29. Переводчик Алексей

29. Переводчик Алексей

Громов не прощал никому своих обид. На попытку ударить его, давал отпор, не заботясь о будущем. Леонид запретил ему рисковать жизнью: она нужна была для борьбы; тогда он мстил исподтишка, порою выкидывал такие номера, о которых знали все рабочие и охрана. За «лошадиной головой» сохранилась кличка «музыкант» — не только среди солдат и рабочих завода и шахты — история со злополучной костью дошла до штаба и распространилась по всем лагерям.

Громов, слесарь по специальности, последнее время работал в Энсо, откуда был призван в армию. Он имел за плечами около четырех десятков лет. Несмотря на свой возраст, он не мог сидеть без дела и движения. В шахте на его долю выпала трудная работа буроноса, но свойственная его характеру. Мастер и шахтеры были довольны работой Громова: во всех забоях всегда был нужный набор буров и во время доставлены отработанные на шестой этаж для отправки в механическую мастерскую. Доволен был и Громов: каждый предмет, попадавший ему на глаза, который мог причинить вред родине, им уничтожался. Лампа, случайно забытая шахтером, летела в люк. Под руководством Леонида он делал замыкания проводов, пробивал вентиляционные трубы — останавливались машины электрического и воздушного действия.

Громов не мог смириться с мыслью, чтобы не отомстить мастеру Коле за плохое отношение к пленным и Леониду. Когда стал чувствоваться острый недостаток в шлангах, их излишки забрали в шахту с поверхности.

Остальные мастер стал прятать в камнях или руде, так как на поверхности работы велись в одну смену: ночью без освещения работать нельзя, а нарушать светомаскировку было категорически запрещено.

Шланги продолжали теряться и укорачиваться. Солдатов из кузницы видел, куда прятал их Кола, а часто и сам помогал и в бараке передавал друзьям, где они зарыты. Кола спокойно спал — Громов вылезал из шахты и портил шланги. Утром Кола разводил руками и не мог понять, куда они исчезают. Солдатов намекнул ему на немцев: резина нужна им для всякой цели. Кола стал наблюдать за ними. В последний день ночной смены Громов изрезал все шланги и спрятал в руду.

Не обнаружив ни одного шланга на прежнем месте, Кола позвонил мастеру смены: — Предыдущая смена забрала у меня все воздушные шланги в шахту — работа по бурению срывается! Прошу ваших указаний!

— Приступите к подготовительным работам, приготовьте место для бурения и примите меры к отысканию пропавших шлангов. В шахте их нет, — ответил мастер. — Один шланг высылаю с русским.

Громов привез шланг, когда Кола всю свою злость выместил на русских и сидел на краю обрыва, наблюдая за работой.

Военнопленные вручную сгребали руду в люки. Михаил сел рядом с ним, по-приятельски похлопал ладонью мастера по плечу, и сказал: — Шланг привез — давай закурим!

— Курить, — ответил Кола, — курить можно!

— Не поворачиваясь к пленному, он протянул кисет и, заметив внизу русского, который стоял, уперевшись в мотыгу, закричал во все горло: — Эй, русса, работамо!

Громов со всей силы ткнул его в бок. Кола вздрогну от неожиданности и прикусил язык.

— Сатана! Сатана! — заругался мастер.

— Смотри! — сказал Громов, показывая пальцем.

Мимо них проходи немецкий часовой, сменившийся с поста. В руках он держал кусок шланга, подобранного у машинного отделения.

— Так вот кто ворует шланги, — закричал мастер, — я думал, что русские! Оказывается, комрады — воры!

