о назначении на новую должность, и никуда бы вы не делись, служили бы. Но силой вас удерживать не хочется, придется отпускать.

– Очень вам благодарен, товарищ генерал, но я бы просил как можно быстрее мне уехать, так, чтобы к зиме устроиться на новом месте с семьей.

– Ладно. Кадрами все равно заведую я. Постараюсь ускорить,  – сказал генерал Слепенков.

Вот таким путем я добился своего увольнения из рядов славной нашей армии. Честно говоря, одной еще немаловажной причиной, я так считал, такого стремления уволиться явилось то, что хотелось уехать с Дальнего Востока, где я прослужил последних семь лет. Трудно, очень трудно передать, как я жалел, что уволился из армии. До сих пор вспоминаю наш родной аэродром: взлетают и садятся реактивные стреловидные серебряные птицы, оглушая все вокруг грозным ревом мощных двигателей. В такой обстановке стоит командующий нашей армии с сопровождающими его товарищами и дает мне советы, чуть ли не уговаривает, чтобы я не увольнялся из армии, а я уперся, как бык, и все свое лепечу. Какие умные советы он мне давал, как убеждал в моем заблуждении генерал Подольский! Только потом я все это понял и оценил, когда уже было поздно. Таким и сохранился в моей памяти командующий армии генерал Подольский, как талантливый военачальник, умный, требовательный, справедливый генерал. Не случайно он тогда командовал одной из сложных армий ПВО страны. Горжусь тем, что мне посчастливилось служить в подчинении такого славного советского генерала.

Напрашивается вопрос – почему я жалел, что рано уволился из армии? Ведь рано или поздно, все равно когда-то пришлось бы увольняться. А потому, что после стольких лет жизни в армейских условиях так просто, сразу взять и оборвать все, очень тяжело и грустно. Кроме того, я чувствовал, потом это понял, что мог бы еще послужить. Знания и опыт были, здоровье позволяло служить на нелетной работе, я мог бы еще принести определенную пользу, будучи в армии.

Советский ас Э.-У. Чалбаш

В общем, факт свершился. Дальнейшие события разворачивались без особых препятствий. В последний момент мне еще раз было предложено написать рапорт и остаться в армии. И опять я стоял на своем. Дело в том, что, например, сегодня был подписан приказ министром обороны о моем увольнении из армии, а завтра вышло положение о снижении пенсии. Специальной директивой было разрешено остаться в армии тем увольняемым офицерам, которых застало врасплох снижение пенсии, которые на это не рассчитывали. Когда мне было предложено в связи с этим положением остаться в армии, я ответил:

– Отыгрывать назад несерьезно. Как всем, так и мне. Хватит того, что причитается.

Попрощавшись со всем, что мне было дорого в армии: боевыми друзьями-товарищами, чудесной техникой, родным аэродромом и милым гарнизоном, 22 сентября 1959 года в 10 часов утра по местному времени на самолете Ту-104 с аэродрома Кневичи я вылетел в Москву, затем в Киев.

По силе своих возможностей начал трудиться на трудовом фронте. Работал на номерном заводе. В конце своих воспоминаний хочется еще раз подчеркнуть, что 22 года службы в нашей армии были самыми светлыми, самыми радостными и счастливыми годами моей жизни. Ни для кого не секрет, что труд военного летчика-истребителя – тяжелый труд. Летать на современной авиационной технике дело не простое. Но зато эта профессия самая гордая, интересная и романтичная для здорового парня, истинного патриота своей Родины. Для успешной летной работы в современных условиях от летчика требуется, кроме мужества, стойкости и выдержки, хорошее знание эксплуатируемой техники. Летчик должен знать свой самолет и средства, обеспечивающие безопасность полета, в совершенстве. Для такого летчика не страшны ни погода и никакая непредвиденная усложненная обстановка в полете. Для приобретения этих качеств необходим упорный систематический труд и еще раз труд.

Я с полной уверенностью и от чистого сердца заявляю – какой бы ни была сложной и тревожной жизнь в авиации, если бы мне пришлось начинать все с самого начала, то я бы никогда не изменил своему выбору. И я опять пошел бы по тому пути, который я избрал в 1938 году, будучи молодым сельским парнем.