ПО ПЯТАМ ВРАГА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПО ПЯТАМ ВРАГА

Наконец-то пришли долгожданные, незабываемые дни. От радостного волнения глаза многих из нас подозрительно блестели.

Мы двигались все дальше и дальше. За нами остались огромные кавказские вершины, в окружении которых мы пробыли пять месяцев. Мы покидали рубежи, где вели упорные оборонительные бои, где решался вопрос не только нашей жизни. Гитлеровским войскам не удался план «Эдельвейс» — захват Кавказа и Закавказья с последующим соединением войск Кавказского фронта с армией фельдмаршала Роммеля, действовавшей в Северной Африке. Рухнули планы захвата Индии… Войска нашего Закавказского фронта свое задание выполнили.

Уже стало известно о разгроме гитлеровцев под Сталинградом. Радость от победы в одном из самых важных сражений войны была огромна. Гитлеровские войска отступали с кавказских предгорий. Из информаций командира батареи мы знали, что с каждым днем линия фронта на Северном Кавказе сокращается, а неприятельские группировки все дальше и дальше оттесняются в сторону Таманского полуострова. Наша батарея также принимала участие в этом спихивании врага к морю: мы поддерживали огнем натиск пехоты, раскалывали колонны отступающих войск, разбивали переправы через бурные от весеннего половодья реки.

«За время полуторамесячного наступления от предгорий Кавказа до Краснодара войска Северо-Кавказского фронта, пройдя с ожесточенными боями большой путь, очистили от немецко-фашистских захватчиков богатейшие земли Северного Кавказа, Ставрополья и значительную часть Кубани. Они освободили около 2 тыс. населенных пунктов, в том числе 20 городов и 40 районных центров»[34].

Медленно, но настойчиво продвигались мы вперед. Трудные это были дни. Действовать приходилось в исключительно тяжелых условиях: весеннее бездорожье, дождь со снегом, сильные ветры, грязь но колено… А враг отчаянно сопротивлялся и часто переходил в контратаки.

«Партполитаппарат частей проводил беседы, митинги, посвященные успешному наступлению наших войск на фронтах Отечественной войны. В партийных и комсомольских организациях проходили совещания коммунистов и комсомольцев, на которых подводились итоги боев и намечались задачи на предстоящий наступательный бой. С новым пополнением проводились беседы по вопросам воинской присяги…»[35]

Как комсорг батареи, я также принимал участие в этой работе. Наша батарея состояла в основном из молодежи. В комсомольской организации насчитывалось тогда свыше тридцати солдат и сержантов. Во время собраний и митингов или просто разговоров по душам всегда выражалась твердая вера в силу Советской Армии, непоколебимая убежденность в разгроме врага и нашей победе. Вместе с парторгом Наумовым мы систематически знакомили артиллеристов с обстановкой на других фронтах, читали газеты, обсуждали статьи. Состав партийной и комсомольской организаций постоянно увеличивался. Мы радовались этому, ибо это было доказательством роста политической сознательности беспартийных и высоких боевых качеств личного состава.

А это проявлялось в каждом бою. Не раз мне приходилось наблюдать результаты действий наших огневых расчетов, которые, экономя боеприпасы, стреляли наверняка. Кавказские горы многому нас научили, фашисты получали по заслугам.

«На пути отступления от Главного Кавказского хребта до Краснодара противник оставил десятки тысяч убитых солдат и офицеров. Он потерял разбитыми и уничтоженными огнем нашей артиллерии и авиации свыше 270 танков, более 260 орудий, 70 самолетов, до 250 пулеметов и свыше 2 тыс. автомашин. Преследуя врага, наши части захватили 400 танков, 827 орудий, 144 самолета, до 1750 пулеметов, около 10 тыс. автомашин, свыше 2 тыс. мотоциклов, десятки железнодорожных составов и складов с военным имуществом»[36].

Результаты своего воинского труда мы видели воочию: подбитые танки с черными крестами, сожженные автомашины и тягачи, всевозможное наспех брошенное военное снаряжение и, конечно, трупы гитлеровских вояк.

Такое зрелище радовало нас. Но одновременно сердца наши сжимались от боли. В них пылала огромная ненависть к врагу за совершенные им преступления. Преступления, к виду которых не могли привыкнуть наши все повидавшие на войне глаза. Такое не умещалось, не могло уместиться в нашем воображении…

«Однако поспешное отступление немецко-фашистских захватчиков с Кавказа не мешало им широко применять свои варварские методы «выжженной земли». Во всех войсках действовал приказ Гитлера № 4 «О порядке отхода и оставления местностей». Этот приказ требовал уничтожения всего оружия, автомашин и т. д., которые не могут быть взяты с собой; разрушения всех объектов, зданий, представляющих ценность для противника; увоза всех мужчин в возрасте от 15 до 65 лет, если не всего гражданского населения.

Этот приказ своего фюрера гитлеровские вояки выполняли с особой охотой. Отступая, они в дикой злобе ко всему советскому беспощадно истребляли ни в чем не повинных мирных жителей — женщин, стариков, детей, разрушали города и станицы»[37].