Он вырвал из рук немца шланг и со злостью ударил солдата по спине. Немец ответил тем же. Завязалась драка. Кола оказался сильнее и сбил солдата с ног. Винтовка покатилась вниз, на нее Громов «услужливо» бросил большой кусок никеля. Драка вызвала скандал. Приехал главный инженер шахты и немецкое командование. Побитый немец показал на кучу кусков шланга, и Кола понял все. Но кто именно из русских портит их, установить финнам не удалось. Чтобы сгладить свою вину, Кола обрушился на Громова. Схватив попавшую под руку цепь, замахнулся на него, но тот успел увернуться от удара. Громов поднял бур и выждал, подготовившись к защите, и если бы не Арва, ставший между ними, убил бы Колу прежде, чем тот успел бы замахнуться на него.

Арве приказали доложить начальнику лагеря о недостойном поведении военнопленного, открыто оказавшего сопротивление мастеру. Он не выполнил распоряжение, и поведение Громова осталось безнаказанным, но его сняли с подносчиков буров и отправили катать вагонетки на второй этаж.

— «Перестарался недотяпа!» — такими словами встретил Громова Леонид.

Мелкое вредительство на других этажах не удовлетворяло его, и отстранение Громова от должности буроноса сводило на нет всю вредительскую работу.

— Мне нет возможности работать: всю смену приходится катать вагонетки, другие бездействуют и он, извольте радоваться, проявил ненужную инициативу! — ворчал недовольный Леонид. Громов стоял перед ним с видом провинившегося школьника, но Маевский знал, что в душе он не раскаивается за своей поступок, а, наоборот, думает над тем, как отомстить Коле.

— Принимайся за работу, не в гости пришел! Нет, обожди! Еще не все рабочие знают, что тебе дали отставку, сходи на третий этаж и узнай, в каком забое больше руды и где не работают финны.

Громов моментально скрылся. Все забои третьего этажа имели отверстия, который выходили на второй. Когда в забое выбирался никель, потолок нельзя было бурить, он засыпался породой со второго этажа; на нее настилали доски, чтобы не смешивать руду с камнем, и продолжали работу над потолком. Леонид с товарищами всю смену катал вагонетки с камнем, и засыпали шестнадцатый забой на третьем этаже.

Скоро вернулся Громов и сообщил: — Больше всего руды находится в пятнадцатом забое. Шахтеров нет, — можно свободно действовать!

— Откуда это известно, что я тебя посылал с целью узнать, где можно действовать, а где нет? — спросил Леонид. — Может быть, для прогулки!

— Хороша прогулка в мои года…

— Насчет возраста помолчи, — перебил Громова Леонид, — детства у тебя хватает!

Остаток смены он с пятью товарищами без отдыха и устали катал вагонетки и высыпал в пятнадцатый забой, полный никеля. Точно так делать передали и следующей смене. Мастера обнаружили это только тогда, когда сотни тонн камня были смешаны с драгоценной рудой. Все это явления объяснялись глупостью русских и незнанием языка.

На второй этаж доставили карликовый аккумуляторный электровоз. Немцы с видом знатоков рассматривали его и в один голос говорили:

— Машина прима!

— На этой приме будет работать русский, — сказал мастер и указал на Леонида.

Желающих работать на электровозе было много финнов и немцев. У финнов — полная анархия на производстве: сегодня машинист, завтра — бурильщик, после завтра — смазчик, а на следующий день — чернорабочий. Все это вредно отражалось на производстве и техническом оборудовании. Выйдет из строя мотовоз — его угоняют в мастерскую завода, где работает единственный специалист.

Мастер, назначая русского работать на первом немецком мотовозе в шахте, преследовал свою цель.

Когда стало известно о прибытии немецкого оборудования в шахту, немцы-шахтеры заявляли, что они имеют полное право претендовать на лучшие условия в шахте и большую оплату. Чтобы задеть их самолюбие, мастер назначил русского военнопленного, а не кого-либо из них.

Так Леонид стал машинистом на электровозе, и каждое утро мастер в присутствии немцев говорил: — Русский, на прежнюю работу!

