В Праге

В Праге

На следующий день, после скромного завтрака с обеими женщинами, мы поблагодарили их и пошли опять на вокзал. Да. Опять на вокзал! За это время вокзал стал нашим главным убежищем. Где бы мы ни были, куда и откуда бы ни ехали — мы всегда оказывались на вокзале. Вокзал был местом, где начинались и заканчивались наши планы. Он также был нашим приютом от разных невзгод. Но в этот день мы с опасением подходили к нему. Нам надо было не попасться на глаза нашему гиду, Григорьеву.

Было еще рано, и до отхода поезда венгерской делегации оставалось часа четыре. Когда мы сели на скамейку в зале ожидания, недалеко от нас я заметила одного из спекулянтов, ехавшего с нами в товарном вагоне. Я подошла к нему и предложила за деньги нашу последнюю простыню. Он согласился и дал нам за нее несколько польских бумажек. Потом мы сдали чемодан в камеру хранения, а сами пошли шататься по улицам, чтобы избежать встречи с Григорьевым. На станцию мы возвратились только после двух часов пополудни. Теперь нам надо было узнать, ушел ли поезд венгерской делегации.

Несколько минут мы стояли у здания вокзала в нерешительности, не зная, что делать. Между тем я заметила, что прохожие обращают на нас внимание. Но я тотчас же успокоилась. В этот день мы с Ниной преобразились. Наши волосы были хорошо вымыты и завиты и сияли на солнечном свете. Наши блузки были снежно-белые. Нина одела свое красивое тирольское пальто, а я мой костюм, в котором военные в Советском Союзе отдавали мне честь. На нас были нейлоновые чулки, на мне — мои любимые туфли на пробковой подошве. Даже губы мы немного подкрасили. Здесь, в Катовицах, почти каждая женщина ходила с накрашенными губами. Польки, вообще, везде и при всех обстоятельствах умели отдать дань изяществу и красоте. Нигде в мире мне не приходилось встречать женщин, которые были бы одеты с таким вкусом, как они. В каждом скромном городке Польши всегда можно встретить больше элегантных женщин, чем даже в Париже. Мне кажется, в них есть что-то большее, чем простое желание хорошо одеться. Это — творчество. Каждая польская женщина — своего рода художница в миниатюрном масштабе. Польский народ очень одарен, и это, конечно, сказывается на внешности его женщин.

Мы шли по железнодорожным путям, где стояли разные составы и поезда. Дежурный по станции в красной фуражке заметил нас и, подойдя к нам, спросил:

— Что вы здесь ищите?

— Мы ищем вагоны венгерской делегации, — ответила я на ломаном чешском языке, надеясь, что он нам сейчас скажет, что вагоны давно ушли.

— А вы… венгерская делегация?

— Да! — ответила я и громко рассмеялась. Но дежурный принял мой ответ серьезно.

— Идемте со мной. Я сейчас разузнаю об этом.

Мы проследовали за ним, и скоро он привел нас в свой домик-дежурку, стоявший между сетью рельс. Там он попросил молодого рабочего принести нам чаю, а сам ушел. Молодой рабочий тоже ушел, но через несколько минут вернулся с подносом, на котором был чай и пирожные. Мы с Ниной молча переглянулись. Неужели мы так преобразились, что нас можно принять за венгерскую делегацию? Но у нас не было времени раздумывать об этом. Мы набросились на чай и пирожные, и они нам показались такими вкусными, что я лично не помню, ела ли я когда-нибудь что-либо более вкусное.

Выпив чай, я посмотрела в окно. Дежурного нигде не было видно. Что теперь?

— Давай уходить, пока не поздно, — сказала Нина.

И мы ушли…

Было еще слишком рано, чтобы приступить к выполнению нашего следующего плана — перейти через польско-чешскую границу в Чехословакию. Катовицы находились как раз на польско-чешской границе. Нужно было дождаться темноты, а потом действовать.

Часов до восьми мы скитались то по улицам городка, то на вокзале. Затем в зале ожидания мы узнали, что через полчаса уходит пассажирский поезд в Прагу. Это, конечно, нам сказали спекулянты. Их и здесь было полно. Некоторые даже покупали себе билеты, несмотря на то, что не имели разрешения переходить границу. А формальности для перехода границы соблюдались строго. Нужны были разные разрешения от военных и местных властей.

