За что командир наказал?

За что командир наказал?

В любом, большом и маленьком, деле свое желание надо сочетать с возможностями и умением. В данном случае у меня было очень большое желание сбить бомбардировщик противника, но мои возможности и умения оказались еще недостаточными, чтобы исполнить желание.

Вот как это произошло. Прикрывали мы наши наземные войска от удара фашистской авиации с воздуха. Моим ведомым был Кочегаров. Летаем в своем районе, рассматриваем, что происходит на земле, не видать ли воздушного противника. Все спокойно. В воздухе никого, ведь погода настоящая зимняя, морозец приличный, видимость хорошая. Через минут 25–30 нашего полета появляется на горизонте в виде черной точки цель. Мы немедленно разворачиваемся в сторону цели и в скором времени убеждаемся, что это Ю-88, следует в наш район. Подаю своему ведомому эволюциями своего самолета знак: «за мной в атаку». И устремляюсь к бомбардировщику. Но быстро догнать его невозможно, у нас максимальная скорость 250–300 км/час, под фюзеляжем торчат лыжи вместо колес, которые не убираются в полете, а Ю-88 имел скорость 380–400 километров. Поэтому, как только увидел противника – немедленно атакуй, иначе тот даст газ и уйдет. Вначале, пока он нас не видел, нам удалось приблизиться к нему, но, как только он нас заметил, сближение кончилось, и он стал удаляться на свою сторону. Казалось бы, лучшей мишени нечего ждать, одиночный бомбардировщик, а нас двое истребителей, по всем законам теории и практики он должен быть сбитым, но, к сожалению, этого не получилось. Поняв, что ближе в нему подойти не сумеем, я открываю огонь, тщательно прицеливаюсь, а он летит, трассы вроде ложатся на самолет, но эффекта нет, а желание его сбить огромное, продолжаю стрелять из своих двух «шкасов», но все так же безрезультатно. Так обидно и досадно, хоть что хочешь, то и делай, безрезультатно. Больше выжать из мотора ничего нельзя, все, что он может дать, честно отдает. Но мала, мала скорость, как ее прибавить? А Ю-88 все идет спокойно своим курсом, и кажется, что он дразнит нас и издевается. Злость нарастает, продолжаю стрелять уже длинными очередями, хочется во что бы то ни стало сбить нахала и отомстить за издевательство. Вижу, что скоро пересечет линию фронта, и изо всех сил стараюсь лучше прицелиться и не отпускаю гашетки пулеметов, пока не собью фашиста. Вдруг мои пулеметы заглохли, перезаряжаю их, не упускаю из вида бомбардировщик, снова нажимаю на гашетки, но молчат мои пулеметы. Делать нечего, прекращаем преследование, возвращаемся в свой район и продолжаем патрулирование. Затем возвращаемся домой, мысли невеселые, сколько стрелял и не попал, противник ушел безнаказанно. Мой ведомый стрелял очень мало, он еще дальше от цели был, позади меня. Хорошо хоть отогнали. Но все мысли прикованы к одному: как же их догонять? как сбивать? как надежно прикрыть наши наземные войска от ударов с воздуха? Мы хотя тогда еще не знали, но органически чувствовали, как они нуждаются в нашей помощи, как они радуются, когда над их головами летают свои самолеты! Но летать над своими войсками и быть почти беспомощными – от этого мало радости и им, и нам. Надо что-то предпринимать, так воевать нельзя, от такой нашей войны пользы очень мало. Единственный выход – просить, убеждать, умолять командование, чтобы хотя бы небольшую полосу укатать и летать на колесах. Это единственная возможность приобрести скорость, чтобы свободно догонять в воздухе хотя бы бомбардировщики и резко увеличить маневренность против истребителей противника. Вот с такими мыслями я возвращался с этого неудачного боевого вылета. Как бы там ни было, зависит от нас или не зависит, противник ушел, сбить не смогли.

Какая бы там причина ни была, летчик в таких случаях всю вину берет на себя. Это позор для летчика, когда такая была цель, и она упущена, не наказана. Я лично очень болезненно переносил подобные неудачи. После посадки на аэродроме все будут расспрашивать, интересоваться подробностями, как да почему не сбили… Конечно, самая неприятная встреча ожидалась с начальником штаба полка майором Мерзеликиным, который неизменно потребует доклад с блокнотом и карандашом в руке. И придется докладывать, что в таком-то районе на нашей территории атаковали бомбардировщик Ю-88, стреляли и не попадали. Что может быть досаднее для летчика-истребителя!

Прилетели, сели, доложили все по форме и пошли в землянку в «козла» играть до очередного полета. Через некоторое время прибегает посыльный и говорит:

– Вас командир полка вызывает!

Прихожу к командиру, докладываю:

– По вашему приказанию прибыл.

– Это ваша работа?  – и показывает на стволы пулеметов, лежащие на его столе.

Я не понял сразу, в чем дело.

– Какая работа, товарищ командир, не понимаю вас.

– Не понимаете? Это стволы ваших пулеметов, не узнаете?

– А как они попали к вам, для чего?

