КОМАНДИР

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

КОМАНДИР

Мы опять наступали.

Далеко позади остались районы боев за Радомышль, Коростышев и Житомир, на подступах к большому железнодорожному узлу Шепетовка. Позже войска нашей 1-й гвардейской армии свернули на юго-запад в направлении Черного Острова, а оттуда на Гусятин…

Сражения велись за каждый метр освобождаемой земли. Наступление войск Красной Армии на южном участке советско-германского фронта занимало особенно важное место в разработанных Советским Верховным Главнокомандованием планах зимней кампании 1944 года, ибо освобождение Правобережной Украины и выход советских войск на юго-западную границу СССР открывали перспективы нанесения ударов через Румынию по Балканам, в сторону Польши, а также по флангам и тылам группы армий «Центр», защищавшейся в Белоруссии.

Таким образом, в стратегических планах Советского Верховного Главнокомандования появилось направление — Польша, обозначенное на штабных картах красными стрелами…

Позади уже были почти два месяца боев, а теперь нам предстояло новое наступление по раскисшей земле, среди глубоких оврагов, многочисленных балок и разлившихся весенними водами рек.

В 1944 году весна на Украине наступила раньше обычного. Уже в конце января начал таять снег, часто шел дождь, реки вздулись и вышли из берегов. Дороги сделались непроходимыми. Распутица чрезвычайно затруднила маневр подвижных войск, действия артиллерии. Трудно стало подвозить боеприпасы, поэтому на счету был каждый снаряд.

— Если стреляешь, попадай наверняка во врага, боеприпасы сейчас дороже золота, — постоянно напоминал нам командир батареи.

Каждый из нас уставал в эти дни неимоверно. Мы постоянно находились в боевой готовности. Продолжительные бои, марши, сближения с противником или обходы его с флангов. И так бесконечно. Случалось, хотя теперь и редко, что приходилось немного отступать под натиском переброшенных на наш участок фронта свежих гитлеровских частей. Однако было что-то такое, что во сто крат увеличивало силы каждого солдата, укрепляло желание оплатить врагу за его зверства.

Все, свидетелями чего мы были, взывало к отмщению Украина, до гитлеровского нашествия богатая и цветущая земля, встречала 1944 год в огне и пожарищах, ограбленная и залитая кровью. На территории Украины оккупанты проводили преступную политику массового уничтожения советских людей, применяя подлейшие, наиболее изощренные методы. Например, в Славуте, Каменец-Подольской области, они создали «гросслазарет» для военнопленных, где телесные истязания, пытки и преднамеренное распространение инфекционных заболеваний привели к тому, что смерть косила там ежедневно до трехсот человек. Во второй половине 1944 года я был направлен в тот район на курсы младших лейтенантов и, таким образом, имел возможность лично видеть длинные, широкие и глубокие рвы, в которых живые искали останки своих близких…

И теперь, когда мы продвигались на запад, я видел много подобных противотанковых рвов, заполненных трупами женщин, детей, стариков. В одном только городе Ровно гитлеровцы расстреляли 102 тысячи человек.

Во многих книгах описываются сейчас эти чудовищные злодеяния гитлеровцев не только на советской земле. Множатся доказательства их зверств. Окровавленная земля продолжает открывать старательно скрытые фашистами тайны.

В то время мы шли по свежим следам этих злодеяний. И сегодня, спустя много лет, я не в состоянии описать ужаса и переживаний от виденного. В моей памяти и сердце на всю жизнь осталась никогда не заживающая рана и… одновременно обыкновенный человеческий стыд за виновников преступления, которые называли себя людьми.

Мы были до предела изнурены боями и этими картинами ужасов… Однако каждый из нас непреклонно стремился вперед. И не только желание отомстить врагу удесятеряло наши силы. Ведь мы знали, что уже близко граница…

— Наконец-то исполнятся наши мечты, мы увидим Польшу. Скоро туда придем, должны прийти, — подбадривал меня командир батареи. Как я был ему благодарен за эти слова! Что и говорить, мы оба радовались предстоящим встречам, имели на это причины… И не только мы…

«Личный состав воодушевляла великая цель, ставшая после двух с половиной лет войны близкой и реальной, — выйти на государственную границу, выбросить фашистских захватчиков за пределы Советского Союза. 23 февраля в частях прошли митинги, посвященные 26-й годовщине Красной Армии. Политические органы по-прежнему уделяли большое внимание росту партийных организаций и их укреплению. В феврале 1944 г. на 1-м Украинском фронте в ряды ВКП(б) было принято 13 546 человек, а к 1 марта на учете парторганизаций имелось 181 603 коммуниста»[59].