Спекулянты объяснили нам, как можно обойти контроль и влезть в вагон. Мы точно следовали их советам и, когда стемнело, перелезли через забор вблизи контроля и незаметно сели в поезд.

В уютном теплом купе, где мы очутились, сидели хорошо одетые, вежливые пассажиры. Здесь не было ни репатриантов, ни мешочников, ни инвалидов. Может, они и были где, но не бросались так в глаза, как у нас на Востоке. Но несмотря на то, что внешне мы с Ниной теперь ничем не отличались от других, рядом сидевших, мы все же волновались, не зная, что нас ожидает. Конечно, мы не показывали вида. Когда, наконец, поезд двинулся, мы вздохнули с облегчением.

Приблизительно на полпути в Прагу вошел кондуктор проверять билеты. А билетов у нас не было. Деньги, которые мы получили за простыню, мы потратили на выкуп чемодана из камеры хранения и на обед в городке, когда скитались по его улицам, ожидая отъезда Григорьева с делегацией.

— Билеты, пожалуйста, — сказал кондуктор вежливым тоном.

Пассажиры вынимали свои билеты и показывали ему, а он учтиво благодарил их. Когда очередь дошла до нас, я вытащила направление от коменданта и протянула ему.

— Что это? — спросил кондуктор, глядя в недоумении на бумагу.

— Вы не понимаете по-русски? — сказала я с напускным удивлением.

Я заметила, как кондуктор немного растерялся. Несколько секунд он вертел бумажку в руках и глядел на красную печать с серпом и молотом.

— Это значит, — поспешила я объяснить ему, — что по этому документу мы имеем право ехать без билетов.

Услышав это, кондуктор протянул мне бумажку обратно, вежливо поклонился и пошел дальше.

Опять нам с Ниной повезло. После освобождения от немцев на русских везде смотрели как на победителей, и все русское для иностранцев было большим авторитетом. Это особенно было заметно в Чехословакии. Чехи просто обожали все русское.

— Русская комендатура! — сказала я громко, когда нас задержали в Праге у выхода. Эти слова опять произвели чудо: нас без разговоров пропустили. Очутившись в большом зале вокзала, на одном из маленьких окошек я действительно увидела вывеску: «Русская комендатура». А немного дальше, на дверях у входа в отдельный зал была тоже вывеска по-русски: «Зал ожидания для офицеров».

Не долго раздумывая, мы с Ниной вошли туда и спокойно уселись на одной из лавочек. Была еще ночь, но скоро начало светать. Несмотря на такое раннее время, зал вокзала был переполнен. Люди входили и выходили. Одни приезжали, другие уезжали, третьи встречали или провожали своих друзей. А некоторые просто стояли группами и глазели на все, что творилось вокруг них. Как видно, и здесь вокзал был центральным местом встреч и расставаний. Но также и местом всевозможных сделок, легальных и нелегальных. И здесь, как в Катовицах, еще сильнее чувствовался западноевропейский дух жизни. Конечно, Чехословакия почти не пострадала от войны. Не было разрушенных и сожженных зданий, как в других странах восточной Европы. Все шло своим нормальным путем. Люди занимались своими делами, почти так, как и до войны, работали, ездили, куда-то спешили, гуляли, веселились. Единственное, что нарушало эту мирную картину жизни, — везде было много военных, особенно русских.

В зале ожидания для русских офицеров многие сидя дремали. Некоторые играли в карты. Другие просто разговаривали друг с другом. На нас никто не обратил особого внимания, и мы успокоились. Мы просто сидели, отдыхая, но вздремнуть не решились. Немного позже в зал вошел высокий стройный офицер в военно-воздушной форме. В одной руке он нес маленький чемоданчик, а другая висела на перевязи, и из нее торчали какие-то бумажные кульки. Он сел недалеко от нас и сразу же заговорил:

— Вы куда едете?

— Мы репатрианты, — ответила я.

