Часть вторая

Часть вторая

Война

22-го июня 1941 года толпы людей на улицах стояли по всему городу и слушали, что передавали громкоговорители. Люди почти жались друг к другу, внимательно прислушиваясь к каждому слову диктора. Сообщалось о том, что немецкие войска перешли нашу границу. Никаких подробностей не было. Известия оканчивались следующими словами: «Мы будем бить врага на его же территории! Да здравствует Сталин! Да здравствует наша непобедимая Красная армия!»

На первые сообщения о войне с Германией люди почти не реагировали, все буквально оцепенели. Это были неимоверные новости. Только понемногу весь ужас этих новостей начал охватывать каждого в отдельности. Страна еще испытывала недостатки после помощи Испании, после войны с Финляндией и с Польшей в 1939-м году. И вот опять — новое несчастье. Люди стояли группами на улицах и обсуждали случившееся. Многие просто не верили. Несмотря на то, что никаких подробностей о ходе войны не передавали и громкоговорители трубили всегда об одном и том же, что Красная армия побеждает врага, все чувствовали, что немец — сильный и опасный враг. Со временем начали какими-то путями просачиваться настоящие новости о ходе дел на фронте, о быстром продвижении немцев вглубь страны и о беспрестанном отступлении наших войск на восток. Позже радио начало сообщать о жестокости немцев, об изнасилованиях женщин, об убийствах и расстрелах евреев. Каждый день на улицах можно было видеть одну и ту же картину: к часу дня, когда передавались известия, перед громкоговорителями собирались группы людей. Во время известий стояла мертвая тишина. Но как только они заканчивались, начиналось обсуждение событий: вполголоса, иногда шепотом, рассказывали друг другу о настоящем положении на фронте, так как никто не верил больше радиопередачам. А то, что люди рассказывали друг другу, вовсе не соответствовало официальным сводкам. Нередко после новостей уже можно было слышать недовольные голоса:

— А что нам защищать? Очереди за хлебом или клопов в коммунальных квартирах?!

— Что они болтают о силе Красной армии? Почему тогда отступают?!

Но скоро после сообщения новостей милиция начала разгонять собравшихся. Последние новости можно было слушать на улицах, но не стоять группами.

Время летело, и вскоре после сообщения о войне в городе начало появляться много военных. Порой можно было видеть эшелоны грузовиков, тянущихся по дорогам. Порой они останавливались, и ехавшие шли то в магазин, то в столовую, затем опять уезжали.

Раньше никогда народ не покупал так много газет, как теперь. Перед киосками обычно стояла огромная толпа. Несмотря на то, что из газет все равно нельзя было узнать правды, кроме давно постылых лозунгов и незначительных двусмысленных сообщений о ходе войны, люди жадно читали их. Но вскоре подозрение в умалчивании настоящего положения дел на фронте стало все больше усиливаться. Люди как-то умели сообщать друг другу настоящие факты о войне: всегда кто-то знал больше, чем было написано в газетах. Начали говорить о том, что немцы подходят все ближе и ближе, и эти слухи скоро оправдались.

Впервые ровно через два месяца после начала войны немцы бомбардировали Краматорск. Они сбросили только две бомбы недалеко от нашего поселка: одна упала на старый машиностроительный завод, другая — на совхозное поле. В это время все жители нашего поселка, да и соседних тоже, стояли на улицах и смотрели на немецкие самолеты. Казалось, никто не боялся. А самолеты — их было всего два — не спеша кружили над городом. На их крыльях была ясно видна свастика — фашистский знак. Своим медленным кружением они были похожи на хищных птиц, только птицы эти, в отличие от настоящих, могли убить издалека, не касаясь жертвы.

— Смотри какие! — заметил кто-то в толпе. — На новый завод не бросили!

— Еще бы! — ответил другой голос. — Они ведь знают, что новый завод выстроен их же инженерами. Он им может пригодиться!

А на следующий день после бомбежки начался демонтаж промышленных предприятий. Всех специалистов мобилизовали на упаковку машинных частей, которые тут же грузились на поезда и отправлялись на Урал. Мама тоже должна была работать на заводе. Строительство домов прекратилось сразу же после начала войны, и некоторое время мама была дома. Теперь и ее привлекли к работам по демонтажу. А военных в городе стало еще больше. Каждый день можно было видеть, как грузовики, заполненные «краснофуражниками» — так называли НКВДистов, — уезжали на восток. За ними следовали их семьи с багажом. Рабочие же и служащие оставались.