Немцы чувствовали, что мастер явно над ними издевается, и заявили протест. По распоряжению главного инженера шахты Леонида отправили на прежнюю работу. Когда инженер давал указание мастеру по поводу русского, подошел Арва с переводчиком Алексеем.

— Ваша фамилия Маевский? — спросил он через переводчика.

— Да! — ответил Леонид. — Чем могу служить?

Солдат обратился к инженеру: — Русский мне нужен на полчаса, не больше! Могу ли я на это время оторвать его от работы?

— Если нужен, пожалуйста, — ответил инженер.

— Что ему нужно от меня, Алексей? — поинтересовался Леонид.

— Не знаю! Два дня назад он попросил меня узнать, где работает военнопленный Маевский. Получилось довольно интересно: скоро будет три года, как мы с тобой вместе, а признаться — фамилии твоей я не знал.

— Не удивительно, — ответил Леонид, — охрана знает нас по номерам, а товарищи больше обращаются по имени.

Когда они остались втроем, Арва попросил переводчика обождать немного, а сам с Леонидом пошел по тоннелю. За поворотом не стало видно Алексея, он протянул Леониду маленький клочок желтой сигаретной бумажки: «На товарища можно положиться, Владимир» — прочел Маевский вслух.

— «Сомнений нет, — подумал Леонид, — писал Пуранковский, — и внимательно посмотрел на солдата, тот не выдержал испытующего взгляда, опустил взор. — Мои предположения оказались правильными. Арва не только хорошо относится к пленным — он коммунист, который поможет нам».

Леонид дружески пожал руку солдата. Они стояли долго, говорили между собой, пожимали руки друг другу, но единственным словом, которое для них было понятно, которое связывало и роднило их — это «коммунист»!

Леонид вспомнил о переводчике и крикнул: — Алексей, иди сюда! Передай Арве — стоять здесь неудобно, поедем на третий этаж в динамитный склад.

Алексей перевел. Солдат утвердительно кивнул головой. В клети Маевский предупредил переводчика: — Пойдешь первым, если кто из наших будет на складе, скажешь им: солдат идет сюда, пусть немедленно уйдут.

В складе было тепло, удобно и скрытно от постороннего глаза. Леонид сел около двери на динамитный ящик, чтобы было видно главный штрек, и заговорил:

— Алексей, я доверяю тебе священную тайну и не спрашиваю твоего согласия. Только незнание финского языка вынудило меня к этому: мне нужно поговорить с солдатом! Если разговор будет известен кому-либо другому, кроме нас, ненависть всех русских и винтовка солдата будут направлены на тебя.

— Товарищ! — крикнул Алексей, поднимаясь со своего места, и судорожно сжимал пальцы рук. В темноте он был похож на молящегося грешника, который раскаивается в своих поступках и умаляет бога простить его. — Переводчик Алексей, как и все военнопленные, любит свою родину — Советский Союз! Положение мое затруднялось тем, что я по национальности финн, и в плену меня выделили из общей массы и заставили ненавидеть своих товарищей. Находясь совместно с Ивановым и Павловым, я испытывал на себе негодующие взгляды военнопленных, которые не могли перерасти в прямую угрозу потому, что за нашей спиной был закон и вооруженная сила! Алексей чуждался своего происхождения и не раз сожалел, что родители мои были финны. Никто не знает, при каких обстоятельствах я попал в плен, однако, Алексей-переводчик не запачкал своих рук в грубом обращении с военнопленными, и совесть моя чиста! Тем не менее, ко мне относились осторожно и пренебрежительно, что ежедневно замечал я. Та ненависть, которая была у пленных по отношению к изменникам-переводчикам, камнем давила мою душу. Я старался помочь русским — от меня отворачивались и говорили в глаза, что я лицемерю! Я помогал в работе — меня упрекали за ненужную услугу. Я заступался за пленных, когда били их, надо мной смеялись, что я замазываю глаза. При всех этих обстоятельствах я все же предпочитал держаться ближе к русским, чем к переводчикам и финнам. Не сумев порвать связи с остальными переводчиками мирным путем, так как поведение их было прямой изменой, Алексей открыто выразил сопротивление закону и сделал первый шаг для сближения с общей массой военнопленных!