— Хотите со мной позавтракать?

— Спасибо. С удовольствием.

— Тогда подсаживайтесь ко мне и помогите мне это развернуть, — сказал офицер, бросая свои кульки на столик. Затем он открыл чемоданчик и вынул хлеб, масло, колбасу и сыр. Я начала разворачивать кульки и выкладывать на стол все остальное: рыбу, фрукты, сухие бисквиты. Затем я нарезала хлеба и принялась делать бутерброды.

— Я пилот, — сказал офицер. — Мой самолет сбили во время войны, и я долго лежал здесь в больнице. Но теперь, наконец, еду домой.

Он был очень молод, лет двадцати шести. За завтраком мы говорили немного. А после завтрака он быстро попрощался с нами:

— Пора на поезд. Желаю вам хорошо доехать домой!

Так мы с Ниной просидели, вернее прожили, в зале ожидания для русских офицеров почти два дня. Разные офицеры приходили и уходили. Иногда нас приглашал кто-нибудь поесть, и мы, конечно, не отказывались. По крайней мере, мы здесь не были голодными и не мерзли. А ночью умудрялись даже вздремнуть.

На третий день перед полуднем в зал ожидания вошла продавщица пирожных.

— Пирожное, пожалуйста! Кто хочет пирожное! — говорила она по-русски.

— Вы русская? — спросила я ее, когда она поравнялась с нами.

— Да. А вы тоже? — спросила она в свою очередь.

— Вы продавщица пирожных? — продолжала я.

— Иногда перед отъездом русские офицеры покупают пирожные, — объясняла она. — Вы тоже хотите купить?

— Нет, спасибо, — ответила я. — У нас нет денег. Но я хотела бы вас о чем-то спросить, если вы разрешите.

— Пожалуйста.

— Не здесь, — сказала я тише. — Может, выйдем на улицу?

Мы вышли и стали немного в стороне от главного входа в вокзальный зал. Не знаю почему, но у меня возникло доверие к этой женщине, и я сказала ей, что мы беженцы из Советского Союза, и спросила, не может ли она нам помочь.

— Я тоже совсем недавно убежала из Польши, — ответила она. — Мой муж служил в польской армии. Его убили… Но, может, я смогу устроить вас продавщицами пирожных? В той фирме, где я работаю, ищут продавщиц. Тогда вы заработали бы себе немного денег и смогли бы снять комнату в гостинице. Можно в той же, где нахожусь я.

Выслушав ее, я, конечно, на все была согласна. Оставаться дольше в зале ожидания для русских офицеров было опасно — это могло навлечь подозрение. Мы условились встретиться через пятнадцать минут на этом месте, перед зданием вокзала, и я побежала за Ниной. Но каково же было мое удивление, когда, войдя в зал ожидания, я не увидела ни Нины, ни нашего чемоданчика. Несколько минут я стояла ошеломленная и смотрела во все стороны.

— Вы ищите девушку, которая сидела здесь? — спросил меня один офицер.

— Да.

— Ее только что увел военный патруль.

— Но почему же? — спросила я.

— Здесь не разрешается сидеть больше двадцати четырех часов.

В панике я выбежала в зал. Но там Нины тоже нигде не было. Тогда я подошла к окошку русской комендатуры и заглянула в него: тут же у окошка сидел красноармеец, а рядом стояла испуганная Нина. Перед ним на столе лежали документы. Нина заметила меня, в ее глазах были слезы.

И вдруг случилось что-то совершенно неожиданное. Из другой комнаты открылась дверь, и вошедший военный обратился к дежурному у окна:

— Вас к телефону.

Дежурный встал и вышел вместе с красноармейцем. Нина осталась одна. Я быстро протянула через окошко руку, схватила Нинины документы и показала ей глазами на дверь. Она подняла чемоданчик и вышла…

Запыхавшись от волнения, мы остановились на противоположной стороне улицы. Как нам опять повезло! А через пару минут я увидела и нашу новую русскую приятельницу. Все вместе мы пошли в ее гостиницу. Там она сняла для нас комнату и заплатила за две ночи наперед. Эту ночь мы с Ниной спали хорошо и спокойно в настоящих постелях. С каких уже пор мы не чувствовали себя так удобно!

