Глава седьмая. В Праге

Глава седьмая. В Праге

1

Он поселился в древнем и прекрасном славянском городе, на улицах которого высокомерно звучала чужая речь. Среди сотен тысяч коренных жителей Праги, чехов и словаков, было всего несколько тысяч немцев, и эти немцы — чиновники, судьи, жандармы, полицейские его апостольского величества императора и короля — чувствовали себя хозяевами… Поблескивая стеклышком монокля, лейтенант в расшитом золотыми жгутами мундире и остроконечном кивере, не торопясь, ударил хлыстом мальчика-газетчика за то, что тот ответил ему по-чешски. Это происходило на людной улице в самом центре города, и Эйнштейн видел, как сжимались кулаки и вспыхивали ненавистью глаза у прохожих. Зайдя в кофейню, посещавшуюся чехами, он с удивлением заметил, что названия блюд на обеденной карточке написаны на двух языках — крупным шрифтом по-немецки и мельчайшим на чешском. Официант и посетители приняли сначала Эйнштейна за немца, а это повлекло за собою несколько минут тяжелого молчания и неловкости. Потом все разъяснилось, и, наклонившись к Эйнштейну, официант тихо сказал:

— Они унижают нас и издеваются над нами. А ведь земля эта — наша…

Крестный путь народа, распинаемого жестокой и холодной силой, вызывал чувство сострадания и протеста. «Этот офицер, который ударил ребенка, — сказал Эйнштейн своему коллеге по университету, математику Георгу Пику, — напомнил мне некоторых моих наставников в Мюнхене. Когда я смотрю на тех, кто утверждает превосходство одной расы над другой, мне кажется, что кора головного мозга не участвует в жизни этих людей. С них вполне достаточно спинного мозга!»

Георг Пик посетил нового профессора на его новоселье — тот занял квартиру, принадлежавшую раньше университетскому надзирателю из числа истинных германцев. На вопрос Пика, как они здесь устроились, Милева ответила, что все было бы хорошо, если бы не клопы, не дававшие покоя всю ночь. «Ничего! — отозвался Альберт. — Истинно тевтонские клопы предполагают, что к ним вселились чехи. Когда они узнают, что мы прибыли из Швейцарии, они перестанут нас кусать!»

Вместе с Пиком, молчаливым и рано поседевшим (перед его глазами проходили сцены погрома в одном из местечек русской «черты оседлости»), Эйнштейн бродил по узким уличкам старой Праги. Он заглянул и в лабиринт средневекового гетто с его источающими тление, словно изъеденными проказой, тусклыми стенами.

Пик познакомил Эйнштейна с кружком своих друзей — философом Мартином Бубером, писателем Францем Кафкой, историческим новеллистом и драматургом Максом Бродом. Излюбленными персонажами произведений Брода были великие мыслители и борцы за свободу мысли, а сюжеты этих произведений вращались вокруг философских споров прошлого. Эпоха борьбы коперниканства со старой схоластикой особенно увлекала писателя. Вскоре после приезда Эйнштейна в Прагу Брод написал рассказ «Искупление Тихо-Браге» и вьшашивал идею романа о Галилее. Слушая новеллу о Тихо, Эйнштейн был захвачен сценой, в которой датский астроном пытается склонить Кеплера к компромиссу с аристотелианством. «Система мира Коперника, — говорил в этой сцене Тихо-Браге, — пока еще не доказана. К тому же она противоречит библии. Отстаивать ее — значило бы оскорбить его католическое величество императора!» На эту реплику Кеплер с мягкой улыбкой отвечал: «Речь идет об истине, а не о его католическом величестве императоре…» — «Да, но без помощи сильных мира сего мы не сможем покупать наши приборы, мы не сможем искать истину!» — запальчиво восклицал Тихо. Диалог заканчивался так: Кеплер (задумчиво): «Я говорю об истине…» Тихо (не слушая): «…Мы должны быть мудрыми, как змеи, и кроткими, как голуби, чтобы истина понравилась королям… А вы, Кеплер, вы не знаете жизни, не знаете людей. Ваши плечи слишком слабы, чтобы вынести ношу истины… Вы упадете под ее тяжестью!»

Когда чтение подошло к концу, все невольно посмотрели на Эйнштейна. Он сидел в своем кресле, подавшись немного вперед и напряженно вслушиваясь., Блестящие глаза его сияли ярче и теплее, чем обычно.

— Ваш Кеплер мне нравится, — сказал он, смущенно улыбаясь. — Я рассуждал бы так же, как он…

— Когда я писал моего Кеплера, я думал о вас, Альберт, — ответил Брод.