— Тайна, которую вы собираетесь мне доверить, делает меня полноправным членом вашей тайной организации. С этой минуты, знание финского языка, моя жизнь, мои силы принадлежат вам! Пусть эти стены раздавят меня в лепешку, миллионы тонн никеля и камня обрушатся на меня, если я не сдержу слова.

— Сообщая тайну, я доверяю тебе. А сейчас поговорим, — сказал Леонид. — Спроси солдата, Алексей, может ли он связать нас с надежными товарищами в шахте.

— Да! — ответил Арва.

— Вся связь будет осуществляться через Алексея.

Арва в знак согласия кивнул головой.

— А чем думает заняться он сам? — задал Маевский вопрос.

— Я прибыл сюда для работы среди шахтеров и рабочих завода…

— Охрану лагеря забыли? — спросил Леонид

— Разумеется, и это входит в мои функции!

— Охарактеризуйте обстановку в шахте и на заводе.

— В шахте дела обстоят лучше, — начал Арва, — шахтеры — постоянные рабочие, у них нет выбора в работе — шахта их жизнь. Главное, среди них много наших товарищей, и профсоюз шахтеров целиком и полностью поддерживает наши взгляды.

На заводе дело обстоит иначе, — Арва на минуту замолк, потом продолжал. — Там большая текучесть рабочей силы и большинство их — сезонники, из зажиточной крестьянской среды, мобилизованные во время войны… В профсоюзе засели социал-демократы, а инженерно-технический персонал — шведская национальная партия, которая идет рука об руку с социал-демократами.

— Понятно, — сказал Леонид. — Ваша задача завод и охрана. Шахту беру на себя. Алексей свяжет тебя с надежными товарищами на заводе. Связь держим через Алексея, в отсутствии его — Солдатов — кузнец шахты, он сравнительно неплохо говорит на финском языке. Прежде чем идти по своим местам, я задам один нескромный вопрос: каким образом вы узнали мою фамилию?

— На фронте я служил в одной роте с солдатом, по фамилии, Какко Олави. Вы, наверное, помните его? — спросил Арва.

— Конечно! Разве я могу забыть этого курного мальчика.

— Сейчас вы его не узнаете: он возмужал и окреп физически, закалился духовно и стал на правильный путь.

— Я горжусь своим учеником! — торжественно произнес Леонид.

— Он много говорил в вас, ваших беседах у костра в Янискосках. Когда я ехал сюда, лагеря в Янискосках уже не было. Мне сообщили, что пленные переведены в Никель. Я решил, если вы не умерли с голода, то непременно здесь.

В штабе я справился о вашей фамилии у переводчика Пуранковского. Он ответил сначала отрицательно, но позднее, когда узнал из сообщений полиции начальнику северных лагерей, что я принадлежу к числу неблагонадежных людей, рассказал мне все и написал вам записку.

— На сегодня довольно — поговорим позднее. Теперь мы будем поддерживать постоянную связь. Пошли.

Они разошлись в разные стороны. Леонид направился к вертикальному подъемнику, а Арва с Алексеем — к горизонтальному. Люлька развозила буры по этажам, подниматься по лестнице на поверхность не хотелось, поэтому они сели, закурили и стали беседовать.

— Я ожидал встретить иного русского, — сказал Арва. О нем говорили мне с восхищением, как о сильном, умном и мужественном человеке. Внешностью я не интересовался, но мое воображение рисовало Маевского подобно Гавриле — большого мужика, который одним видом внушал страх, или буроноса — хитрого, пронырливого, верткого и мстительного.