На следующий день мы устроились продавщицами в кондитерскую. Каждая из нас получила поднос с пирожными, и мы отправились продавать их на улице или на вокзале. Но наше дело шло неважно. За три дня мы заработали очень мало. Денег хватило только на то, чтобы вернуть нашей покровительнице долг за гостиницу и заплатить еще за ночь. Но мы не унывали. Как можно унывать, когда у нас были чистые настоящие постели, ванная и полотенца! Первую ночь мы спали как убитые, вторую — хуже. Но на третий день мы начали беспокоиться.

— Вам надо зарегистрироваться в полиции, — сказала она через пару дней.

— Но ведь нас не зарегистрируют. Ведь мы же советские подданные! — ответила я.

— Это правда, — согласилась она. — И для таких, как вы, здесь в Праге есть специальный лагерь. И если вы туда попадете, вас больше оттуда не выпустят. Надо найти другой выход.

Несколько минут она помолчала, потом сказала:

— У меня есть один знакомый, еврей. Он был в Германии, в концлагере. Он только пару месяцев как вернулся в Прагу. Я спрошу у него совета.

В тот же вечер она привела своего знакомого к нам в гостиницу. После того как она представила нас ему, он предложил всем вместе пойти в кафе. Мы согласились. Фамилия нашего нового знакомого была Каминский.

Мы с Ниной никогда не были в чешском кафе, и когда мы вошли, нас ошеломило то, что мы увидели: столы были накрыты белыми скатертями, в вазочках стояли свежие цветы, официанты были одеты в черные костюмы с белыми накрахмаленными рубашками, кресла были мягкие, обшитые бархатом, а на небольшой эстраде сидела группа музыкантов. В такой обстановке трудно было представить себе, что где-то есть голодные и оборванные люди, бездомные нищие и инвалиды, разбомбленные города. Контраст между тем, где мы теперь находились, и тем, что мы с Ниной так недавно видели, был огромный. Казалось, что в Чехословакии не было войны, что чехи не знали бедствий.

Каминскому было лет пятьдесят. До войны он жил в Польше и Чехословакии и был владельцем текстильной фабрики. Когда началась война, он уехал в Германию в надежде именно там скрыться от охоты немцев за евреями. Это ему удалось на пару лет, но потом его схватили и отправили в концлагерь.

Во время чаепития он внимательно выслушал нашу историю, затем сказал:

— Я знаю, что нам делать. Завтра мы пойдем в чешскую полицию, и вы зарегистрируетесь, пока только на две недели. Чтобы это сделать, надо выдумать какую-нибудь причину. Иначе вас отправят в лагерь репатриантов для советских граждан. Вы скажете, что вы ожидаете из Германии вашу мать, что вы с ней сговорились встретиться в Праге. А через две недели регистрацию можно будет продлить.

— Это выглядит так просто, — сказала я. — Мне бы это и в голову не пришло.

— Это еще не все, — ответил Каминский. — Когда вас зарегистрируют, тогда мы с вами пойдем в канцелярию репатриантов. Это специальное учреждение здесь в Праге, но не для советских граждан. Там тоже можно временно зарегистрироваться. Если это нам удастся, тогда каждая из вас получит по триста крон деньгами и марки на питание. На первый случай это уже будет большая помощь.

После кафе Каминский отвел нас в гостиницу, и мы условились встретиться на следующий день. И в этот вечер мы с Ниной немного подбодрились. Нам казалось, что самое трудное уже позади, и что этот незнакомый мир, в котором мы так внезапно очутились, предвещает нам какую-то другую судьбу. Хотя наше будущее было еще совсем туманно, оно определенно будет иное. Как все вдруг изменилось за эти пару дней в Праге. Еще несколько часов тому назад мы ничего не знали о существовании Каминского. А теперь он стал нашим дорогим другом, путеводной звездочкой потерянному в море кораблику.