В пути мы догнали наши моторизованные подразделения. Ехали вместе с ними несколько часов. Дорога была тяжелая — размокшая, вся в выбоинах и лужах ледяной воды.

День стоял погожий, в воздухе уже чувствовалось приближение весны. Косые солнечные лучи отражались в огромных лужах грязи, играли бликами на наших лицах. Вокруг расстилались кубанские степи, изредка попадались одинокие, словно заблудившиеся, деревья. Время от времени на пути встречались и казачьи станицы… Точнее, это были лишь названия, оставшиеся на штабных картах от населенных пунктов. Как же часто мы видели эти груды пепла и развалин, которые догорали на глазах немногочисленных жителей, оставшихся в живых! Воздух был насквозь пропитан дымом и чадом. Среди пепелищ торчали обгоревшие кирпичные трубы хат и стволы опаленных деревьев. Только колодцы со скрипящими, поднятыми вверх длинными журавлями чудом оставались почти везде в целости.

Вот она, вода из кубанских колодцев!.. Ее неповторимый вкус оценишь только тогда, когда коснешься губами края деревянной бадьи. Наши артиллеристы хорошо знали вкус кубанской водицы. Ведь летом прошлого года мы отступали именно этими дорогами.

— Уцелели колодцы! — радовались солдаты. Увы, на каждом из колодцев виднелась прибитая дощечка, на ней написанные мелом предостерегающие слова: «Пить воспрещается — вода отравлена».

Фашистские негодяи всюду оставили следы своих зверств. Мы и не предполагали, что чем дальше, тем более бесчеловечными станут эти следы.

Полдень. У какой-то сожженной почти дотла станицы командир батареи приказал остановиться на привал.

Вместе с поваром мы отправились на поиски колодца. Нужно было приготовить обед.

— Вода! Вода! — крикнул кто-то из солдат. На краю села среди пепелища действительно стоял колодец. Его деревянный сруб избежал языков недавно бушевавшего здесь пламени. Доски и бревна были только присыпаны пеплом и сажей, а на передней части сруба темнели какие-то пятна.

Предостерегающей таблички на колодце не было. Наконец-то есть вода. Сварим суп, напьемся вдоволь, умоемся, наберем драгоценной влаги во фляжки на дорогу.

Ваня Малашкевич быстро опустил в колодец ведро. Солдаты отвинчивали пробки фляг.

— Ну-ка, быстрей, Ваня! — покрикивал на повара старшина батареи Назимов. Стоявший рядом Грицко Панасюк рассказывал что-то группе слушателей, те громко хохотали.

— Стойте!.. Стойте, ребята! — откуда-то издалека послышался сдавленный крик.

Все обернулись. Ваня придержал веревку с ведром. В обгоревшей фуфайке, изодранных штанах ковылял к нам старик, опираясь на толстую суковатую палку. На покрытом морщинами лице выделялись глаза, глубокие, запавшие, покрасневшие от слез, воспаленные. Спутанные пряди седых волос спадали на шею.

— Нельзя пить эту воду, ребята…

— В чем дело, отец? Что случилось? — удивленно бросил парторг Наумов, который только что подошел к колодцу.

— Там ребятишки… Ребятишки, фашист потопил, — прерываемые спазмами плача, падали страшные слова.

Мы все смотрели на старика. Никто из нас не мог понять и поверить произнесенным словам.

— Какие ребятишки? — спросил я, не в состоянии понять, что имеет в виду этот дед.

— Еще одно преступление фашистов, — прошептал Наумов, кладя мне руку на плечо. Я чувствовал, что он весь дрожит. — Убийцы, убийцы детей… Трудно поверить, — продолжал шептать парторг.

— Они задержались в станице. Вечером уже были слышны далекие выстрелы из орудий. И тогда началось это… Матерь божья! — Седая голова старика тряслась. — Всех мужиков и баб вон туда, в церковь загнали… А ребятишек… здесь, в колодец побросали. А сначала нескольких — головами о сруб…

Я смотрел на вытянутую дрожащую руку старика, которая показывала на крест, обгоревший и почерневший.

— Там остальные… Все из станицы. Те, кто германца послушали и вошли туда.

— А те, кто не послушал? — спросил кто-то.

Старик не ответил. Возможно, он не расслышал вопроса. Опираясь на палку, он пошел в том направлении, куда только что показывал дрожащей рукой.

В гробовом молчании мы следовали за ним. Подошли. Груда сгоревших балок и досок. Изогнутые железные подсвечники, рамки сожженных икон.

И тут же, рядом с тем, что еще недавно было красивой старинной церковью, — обгоревшие трупы.

— Вот те, кто не послушал фашистов, — шепотом произнес старик. — Бензином потом облили всех.

Бойцы стояли, обнажив головы.

Я держал в руке фуражку и чувствовал, как гимнастерка прилипает к телу.

Рядом со мной стоял парторг Петр Антонович Наумов. Его глаза были влажными. Этот видавший виды человек, который сражался в Испании, прошел финскую кампанию, человек, чья семья была целиком уничтожена фашистами, не стыдился своих слез.

