Нас только пара…
Нас только пара…
Наш 49-й КИАП пробыл на переформировке долго. Даже после начала боевых действий в весеннюю распутицу 1943 года на задание вылетало менее половины экипажей, ибо прибывшие с пополнением молодые необстрелянные летчики все еще проходили дополнительную стажировку на нашем тыловом аэродроме. Лишь в начале мая наш полк, укомплектованный квалифицированным летным составом и новейшей техникой, полностью сосредоточился на аэродроме под Вязьмой.
Уже первое задание, в котором мне пришлось принимать участие, было весьма ответственным: во главе четверки Ла-5 из моей эскадрильи я должен был сопровождать шестерку штурмовиков Ил-2 во время их рейда к аэродрому Боровское, что под Смоленском, на котором, согласно данным разведки, скопилось большое количество фашистских самолетов разных типов.
Как сейчас помню беспокойный рассвет 5 мая 1943 года. По всем приметам утро будет безоблачным и ярким, но меня очень смущает стелющаяся над горизонтом дымка. Знаю, что эта коварная полупрозрачная вуаль так надежно занавесит пространство вокруг машины, что и штурмовики потеряешь, как пить дать, и противника не заметишь своевременно. А ведь нам нужно любой ценой уберечь штурмовиков, обеспечить возможность поработать, не спеша, прицельно. Вспоминается, как издевались мы над немцами после их безрезультатной штурмовки нашего аэродрома; не хотелось бы дать повод для злорадства и им.
Но вот и сигнальная ракета. Взлетаем вдвоем: я и мой ведомый лейтенант Мельник-Королюк; вслед за нами – вторая пара. Казалось бы, что там эти несколько десятков секунд задержки? Но за это время мы ушли от аэродрома километров на пятнадцать-двадцать, пристроились к шестерке пролетавших «илов» и следуем вместе с ними к линии фронта, а видимость оказалась еще хуже, чем я мог предполагать. Жемчужно-голубая нереальная дымка стягивает небесную полусферу в размытый пузырь, за пределами которого не различить ничего. Переговариваемся по радио с ведущим второй пары, старшим лейтенантом Астаховым: по громкости сигналов судим, что находимся совсем рядом, а вот, поди ж ты, не видим друг друга. Медлить больше нельзя – приближаемся к линии фронта. Приказываю Астахову возвратиться на аэродром и докладываю ведущему «илов», что вместо четверки «лавочкиных» на сопровождение идет только пара. В ответ слышу сухое:
– Ну, что ж, и на том спасибо.
Понимаю состояние ведущего: действовать предстоит в глубоком тылу противника, да еще с таким незначительным прикрытием. И без того тяжелое задание становится смертельно опасным. Но теперь уже ничего не поделаешь. Линию фронта мы пересекли благополучно: проспали, пожалуй, гитлеровские зенитчики, да и злополучная дымка была в этом случае нам на руку. Оправдался расчет нашего командования: необычно ранний рейд небольшой группы «илов» был для гитлеровцев полнейшей неожиданностью. Во всяком случае, при первом заходе наших штурмовиков на аэродром Боровское зенитки не успели открыть огонь, и в воздухе не было ни одного фашистского самолета.
Ну, чем не повторение «сюрприза», преподнесенного нам немцами в День Красной Армии свыше года тому назад? Но результативность-то оказалась иной! Не скрою: я злорадствовал, видя, как вспыхивают и разлетаются в щепки «юнкерсы» и «мессера», как мечутся по аэродрому гитлеровцы. Подмывало пройти на бреющем и тоже дать очередь из обеих пушек – хотя бы отомстить за погибших боевых друзей. Но приходилось сдерживать себя: боеприпасы нужны для защиты штурмовиков.
При втором заходе «илов» немцы уже опомнились и открыли сильный огонь, но он не помог – были разбомблены склады горючего и боеприпасов. Пора бы и домой возвращаться, однако наших друзей охватил азарт, и они решили атаковать в третий раз. Зря, конечно: с запада к нам стремительно приближается шестерка Ме-109. Передаю по радио ведущему «илов»: «Кончайте работу, «худые» слева!»