– А для того, чтобы показать всем летчикам, как вы неграмотно эксплуатируете свое оружие. Теперь догадываетесь?

– Да, теперь догадываюсь, почему они перестали стрелять.

– Вот-вот, расскажите всем летчикам, как вывели из строя свое оружие! А за то, что сожгли стволы пулеметов, объявляю вам выговор, понятно вам?

– Понятно, товарищ командир.

Выговор я получил законно, но дело не в выговоре на войне, дело гораздо важнее: понять и осознать сущность произошедшего. Вот почему они отказали: оказывается, пули уже не летели, а, расплавляясь, капали из стволов тогда, когда я стремился обязательно сбить врага, нажимал на гашетки и держал их недопустимо большее время, чем положено. От сильного нагрева стволы мои посинели и вышли из строя. Когда собрались все летчики и мне дали слово, я постарался сделать полный анализ своего полета, особенно подробно остановился на причине, вынудившей меня открывать огонь с очень большой дистанции, как прицеливался, как наблюдал за полетами трасс, которые обманчиво ложились на цель, как нажимал и сколько держал нажатыми гашетки пулеметов. Стесняться уже больше не было смысла, мы только начали воевать, все еще впереди. Поэтому решил внести полную ясность в разговор о причинах и ошибках, которые привели к такому финишу. Кроме того, я честно признался и в том, что неправильно определил дальность до цели тогда, когда мне казалась дистанция нормальной, а фактически она была очень большая.

Когда я закончил свою информацию, командир полка Аркадий Никифорович разрешил летчикам задавать вопросы. Вначале были вопросы, вскоре затем начались выступления, предложения и советы. В общем, получилась небольшая конференция, и она сыграла в дальнейшем большую роль в вопросах воздушной стрельбы.

Не зря был опытным летчиком и прекрасным методистом наш командир Аркадий Никифорович Воротников. Как он умно и хитро все обставил: мне выговор, но зато воспользовался таким моментом, чтобы на тактическом материале учить летчиков, как надо и как не надо делать. Свою цель он прекрасно осуществил, и мы многое поняли в тот день. Кроме того, командир полка обещал, что следующий передовой аэродром будет укатан, и мы сможем опять перейти на колеса. В конце своего выступления я взял на себя смелость и дал совет всем летчикам, как молодым, так и старым, что никогда не следует открывать огонь по самолетам противника с большой дистанции – это бесцельная трата боекомплекта и теряется внезапность атаки. Лично сам больше никогда с большой дистанции огонь не открывал, а стрелял с самых допустимо коротких дистанций, и эффект был неплохой. Забегая несколько вперед, можно привести такой пример. Во время Орловско-Курской операции в 1943 году на самолете Ла-5 с одной короткой очереди (25 снарядов) мне удалось сбить бомбардировщик Де-215. Вот какую огромную роль играла дистанция открытия огня в воздушном бою в то время.

Я ранее говорил, что в школе воздушной стрельбой мы не занимались. Пришлось вот теперь практически отрабатывать элементы воздушной стрельбы по фактическому противнику. Надо сказать, что это стоило нам лишней крови. Тут остро выявился еще один недостаток И-16 – по тем прицелам, которые были установлены на И-16. очень трудно было определять дальность до цели. Поэтому, после моего горького опыта, мы стали тренироваться в определении дистанции в полете по видимости различных деталей впереди или рядом летящего. Для этого использовали каждую возможность в полете или на земле по своим самолетам определять дистанции. Это помогло нам быстро определять расстояние до цели и реже открывать огонь с большой дистанции. Так что на войне тоже была учеба, своеобразная, но боевая учеба. Надо было наверстать все упущенное в мирное время, особенно нами, инструкторами летных школ, хотя эти упущения произошли не по нашей вине. Кроме того, на войне постоянства нет. По шаблону воевать было нельзя, враг коварен и вооружен до зубов. Вероломство, коварство и нападение из-за угла были любимыми методами летчика-фашиста. Надо было тщательно следить за всеми повадками немцев, за их тактикой, сопоставлять со своей тактикой, своими методами. Вырабатывать новые методы борьбы с учетом возможностей наших и их самолетов. Провоевав некоторое время, изучив особенности тактики противника, мы пришли к выводу: И-16 может успешно вести воздушный бой с таким грозным в то время истребителем Ме-109 на горизонтальном маневре. И-16 имел прекрасные маневренные способности по горизонтали, и враг ничего не мог сделать И-16. Он старался перевести воздушный бой на вертикальных маневрах, это было ему выгодно, т.к. скорость у него была большая. В таких случаях мы навязывали Ме-109 бой на горизонталях. Кроме того, они никогда в лоб к И-16 не заходили, они вообще избегали лобовой атаки. Поэтому, стоило только своевременно обнаружить врага, он был не страшен, на И-16 можно было делать чудеса в умелых руках. Спасибо ему за это тысячу раз! Ведь в итоге именно И-16, этот наш маленький, тупоносый «ишачок», как называли его и летчики, и не летчики, вынес в первый год войны основную тяжесть боев, выпавших на долю нашей истребительной авиации.