2

2

Война была объявлена. Били барабаны ночью и днем. Стоглавый зверь вырвался на волю, и все вдруг потеряло нормальные очертания и приняло фантастический, почти непостижимый вид. Люди, еще вчера рассуждавшие вполне разумно и трезво, сегодня говорили вещи из области горячечного бреда. Действительные члены академии, всю жизнь просидевшие над папирусами или над Шеллингом с Фихте, требовали крови, морей крови, которые надлежало выпустить из французов и русских! Планк был растерян, но и он твердил о «долге», о «фатерланде» и о «священной миссии». Оствальд, оставив натурфилософию и развалясь в академическом кресле, багровея, требовал «новой организации Европы».

— Мы, немцы, должны дать Европе новую организацию. Национальные перегородки — хлам! Бельгия, Франция, западная часть России будут провинциями рейха. Остальную русскую территорию разрезать на куски и превратить в вассальные княжества!

Он подошел к Эйнштейну и, дыша на него пивом, предложил высказаться на этот счет… Эйнштейн, побледнев, ответил:

— Я не могу солидаризироваться с вами.

— О-о… — начал Оствальд.

Вмешался Планк и сказал:

— Коллега Эйнштейн — швейцарский гражданин. Швейцария придерживается традиционного нейтралитета. Это превосходно, что Швейцария придерживается традиционного нейтралитета. Не так ли, коллега Оствальд?

Было в этом положении нечто, что напомнило детство, Мюнхен и ощущение темной комнаты. Даже квакающая, блеющая, раздирающая уши музыка была та же, и уйти от нее можно было, только запершись наглухо в рабочем кабинете. Но это было то и не то. Тогда, двадцать лет назад, он был в смятении и бежал. Теперь странное спокойствие овладело им. Он работал над задачей тяготения, работал днем и ночью, и это был его ответ на то злое, что происходило вокруг. Лекции почти прекратились. Научные институты, входившие в Общество кайзера Вильгельма, сосредоточились на военных вопросах. Комиссии и совещания по артиллерии, баллистике, подводным лодкам сменяли друг друга. Профессору Эйнштейну предлагалось возглавить эти комиссии или принять участие в них. Профессор Эйнштейн отвечал, что он занят другой, неотложной работой…

Спокойствие ушло так же внезапно, как пришло. Лилли Яннаш, жена берлинского врача и бывший однокашник по Цюриху, принесла ему свежие номера «Журналь де Женев». «Что это?» — «Голос Ромэна Роллана», — коротко ответила Яннаш. Она знала, как он отнесется к этому голосу. Жан Кристоф, музыкант и философ, спутник и друг его молодости, подавал весть, обращаясь прямо к нему, Альберту Эйнштейну.

«…О чем просил я вас всех, художники и ученые Германии? Я просил вас выразить хотя бы только мужественное сожаление о содеянном насилии и осмелиться напомнить разнузданной власти, что родина не может быть спасена ценой преступлений… Ни один голос не заговорил… Я услышал только крик стада, своры интеллигентов, лающих по следу, на который пускает их охотник!..»

И еще:

«Я не из тех французов, которые считают германцев варварами… Я знаю все, чем я обязан мыслителям старой Германии… Всю жизнь я трудился для дела сближения наших двух народов, и жестокости нечестивой войны никогда не заставят меня замарать ненавистью мой ум…»

«Враг не за границами, он внутри каждого народа… стоглавое чудовище, которое называется империализмом. Самым опасным для нас, людей Запада, является прусский империализм, выражение военной и феодальной касты, бич для самой Германии, чью мысль он искусно отравил… — Он — пиявка, сосущая лучшую кровь Европы. Выступим же против него, свободные люди всех стран! Раздавим гадину!..»

Последняя из газет, принесенных Лилли Яннаш, была датирована 28 сентября 1914 года. А еще через неделю появился Планк и принес лист, под которым значились 93 подписи, в том числе подпись самого Планка. Воззвание «к цивилизованным народам» утверждало от имени представителей двадцати немецких университетов, что Германия превыше всего и что весь мир должен принять принципы «истинно германского духа».

— Вы подпишете? — неуверенно спросил Планк.

— Нет, — ответил Эйнштейн, прямо смотря в голубые выпуклые близорукие глаза.

Планк исчез. Пришла опять Лилли Яннаш и сказала, что Николаи и Фёрстер составили проект контрманифеста. Она показала его Эйнштейну: «Призыв к европейцам. Германия Шиллера и Гёте осуждает эту несчастную войну», — говорилось в манифесте. Фёрстер был физиком-экспериментатором, руководил лабораторией мер и весов; Николаи — профессором биологии, коллегой Эйнштейна по Берлинскому университету.

— Пока удалось собрать только две подписи, — сказала Лилли Яннаш.

— Моя будет третья! — откликнулся Эйнштейн.

— Мы организовались в союз «Новое Отечество», — продолжала Яннаш. — Будем печатать статьи и брошюры против войны. Если понадобится, то нелегально. Мы держим связь с Ролланом…

— Считайте меня своим, — подал реплику Эйнштейн.

После ее ухода он долго сидел в полном спокойствии, подперев лоб обеими руками. Потом перешел к вычислениям, приближавшимся к решающей точке.