3 февраля в батарее состоялось общее собрание партийной и комсомольской организаций. В тот памятный день вместе с несколькими друзьями артиллеристами я был принят кандидатом в члены ВКП(б). Я стал одним из кандидатов в члены великой партии Ленина и с этого времени мог уже гордиться званием коммуниста.

— Помните, товарищи, что принадлежность к партии — это большая обязанность. Коммунисты не имеют никаких привилегий, кроме одной — больше других посвящать себя общему делу, лучше других бороться и работать для победы. Коммунисты не имеют никаких особых прав, кроме одного — всегда быть впереди, быть там, где труднее всего, — закончил собрание этими словами парторг Наумов. А потом он поздравил нас и крепко пожал нам руки.

— Служим Советскому Союзу и для победы не пожалеем ничего!

Я помню, как вместе с другими шептал эти слова, глубоко взволнованный. Для каждого из нас это было событие огромной важности.

Все артиллеристы тепло поздравляли нас. Особенно горячие поздравления высказал командир батареи майор Сапёрский, человек, которого я уважал и любил как очень близкого и дорогого мне человека с первого момента пашей встречи.

А такие встречи неизгладимы в памяти, они остаются навсегда в сердце. Доброжелательность, какую я встречал со стороны этого человека и его подчиненных, породила в моем сердце огромную благодарность и большую привязанность к ним. Наученный печальным опытом свыше полуторагодичной службы в польских молодежных военизированных трудовых отрядах, я не предполагал, что есть такая армия, где так высоко ценится достоинство человека, и неважно, генерал он, офицер или просто рядовой.

Сколько раз в казармах в Хрубешуве, и даже уже в 21-й учебной роте в Сталёвой Воле, над нами, юнцами, командиры издевались. Не забуду высокого рябого командира роты, излюбленным занятием которого были так называемые налеты на казарму, после которых постель, матрацы — все было разбросано. Однако развлечение командира на этом не кончалось. Через несколько минут после возвращения с занятий каждый из нас должен был стоять в строю со своим матрацем и котелком. Старший сержант любил смотреть и смеяться над тем, как мы ползли с матрацем, держа котелок в зубах… Или так называемые «лягушки» (прыжки на корточках с табуреткой над головой), стояние с винтовкой на солнце или на морозе, форсированные марши но воскресеньям и, наконец, грубое отчитывание, когда мы возвращались из костела. Помню случаи самоубийства, умышленного нанесения себе увечья, дезертирства… А ведь каждый из нас был приучен к трудностям повседневной жизни, с которыми встречался уже в родном доме, где родители не могли себе позволить лишних нежностей с ребенком.

К сожалению, такие методы в армии буржуазной Польши были обычным явлением. Кое-что об этом могут сказать бывшие пехотинцы, кавалеристы, артиллеристы. Да и могло ли быть иначе, если в офицерском составе было 90 процентов выходцев из помещиков, буржуазии, а кадровые подофицеры просто лезли из кожи, только бы принадлежать к этой высокооплачиваемой касте…

И вот с июля 1942 года я имел возможность сравнить отношение человека к человеку там, в армии помещичьей Польши, и здесь, в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Впрочем, какое могло быть сравнение между унижением, с которым я там столкнулся, и уважением и братством, объединявшими всех, с кем я встретился здесь. А ведь это было крайне тяжелое время, когда даже к самым резким словам командира любой солдат отнесся бы наверняка с пониманием.

Помнятся мне те первые недели войны. Отступали по пыльным дорогам, а вокруг были воронки от бомб, разбитые в щепки машины и повозки с телами убитых.

Километры дорог отступления удлинялись…

— Мы возвратимся, ребята, возвратимся, — в перерывах между боями, на привалах, во время каждой беседы повторял командир батареи. Черные взлохмаченные волосы, улыбка на лице, мечтательные глаза и по-отечески доброе сердце — таким он был. Получил батарею после краткосрочных курсов, куда был направлен прямо из университета, где изучал математику, поэтому артиллерийские расчеты не представляли для него никакой трудности. Когда я впервые с ним встретился, ему было неполных двадцать четыре года.

В перерывах между боями, когда он возвращался с наблюдательного пункта, усталый, но, как всегда, улыбающийся, он садился с нами побеседовать. Говорил увлеченно, хотя умел и слушать других, хвалил за инициативу и рассудительную отвагу в бою. Иногда у кого-нибудь случались незначительные провинности. Кто из солдат их не допускает? Он тогда смотрел долго, проницательно, потом улыбался как-то грустно и говорил:

— Пожалуй, больше не встретимся по такому делу, а?.. Если любишь свою Советскую Родину, то знай, что она требует от тебя, от всех нас дисциплины сегодня больше, чем когда-либо прежде. Они требуют — Родина и советский народ, — а не я, — повторял он часто.