Каминский явился за нами рано утром. В чешской полиции мы сказали то, что он нам советовал вчера, и нас много не расспрашивали. Нас зарегистрировали на две недели. В этот же день мы зарегистрировались и в канцелярии репатриантов. И вот внезапно мы с Ниной оказались богачами: у нас теперь были талоны на завтрак, обед и ужин в специальной столовой для иностранных репатриантов и по триста крон чешскими деньгами. От такого внезапного поворота дел мы не знали, как отблагодарить нашего друга за такую невероятную услугу. Я предложила ему часть денег, но он рассмеялся:

— У меня достаточно денег! А сейчас мы пойдем в шикарный ресторан обедать.

— Но мы ведь можем теперь есть в столовой для репатриантов, она здесь же при канцелярии, — запротестовала я.

— Пища в ресторане вкуснее, — ответил, улыбаясь, Каминский.

Мы с Ниной не стали сопротивляться и последовали за Каминским в ресторан. И этот день стал для нас неожиданным событием: роскошная обстановка ресторана, изысканные блюда, музыка, даже танцы на танцевальной площадке! После всех наших скитаний и мытарств все это казалось нам почти нереальным.

После обеда мы пошли гулять по городу. Каминский был нашим гидом и показывал достопримечательности Праги, этого старинного города с его историческим прошлым. Но, увы, все эти впечатления скоро отошли на второй план под нажимом действительности.

В витринах магазинов были выставлены красивые вещи: одежда, обувь, украшения. Теперь у нас были деньги, и мы решили купить себе самое необходимое. Нина купила платье, а я — синий длинный пуловер, закрывающий бедра, с отложным воротником. Такие пуловеры были тогда в моде. Но я больше думала о приближающейся зиме, чем о моде. Тут же в магазине я его и одела. Затем я купила маленькую красную звездочку и приколола ее с левой стороны груди. Так многие делали в Праге. И я хотела ничем не отличаться от других. Наш старый истрепанный чемоданчик мы выбросили и купили новый. И в довершение всего мы пошли в парикмахерскую и сделали себе завивки. Когда мы вышли, Каминский не узнал нас. В гостинице мы заплатили за месяц наперед, а через четырнадцать дней нашу регистрацию продлили. Таким образом мы остались в Праге на целый месяц.

Этот месяц стал одним из лучших воспоминаний нашей скитальческой жизни. За это время мы отдохнули от голода и холода, и главное, от всяких передряг на пути нашего следования на Запад. Город жил бурной жизнью, и мы тоже с головой погрузились в бездействие и веселье. Почти каждый вечер мы шли или в кафе, или в ресторан обедать. Нередко мы также ели в репатриантской столовой, а вечером наш друг Каминский тащил нас в бар или кабаре, где играла музыка и мы танцевали. Иногда мы шли на какое-нибудь театральное представление. Ни в одном из европейских городов я не видела в то время столько веселья и радости, как в Праге. Казалось, что чехи с каким-то неистовством праздновали победу русских над немцами. — Безумству храбрых поем мы славу! — Как подходили эти слова Горького тогда к этому городу.

За это время Каминский очень привязался к нам. Иногда мы все вчетвером, Каминский с нашей приятельницей и мы с Ниной, шли в ресторан или на концерт, а после танцевали. Все русское в Праге было в большой моде. Как только чехи узнавали, что мы с Ниной русские, нас нарасхват приглашали на танцы. Парни подходили к нашему столику, где мы сидели с Каминским и нашей приятельницей, и спрашивали у них разрешения потанцевать с нами. Очевидно, они полагали, что мы сидим с родителями. Нам также вечно назначали свидания, но мы с Ниной никуда не ходили, боясь потеряться в этой суматохе безумного веселья. В это время мы мало думали о будущем. — Каминский обещал нам, что поможет продвинуться дальше на Запад, в Германию.

Итак, месяц нашего пребывания в Праге подходил к концу, но наш друг ничего не предпринимал для нашего дальнейшего следования. Однажды я решила ему напомнить об этом.

— Когда же вы нам поможете пробраться в Германию, — спросила я.

Каминский ничего не ответил. Вместо этого он положил на стол дорогие билеты на одно из представлений. Я нахмурилась.