Недалеко от нас жила одна еврейская семья. Глава семьи, по фамилии Зильберман, работал мастером на заводе. Там же работала Тоня, дочь одного жильца из нашего дома. Говорили, что Тоню сослали на три года на принудительные работы в Сибирь по инициативе Зильбермана. А когда Зильберман с семьей эвакуировался на Урал, вдруг появилась Тоня, и все узнали ее печальную историю.

Когда Тоне исполнилось 16 лет, она вышла замуж за летчика — Героя Советского Союза. С ним она уехала в Москву, где недалеко от аэродрома они получили хорошую квартиру. Через восемь лет самолет, на котором летел ее муж, разбился. Тоня осталась вдовой с шестилетней девочкой. А через некоторое время у нее отобрали квартиру. Тогда она продала свои вещи и вернулась с дочерью в Краматорск, к матери. Здесь она начала работать на заводе; Зильберман был ее мастером. Работала она отлично, и за это ее наградили Стахановской премией. Через некоторое время поломалась ее машина. Она получила другую от мастера. А когда и этот станок испортился, Зильберман вызвал ее к себе и сделал выговор. Он ругал ее за то, что она не выполнила нормы. Оба разгорячились, и Тоня назвала мастера «жидом». За это Зильберман подал заявление в суд. Тоню обвинили во вредительстве народного добра и в антисемитизме и приговорили к трем годам принудительных работ в Сибири. Ее забрали и увезли, а дочь осталась с бабушкой. Но через год пребывания на каторге Тоня начала искать возможности для побега. Ей удалось пробраться к железной дороге, где она познакомилась с машинистом паровоза, который спрятал ее и привез на Украину. Только теперь стало известно, что Тоня уже три месяца пряталась у матери. Позже, как только немцы оккупировали Краматорск, Тоня добровольно уехала на работы в Германию.

Лето 1941-го года было очень жаркое. Понемногу все население города привыкло к мысли, что немцы подходят все ближе и ближе. А город наполнялся беженцами, которые двигались на восток. Машины, повозки, брички, пешеходы — все тянулись медленно через город, но наша жизнь изменилась мало. Все так же не хватало продуктов в магазинах, все те же были длинные очереди за хлебом, даже длиннее, чем прежде. Но так было и до объявления войны, поэтому никто не беспокоился об этом. Вечерами, как и прежде, молодые люди гуляли по улицам, смеялись, ходили на свидания, обнимались и целовались под фонарями. В соседнем поселке цыгане, как всегда, днем и ночью сидели перед своими мазанками и жгли костры, готовили пищу, пели и танцевали, а их дети шумной толпой, в оборванной одежде, беззаботно дразнили собак.

Когда ночи были особенно жаркими, мы всей семьей спали во дворе на соломе. Там было прохладнее и легче насчет клопов. Я часто не могла уснуть и думала о неизвестном будущем, о войне, о Сибири, где был наш отец. Туда поехать я больше не могла. К тому же он перестал нам писать или мы не получали его писем и не знали, где он. Я часто лежала с раскрытыми глазами и смотрела в небо на яркие далекие звезды. Иногда я смотрела на влюбленных, которые обнимались и целовались. Это были, главным образом, заводские рабочие, мужчины и девушки. Некоторые из девушек встречались с солдатами, которых теперь было много в городе. Глядя на них, я не могла понять, как можно в такое время, когда страну постигло такое огромное несчастье, заниматься любовными «делами». Я вспоминала наши уроки физиологии, когда учителя говорили нам, что любовь — это чисто физиологический процесс. Иногда мне даже было противно смотреть на этих парней и девушек — ведь где-то на фронте умирают люди. И мне казалось, что я должна быть выше этих «физиологических процессов» в человеке. Я хотела превзойти эти «функции», доказать, что человек создан для чего-то более высокого. Помню, как еще в школе, изучая быт и нравы древних государств, я увлеклась историей амазонок — женщин, которые вели войны против мужчин. Эти женщины казались мне высшими существами, особенно потому, что ради умения владеть луком и стрелами они отрезали себе грудь. Смелость и мужество этих женщин были для меня тогда высшим идеалом. И я презирала любовные парочки, которые ночью под фонарями обнимались и целовались. Глядя на то, как мужчины трогали бедра и груди девушек, я считала их «низшими существами». Никто из них и не думал о героических подвигах, которые теперь нужны в борьбе с врагом. Я не понимала, почему все советские люди не ведут себя соответственно коммунистическим идеалам, самоотверженности, высокой ответственности перед родиной. Здесь было что-то не то. Какие-то противоречия всплывали одновременно на поверхность и мешали мне уложить мои мысли в одно целостное и гармоничное. В быту все выглядит так банально и низко. А секс, по-видимому, играет большую роль в жизни этих людишек. И впервые странные подозрения начали вплетаться в мои высокие мысли.