Какими же человеческими, мудрыми и необходимыми были эти методы воспитания! В их эффективности я мог убедиться и позже, когда по примеру командира сам применял их в подчиненном мне батальоне, а впоследствии как заместитель командира полка народного Войска Польского.

В Красной Армии я узнал настоящую солдатскую дружбу и сильно полюбил своих товарищей по оружию — людей простых, обыкновенных, сердечных. Таким был и наш командир батареи, который даже в самые трудные моменты забывал о себе, а видел только нас, артиллеристов, и технику, которой мы вместе били врага. Такими же были офицеры и младшие командиры батареи, которые делились с солдатами последней щепоткой махорки, ложкой супа.

А пример подавал командир батареи.

Во время оборонительных боев в предгорьях и в горах Кавказа, в широких степях Кубани и на Таманском полуострове, на берегу Азовского моря, а сейчас среди садов и крытых соломой украинских хат улыбка, приветливые слова, песенка командира батареи придавали нам бодрость и силы для борьбы.

Эх, как бы дожить бы

До свадьбы-женитьбы

И обнять любимую свою!

Слова песенки «Лизавета» почти не сходили с его уст. Маша, невеста, ожидала его на далеком Урале. Там же остались его родные: мать, сестра и отец — инвалид со времен борьбы за Советскую власть с бандами Антонова и Махно.

— Я приближаюсь к родине моих предков, — делился он со мной. — Увижу ли я ту землю, за свободу которой пролили они свою кровь?

И грезилась командиру земля, знакомая по рассказам, которую он хотел увидеть свободной.

— Увижу ли Вислу и ту Келецкую землю, где на деревьях много птичьих гнезд и елки вечнозеленые… Земля, которая впитала кровь повстанцев 1863 года. Знаю, что не все из них дождались свободы. Мой дед тоже умер…

Командир погружался в раздумья, а мы смотрели на постоянно пылающий западный горизонт. Там, уже совсем недалеко, проходила государственная граница Советского Союза, а за ней Польша, моя родная земля, а для командира батареи — родина предков.

В первые дни марта советские войска, действовавшие на Правобережной Украине, перешли в наступление. Мощный удар, нанесенный по врагу, потряс его оборону. В ходе боев мы оставляли позади сожженные деревни и города чудесной украинской земли. За нами оставались новые километры дорог и люди, освобожденные от неволи. В лицо нам веял мягкий юго-западный ветер. Мы прошли реку Збруч.

Однако и здесь противник оказывал ожесточенное сопротивление, пытаясь остановить дальнейшее продвижение советских войск на юг. Еще в конце февраля, обнаружив подготовку 1-го Украинского фронта к наступлению, он начал перебрасывать на этот участок из района Умани пять танковых дивизий. Между Тарнополем и Проскуровом он сосредоточил до девяти танковых и шести пехотных дивизий, которые предприняли ряд сильных контрударов.

Это несколько снизило темны нашего наступления. В особо тяжелом положении находились пехотные подразделения. В трудных условиях весенней распутицы они вынуждены были отбивать яростные атаки моторизованных войск врага. День и ночь гремели орудия нашей артиллерии, прямой наводкой уничтожая гитлеровские танки.

…Наступил вечер, один из тех в моей фронтовой жизни, которые навсегда останутся в памяти. Вокруг гремела канонада. Трассирующие пули рассекали воздух. В отдалении, метров за пятьсот от позиций батареи, горела какая-то деревня, а дальше находились подразделения нашей дивизии. Они вели бой, как нам казалось, успешно. Мы уже нетерпеливо ждали команду «Отбой», чтобы опять двинуться вперед, на запад.

Но боевая обстановка всегда таит в себе неожиданности…

Среди развалин догорающей деревеньки вдруг показались танки. Двигались они в нашем направлении. В вечерних сумерках «тигры» выглядели, как чудовища, угрожая ревом моторов, грохотом орудий.

Итак, схватка не на жизнь, а на смерть. Только так всегда заканчивались эти сражения. Танки приближались.

— К бою! — раздалась команда майора Сапёрского. — Бронебойным, прямой наводкой!..

Вой снарядов рассекал воздух над нашими головами. Первые снаряды разорвались сзади, где-то за позициями наших орудий. Следующие рвались уже перед нами… Резкие вспышки взрывов ослепляли нас.

— Огонь… Огонь! — кричал командир орудийного расчета сержант Коля Усиченко. Я устанавливал прицел. Ефрейтор Ахмет Мусукаев щелкал замком орудия после каждого выстрела.