— Это зачем? — спросила я. — Ведь вы знаете, что за все, что вы для нас сделали, мы вас ничем не можем отблагодарить. Вы лучше расскажите нам, как двигаться дальше.

Сказав это, я вдруг опомнилась. Что мы знаем о нем? В сущности, мы были полностью в его руках. В любую минуту он мог отправить нас в советский лагерь, и что тогда?

— Хорошо, — ответила я, соглашаясь пойти с ним на представление.

Прошло еще несколько дней, без каких-либо намеков на наше продвижение на Запад. Тогда Нина и я решили действовать сами. Мы пошли на станцию и купили билеты вплоть до американской зоны. Вернувшись в отель, мы попрощались с нашей приятельницей и в тот же вечер уехали.

На маленькой станции, как раз на границе с американской зоной, мы сошли с поезда. Недалеко от станции мы сняли комнатушку в отеле. Сначала надо было разузнать, как проехать в американскую зону. Вечером мы сели в ресторане отеля и заказали себе ужин. Людей было немного. В ресторане было уютно и тепло, как везде в Чехословакии. И мы с Ниной наслаждались тишиной и спокойствием этого вечера… Вдруг открылась дверь ресторана и вошли два советских майора. Увидев нас, они сразу же направились прямо к нашему столику.

— Эти места свободны? — спросил один из них.

Я качнула головой, делая вид, что не очень понимаю, что они говорят. Как только они уселись, опять обратились к нам с вопросами, кто мы и куда едем. В сущности, я обрадовалась тому, что они к нам «приставали», ибо увидев их у входа, я на мгновение похолодела. Я думала, что они сейчас же арестуют нас. Теперь мне стало ясно, что они принимают нас за иностранок и просто хотят «подъехать» к нам. Чтобы отделаться от них, лучше всего было притворяться, что мы не понимаем их. Мы с Ниной стали говорить между собой по-немецки. Но так как немцев ненавидели в Чехословакии и даже преследовали, мы старались объяснить им, что мы австрийки. Отношение к австрийцам было лучше. Немцев, которые находились на территории Чехословакии, загоняли в лагеря, навешивали им на рукава повязку с буквой «Д», что значило немец, запрещали входить в рестораны, кафе и кино, даже ездить на трамвае. В общем, их старались так же унизить, как они в свое время унижали иностранцев, особенно славян с востока.

Майоры не понимали по-немецки, но кое-как объяснили нам, что они едут на работу в оккупационную Германию. Мы же сказали им, что мы из Австрии и посещали здесь родственников, а теперь едем обратно домой в Австрию. Разговор не очень клеился. Ко всему Нина и я волновались, хотя и не подавали виду. Мы обменялись еще несколькими фразами с майорами, закончили наскоро ужин, извинились и попрощались с ними. Они нам вежливо поклонились.

— Господи! Как я испугалась! — сказала Нина, как только мы вошли в нашу комнатушку.

Мы рано легли спать, надеясь, что завтра поедем дальше.

На следующий день нас разбудил стук в дверь. Еще сонная, я подошла к двери и открыла ее. Там стояла горничная. Она сказала, что нас кто-то ожидает в зале.

— Кто-то ожидает? — удивилась я. — Кто нас может ожидать?

— Какой-то господин, — ответила она.

Я быстро оделась и вошла в зал ресторана. Там за столиком сидел Каминский. Он сразу же набросился на меня:

— Вы даже не попрощались!

— Как вы нашли нас? — удивилась я в свою очередь.

— По регистрации гостиниц.

Об этом я, конечно, не подумала.

— Вы же знаете, что нам нужно дальше, — сказала я. — В Праге было очень хорошо. Но в конце концов все это должно было кончиться. Ведь срок нашего пребывания истек. Дальше оставаться там было опасно. А вы и не думали помочь нам продвинуться дальше на Запад.

— Давайте сначала завтракать, — прервал меня Каминский. — Я тоже еще ничего не ел.

Я села к нему за стол и он подозвал официанта.

— А где же Нина? — спросил он.

— Она одевается.

Каминский заказал три завтрака. И мы пересели за другой стол.

— Принесите нам бутылку шампанского, — обратился он к официанту.