— Смотрите, товарищи, запоминайте, на что способны фашисты, — тихо сказал он. — Не хочется верить, что эти преступления совершили люди из страны, которая дала миру столько замечательных людей, борцов за народное дело: Маркса, Энгельса, Тельмана.

— Немецкая земля родила также Гете, Шиллера и многих других всемирно известных гуманистов, — дополнил слова парторга капитан Сапёрский.

Тяжелое, гнетущее молчание. Все слушали болью звучавшие слова наших командиров, не в силах оторвать глаз от жертв преступлений фашистов.

— Запомните, товарищи, эти жертвы: детей, женщин, стариков, запомните все, что увидели. К сожалению, много подобного еще предстоит увидеть…

Я почувствовал слезы на глазах и не стыдился их.

И в самом деле, наш парторг, человек с большим жизненным опытом, не ошибался. Сколько еще раз на этих кубанских землях мы видели спаленные села и деревни со столбами виселиц.

Методично исполняли гитлеровские преступники и указания «Памятки для немецкого солдата», которой каждый из них был снабжен наряду с личным оружием, молитвенником и другим реквизитом. Вот отрывок из этой «Памятки», найденной у одного из пленных, который не успел ее выбросить, прежде чем был схвачен разведчиками нашего полка:

«Помни и исполняй: у тебя нет сердца, у тебя нет нервов. На войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание, убивай каждого русского, не колеблясь, если даже перед тобой окажется старик или женщина, девочка или мальчик. Действуя так, ты избежишь собственной гибели, обеспечишь будущее своей семье и добудешь вечную славу…»

Я сам держал в руках эти листки, читал, переводил друзьям каждое слово, не прибавляя и не убавляя.

Читая это, я знал, что оккупанты на территории Польши также снабжены подобными памятками, с той только разницей, что слова «убивай каждого русского» заменены на «убивай каждого поляка». И там убивали, вешали, душили газами по три тысячи человек ежедневно.

Адская машина фашистских преступлений в Польше работала уже на полных оборотах, с особым рвением выполнялась программа уничтожения польского народа в соответствии с планами Гитлера и Гиммлера. Смертельная угроза в течение продолжительного времени висела над моей родиной. Ведь еще 22 августа 1939 года на тайном совещании командующих армиями в Оберзальцберге прозвучал приказ Гитлера:

«Успешное решение восточного вопроса требует уничтожения Польши и полного истребления всей живой силы противника. Выполнение этого задания должно быть безжалостным и неукоснительным, ибо уничтожение Польши стоит на первом плане. Вермахт должен быть подготовлен в духе отсутствия всякой жалости. Должно быть совершено физическое истребление населения польского происхождения, благодаря чему Германия получит необходимое жизненное пространство…»

Я не мог тогда еще знать, что во время нападения фашистских войск на Польшу несколько десятков тысяч поляков, а среди них женщины и дети, были уничтожены вермахтом и гестапо, CС и специальными подразделениями полиции безопасности. Но это было только начало кровавой бойни, а уже вскоре на польских землях были созданы самые крупные лагеря смерти в Освенциме и Майданеке, в которых полностью раскрылось звериное обличье фашизма.

Впоследствии мне стала известна трагическая правда о пяти с лишним годах войны, в которой погибли свыше шести миллионов поляков.

Ранней весной 1943 года, преследуя врага, мы убедились воочию, что гитлеровские оккупанты буквально купались в человеческой крови.

Кровь погибших требовала отмщения.

«Прошли годы, наша страна залечила раны, нанесенные войной, но никогда не изгладится из памяти советских людей надпись, сделанная на стене лазарета слабой рукой умирающего бойца: «Товарищ, отомсти за нас…», и никогда не забудется земля, которая шевелилась на могиле заживо погребенных советских людей. Вот какая жестокость порождала у советских воинов жажду жестокой мести гитлеровским извергам»[38], — написал позднее Маршал Советского Союза А. А. Гречко. Эти слова — подтверждение тому, что живые не забывают о мертвых. А если бы они, погибшие, могли сказать?!. О, если бы могли!..

В молчании отходили мы от этого страшного места. Вместе с несколькими бойцами я вернулся к орудиям.

— Теперь вам с парторгом Наумовым, пожалуй, нет нужды напоминать солдатам о необходимости биться насмерть для скорейшего освобождения нашей земли, — сказал мне командир взвода лейтенант Заривный.

— Фашисты своими поступками сами разжигают ненависть в нас, — произнес шофер Яша Кочубей.

— Нам нужно торопиться, — напомнил я.

— По машинам! — раздалась команда.

Мы бросились к орудиям.

— Пусть будут прокляты убийцы!.. Не забудьте, братцы, отомстите! — услышали мы слабый крик. Шум моторов перекрывал этот призыв старика.

Если бы нам прийти немного раньше!..

«Не забудьте, братцы!..»

Можно ли такое забыть? Ведь погибшие оставили нам, живым, обязанность — помнить.