– Понял, заканчиваем, – отвечает тот. – Прикрывайте!
«Илы» уже на боевом курсе, делать немедленный разворот им нет смысла. Но и прикрывать их в такой ситуации намного сложнее. Эх, если бы еще пара «Лавочкиных!» А то представьте: на шесть штурмующих аэродром «илов» идут шесть «мессеров», а наперерез им – только два наших Ла-5.
Право, не то что сейчас, но и на следующий день я уже не мог воспроизвести в памяти динамику этого тяжелейшего воздушного боя. Это были те минуты, когда отмобилизованы до предела все внутренние резервы человека и все мастерство летчика-истребителя, когда принимаешь решение и действуешь поистине молниеносно. Мой ведомый лейтенант Мельник-Королюк показал себя в этом бою летчиком самого высокого класса. Временами мне даже казалось, что он читает мои мысли, появляясь именно в тот миг и там, где я хотел бы его видеть.
Был момент, когда два Ме-109 крепко уцепились за нашего несколько задержавшегося Ил-2. Я бросился к нему на помощь, дал по одному из «мессеров» длинную очередь. Он вошел в штопор, врезался в землю, но его напарник тем временем успел изрешетить мое левое крыло и, в свою очередь, попал под пушечный удар Мельника-Королюка. А еще секундой позже уже мне удалось спасти моего друга от подкравшегося к нему сзади третьего «мессера»…
Если бы все перипетии этого воздушного боя заснять на кинопленку, после проанализировать его было бы нелегко, т.к. мы не просто отбивались от истребителей противника, а прежде всего защищали своих штурмовиков. Бой продолжался по всему маршруту, даже над нашей территорией, а я, признаться, и не заметил, когда мы пересекли линию фронта. Видно, здорово мы насолили немцам, если они на этот раз действовали столь настойчиво и храбро.
Спасибо нашим зенитчикам: помогли, наконец, отшить «мессеров». Лишь теперь я смог перевести дыхание. Сосчитал свои «илы» – в наличии все шесть и в воздухе пока что держатся. Мельник-Королюк тоже вроде бы жив и здоров, докладывает, что все в порядке. А вот где мы находимся – неведомо, не успел сориентироваться. Спрашиваю у ведущего «илов»:
– Куда следуем? У нас горючее на исходе.
– Через пять минут будем садиться. Дотянете?
– Дотянем.
Сели все благополучно. И лишь здесь, на аэродроме под Сухиничами, мы наконец познакомились с теми, кого так самоотверженно защищали. Громадного роста майор, ведущий шестерки штурмовиков, подошел ко мне, пожал мощной ручищей мою руку, пробасил добродушно:
– Что же ты прибеднялся, капитан; мол, нас только пара! Да я с такой парой готов летать всегда!
Мы с Мельником-Королюком посмущались для приличия и, в свою очередь, начали расхваливать действия дружной шестерки. Да чего уж там говорить, приятно было и нам, и им: на фотопленке зафиксировано более десятка пораженных штурмовиками целей, а плюс к тому два сбитых нами Ме-109. Но, признаться, когда начали осматривать свои Ла-5, жутковато стало: на моем 37 пробоин, у Мельника-Королюка – 42. Наши изрешеченные самолеты клеили и латали до позднего вечера. Домой мы прилетели только на следующий день утром. Недоумеваем: почему это к нам все лезут с объятиями да поцелуями, неужто наша слава столь громка? Ах, вот в чем дело, оказывается, наши гостеприимные хозяева аэродрома Сухиничи, пообещав сообщить командованию нашего полка о нашей задержке из-за ремонта самолетов, забыли это сделать, и нас уже сочли погибшими.
Да простится им эта забывчивость – на радостях бывает всякое. Кстати, после этого вылета мои грешки были списаны, даже взыскания не дали, хотя командир полка отчитал меня сполна – и правильно сделал.