— Вы не доверяете ему? — поинтересовался Алексей. Переводчик был еще под впечатлением той беседы, которая порвала последнюю нить недоверия к нему, и он приготовился защищать Маевского, с которым встретился первый раз, приписывая ему только положительные качества. Алексей знал, что не может быть в лагере такого положения, чтобы в нем не действовала подпольная группа патриотов, так как большинство военнопленных оказались в плену не по своей воле. Они желали победы своей родине, поэтому не имели права сидеть без дела. Есть организация, значить есть человек, который возглавляет ее. Кто он? Большой и сильный, красивый или нет, понравилась его внешность солдату или нет? Алексей обязан всеми силами поддерживать его авторитет потому, что он настоящий патриот родины, который взял на себя тяжелое бремя в трудной обстановке.

— У меня нет оснований не доверять ему! — обнадежил Алексея своим ответом солдат. — Напротив, первая встреча произвела на меня хорошее впечатление. Я хотел сказать о другом, у многих из нас выработалась мания думать, что большие люди должны бросаться в глаза другим своей внешностью. Маевский работал у меня в бригаде. И производил впечатление интеллигентного человека. Приятное лицо, белые руки, на которых отчетливо заметны вены, веселая улыбка на лице, больше присуще музыканту, чем человеку, которого я искал

— Да! — согласился Алексей. — Это у него не отберешь! Вы не нашли в нем ничего такого, чтобы бросилось вам в глаза?

— Именно! — произнес Арва.

— Мне кажется, он немного похож на вас.

— Да, я об этом думал…

— Русские, собирайтесь к подъемникам! Авария на шестом этаже! — раздался сначала громкий голос, затем не замедлил появиться из темноты Громов.

— Мы же финны, — пошутил Алексей, вставая навстречу Громову и вынимая папиросы. Михаил не понял шутки, отстранил руку Алексея и насмешливо сказал: — Извините, господин переводчик.

— И пошел по штреку продолжая кричать: — На шестом авария… Мастер приказал бросать работу и идти на шестой…

Спешка, с какой собрали пленный и финнов на шестой этаж, вызвана аварией в люке. Под напором и давлением большой массы породы поломалась шпала, придерживающая руду, и засыпала путь, отрезав мотовоз от завода. Когда авария была ликвидирована, появился Громов. Послышались реплики и насмешки со стороны финнов и пленных: — Кричал больше всех — пришел позднее!

— Громов знает дело: горлом кричи — руки в кармане держи, — огрызнулся Михаил и присоединился к группе Леонида. Сигнал известил о спуске клети; шахтеры подошли к месту посадки; русские не спешили подниматься: их очередь последняя. Клеть с финнами, а затем с русскими, исчезла, только небольшая группа пленных дожидается очереди, когда подъемник доставит их на место работы, и начнется ненужное для них катание вагонеток.

Раздался телефонный звонок. Слушать некому. Пленные переглянулись. Громов снял трубку.

— Алло!

— «Мотовоз идет в шахту» — услышал он голос диспетчера и показал Леониду на мотовоз, который стоял невдалеке и оглушительно ревел. Леонид не понял. Тогда Громов крикнул: — Заглуши его к черту, все равно машинист еще на третьем! Мешает слушать.

Леонид исполнил просьбу.

— Хорошо! — И Громов под смех товарищей вешает трубку. — Мотовоз идет сюда, — говорит он, — едет немецкое начальство осматривать шахту.

Никто не поверил ему. Снова опустилась клеть. Из нее вышел мастер смены. Пленные бросились в клеть, чтобы занять места поудобнее.

— Матрос, — обратился мастер к Леониду, — ты поведешь мотовоз до завода, возьмешь буры, я схожу в контору шахты, и мы вернемся назад. Машинист останется на третьем этаже и тем временем поможет отремонтировать второй мотовоз.

Когда по какой-либо причине мастеру необходимо было ехать на завод, чтобы не отвлекать машиниста от погрузки вагонеток, он брал с собой Леонида.