— Шампанское на завтрак? Не слишком ли это роскошно? — сказала я.

Когда официант отошел, Каминский взял мою руку в свою:

— Вы выйдете за меня замуж?

Последнее слово он произнес немного запинаясь. А я в первое мгновение просто растерялась. Он был старше меня лет на тридцать. Да мне и в голову не приходило, что он может думать об этом.

— У меня всегда будет достаточно денег, — продолжал он, — чтобы вам и вашей сестре обеспечить хорошую жизнь.

Я не знала, что отвечать. Все это случилось так внезапно. Конечно, если б я согласилась, все наши мытарства окончились бы. Но разве я только для того убегала на Запад, чтобы быть материально обеспеченной? А Сергей? Склонив голову, я представила себе Сергея и наше тайное обещание, обещание, не высказанное словами, что мы будем верны друг другу… Было слишком сложно объяснять все это Каминскому. Но какой дать ему ответ, чтобы он не обиделся? К тому же, он всегда был с нами любезен и вел себя прилично, никогда не позволял себе никаких вольностей ни в отношении меня, ни Нины. Теперь я поняла, почему он ничего не предпринимал для нашей поездки дальше на Запад.

— Но я, — начала я, запинаясь, — я… не хочу еще выходить замуж.

В это время вошла Нина. Она поздоровалась, подсела к нам за стол, и мы молча начали завтракать. Мои мысли перенеслись к Сергею. В последнее время я часто думала о нем. Иногда мне хотелось поехать в город П., найти его друзей и расспросить о нем. Но в то же время я знала, что это было бы неразумно. Во-первых, П. находился далеко на восток от Праги. А это — против наших планов двигаться на Запад. Во-вторых, я также знала, что Сергей никогда не останется там. По окончании войны, если он еще в живых, он с головой бросится в активную жизнь страны и будет работать для своего народа. Он — неисправимый идеалист. И его путь на родине будет нелегким.

При этой мысли мое сердце больно сжалось. Я бросила есть и откинулась назад. Нина и Каминский немного с беспокойством посмотрели на меня.

— Ты что? — спросила Нина.

— Ничего.

Только выпив немного шампанского, я кое-как успокоилась, и мы опять начали разговаривать. Через некоторое время Каминский положил на стол конверт.

— Это для вас, — сказал он.

Я взяла конверт и распечатала. Там было письмо по-немецки и два билета в Пильзен.

— Вы? … Вы знали, что мы…

Я не могла дальше говорить. После всего, что случилось, — наш побег из Праги, мой отрицательный ответ на его предложение, такого великодушия я никак не ожидала от этого пожилого еврея. К тому же, предлагая мне свою руку почти в пути, он, вероятно, предвидел, что я откажу.

— Все хорошо! — отмахнулся он на мое выражение удивления со слезами на глазах. — Вы можете ехать в Пильзен завтра. А этот последний день подарите еще мне, — попросил он.

— Кому это письмо? — спросила я.

— Моему брату. Он владелец отеля в Мариенбаде. Но он также офицер американской армии. Дайте ему это письмо. Он вам поможет.

Я спрятала письмо и поблагодарила Каминского. Тогда мы все втроем пошли гулять по городку. Это был последний день в советской оккупационной зоне. Вечером мы пошли в местный театр, а потом в бар. А после полуночи, когда мы возвратились в гостиницу, мы поцеловались. На прощанье Каминский снял свое кольцо и надел мне на палец:

— На память обо мне.

Это не было дорогое кольцо. Только позолоченное. И я долго носила его на руке, затем я не помню, как оно потерялось в моей жизни. Но память об этом одиноком еврее, так много пережившем страданий в немецких концлагерях и так привязавшемся к нам на короткое время, все еще жива и сегодня. Да. Вероятно в то время ему не хватало молодости и он видел ее в нас с Ниной, в нашей наивности и доверчивости, в нашей жизнерадостности, которую мы, несмотря на тяжелые испытания, еще не потеряли. И это залечивало его раны. А мы под крылом этого пожилого человека, казалось, набирались новых сил, чтобы преодолеть дальнейшие препятствия на нашем пути в изгнание.