Снаряд за снарядом летели навстречу танкам врага. Схватка была беспощадной, а ее ставкой была не только наша жизнь, а прежде всего свобода людей, уже спасенных от неволи, и тех, кто еще этого ждал. Для меня лично это был этан на пути к родной деревне, которую я покинул четыре года назад.

Текли минуты, а нам они казались вечностью.

Грохот орудий, крики команд, стоны раненых, взрывы снарядов и фонтаны грязи… Санинструктор Соня бегала между позициями орудий. Среди вспышек взрывов блестели ее длинные вьющиеся волосы. Была она без ушанки, без шинели…

Вдруг где-то сзади, за нами, небо окрасилось огнем. Раздался страшный грохот и вой. Что-то с ревом пролетело над нашими головами.

— «Катюши»! — радостно закричали мы. Там, откуда только что неслись смертоносные снаряды из пушек вражеских танков, пылала сейчас земля. Рукавом я вытер мокрое от пота лицо.

— Ребята, скорей сюда!.. Ребята! — сквозь гул, шум, грохот и стоны раненых пробивался отчаянный крик Сони. Я почувствовал, как деревенеют ноги. Боялся за эту девушку, которая была мне так дорога… Опережая других, я бросился к ней.

Соня стояла у орудия четвертого расчета.

«Не проклятая ли эта цифра: «четыре», — думал я, снимая с головы ушанку. — Опять четвертый расчет…»

Орудие лежало на боку, а перед ним зияли две темные и плоские ямы. Здесь же рядом лежали четыре уже безразличных ко всему человека, а пятый артиллерист умирал: осколок снаряда попал ему в живот… Здесь же, около разбитого орудия, мы увидели командира батареи. Кровь текла по его лицу. Широко открытые глаза майора были обращены на запад. Туда, откуда мы ждали знакомого дуновения с недалеких уже мазовецких равнин…

«За время наступления с 4 марта по 17 апреля войска 1-го Украинского фронта продвинулись вперед на 80— 350 километров, освободили значительную часть Правобережной Украины, ее областные центры Винницу, Каменец-Подольск, Тарнополь и Черновицы, а также свыше 700 крупных населенных пунктов. Войска фронта вышли в предгорья Карпат и совместно с войсками 2-го Украинского фронта разрезали фронт немецко-фашистских войск на две части»[60].

И опять мы шли вперед… Шли на запад, но без тех, кого смерть вырвала из наших рядов после пройденных почти полутора тысяч километров фронтовых дорог и бездорожья.

С ранней распутицей ушла зима 1944 года. С пологих и крутых холмов, где все еще белели лоскутки снега, текли ручьи и, сверкая на солнце, неслись вниз, в долины. На полях зеленели хлеба, на горных лугах пробивались иголки травы. Кроны деревьев одевались в листву и цветы. Теплом повеял южный ветер, и живительные соки пустила многострадальная украинская земля. Весну мы встретили в предгорьях Карпат.

1-я гвардейская армия, а в ее составе и наша батарея, приближалась к моей родине. Я радовался, а вместе с тем боль и сердечная скорбь по убитым товарищам сжимали сердце…

После очередного боя меня опять увезли в полевой госпиталь. На этот раз я там находился несколько дольше. Однако не очень долго, так как я сориентировался, что госпиталь находится в Копычинцах… Да, да, в моем уездном городке, откуда до родной деревни было всего лишь 20 километров…

— Крепкий организм у тебя, парень! После такого воспаления легких, потери крови… Ну, ну, — помню приветливые слова начальника полевого госпиталя, очень милого доктора в звании майора.

Что я мог ей ответить? Сказать, что через открытое окно вижу кусочек знакомой улицы, слышу разговоры на моем родном языке?..

Сколько доброты и сердечности было в словах и делах этих людей в белых халатах — врачей, сестер, обслуживающего персонала!

После войны у меня было достаточно времени, чтобы прочитать много книг, посмотреть спектакли, фильмы, прослушать много радиопередач и… как редко мы слышим о людях в белых халатах, не воздвигаем им памятников. По роду своей работы моя жизнь так складывалась, что я побывал во многих странах мира. В некоторых из них, горькая это правда, я видел памятники людям, которых еще при их жизни следовало бы утопить в слезах и крови тех, кто пал от их рук. Людям в белых халатах не сооружают памятников, а ведь как часто они спасают самое дорогое для человека — жизнь.

Пусть мне простят эти немного неловкие слова, восславляющие неприметный героизм, любовь и преданность людям.

Сердечное им спасибо за их благородный труд!