Леонид молча сел на сиденье и завел мотовоз; мастер встал на подножку. Громов бросился к ним, но мотовоз, проворачивая колесами, рванулся вперед. Леонид укоризненно посмотрел на Громова. Выражение его лица говорило: все понимаю прекрасно и прошу не вмешиваться. Леонид не сомневался больше в верности слов Громова. Не знал только мастер и равнодушно поглядывал на русского, подставляя спину встречному ветру. Мотовоз был прицеплен в хвосте состава и постепенно набирал скорость. Столкновение должно было произойти вскоре: это чувствовалось по времени.

— Прыгать ли самому, — жить еще хочется, — или остаться сидеть, чтобы не вызвать подозрения у мастера. Хорошо, что я успел сообщить Николаю об Алексее, — думал Леонид.

Мастер по-прежнему смотрел на пленного. Он единственный из мастеров в шахте по-человечески относился к русским, а Леонида уважал. Он был настолько опытным шахтером, что среди шума мотовоза, на котором ехал, услышал посторонние звуки приближавшейся встречной машины по тоннелю прежде, чем Леонид. Мастер заволновался и, убедившись в правильности своих предположений, что-то крикнул русскому и спрыгнул с подножки. Леонид не расслышал слов. Произошло столкновение. Задние вагонетки лезли на передние и под напором сваливались с рельс. Леонида сильно толкнуло. Он упал в сторону и головой ударился о выступ стены, потеряв сознание. Очнулся в финской больнице, куда распорядился положить его мастер, зная, что в лагере к больным относятся очень плохо.

Пользуясь репутацией проверенного человека, Михаил Шаров, ежедневно под конвоем Арвы, навещал Леонида, — приносил продукты на завтрашний день. Первые минуты для больного тянулись медленно и были неприятны: Шаров, с присущим ему упорством журил за не продуманный поступок. Он говорил медленно, с трудом выдавливая слова, но они были настолько убедительны и верны, что Маевский не мог возразить.

— Второй Халтурин — пошел на самопожертвование ради того, чтобы в дребезги разбить вагон с тремя паршивыми немцами. Не подумал над тем, что на твоей совести сотни людей, ожидающих указания … а еще ругал Громова! И в какой момент? Когда два человека, незаменимых в нашей обстановке — солдат-коммунист и переводчик-военнопленный влились в нашу группу…

Лицо Шарова было каменное, ни малейшей жалости к другу, хотя ему было известно, что обдумать свое поведение Маевскому не было времени. Шаров, будучи медлителен в своих действиях, осторожен и точен, хорошо знал Маевского как выдержанного и рассудительного человека, поэтому никак не хотел ему простить.

Затем начинался разговор, с нетерпением которого ожидал Леонид, молча выслушивая нотацию друга. Он оживлялся, задавал вопросы, давал указания, касающиеся Арвы, остальная работа была возложена на Шарова.

Прощаясь, крепко жал руку Михаила, ласковым взором провожал солдата, и ожидал следующего дня.

Вышел на работу через три недели. Мастер определил его прочищать решетку от камней над ходом сообщения третьего этажа с шестым. Работа не трудная, но опасная: можно поскользнуться и упасть в пропасть.

Пока Леонид лежал в больнице, военнопленных одного за другим вызывали на допрос, но те, кто слышал разговор Громова по телефону, были надежные, и все как один твердили, что никто не поднимал телефонной трубки и финского языка не понимают.

Громов рассказал им несколько анекдотов и смешных рассказов о своей жизни; на том бы дело и кончилось, но начальство вспомнило Алексея-переводчика. Когда переводчик отказался выполнять гнусные работы охраны, его наказывали за каждую мелочь. Редкий день он не стоял под мешком. Улик за аварию против него не было, все шахтеры подтверждали абсолютную его невиновность, все же его часто вызывали в полицию на допрос и били. Финны вычеркнули его из списков переводчиков, а пленные стали называть его товарищем.