13. Он не умер — его убили!

13. Он не умер — его убили!

Леонид вышел на работу. Зима в полном разгаре; кругом снег, закопченные корпуса бараков, да сиротливый финский поселок у строительства плотины. Первое, что бросилось в глаза Маевскому, унылые лица военнопленных, бледные, без кровинки, в рваном обмундировании: нового не выдавали — старое износилось.

Они ссорятся между собою при построении из-за первого ряда. Тот, кто идет впереди, имеет возможность, рискуя жизнью, на ходу подобрать недокуренную сигарету.

Вмешательство Ивана Григорьева, который был земляком старшины лагеря, спасло жизнь Леониду. Его перенесли в барак, положили на нары, и могучая натура поборола смерть.

Маевский еще не совсем оправился от болезни: ноги плохо слушались его, движения медлительные и боязливые, но оставаться дальше в бараках невозможно и опасно. Голубые глаза

не светились прежней жизнерадостностью, а были опущены вниз. Он боялся, что не переживет зимы, от которой зависело его будущее, а настоящее было уныло, неопределенно, и не в его руках. Вместо веселой улыбки, на лице на мгновение вспыхивала злая гримаса, выражающая презрение ко всему окружающему, в том числе и к себе, и быстро исчезала, и снова лицо становилось безжизненное и мертвое. Но в голове не было мысли, что он побежден. «Мы еще будем сражаться, друзья мои: надежда на время — оно работает на нас!» — сказал он.

Некоторые рабочие смотрят на Леонида с сочувствием, зная его историю. Кое-кто приносит хлеба, дают табаку. Но это только первый день. Когда еще было свежо воспоминание нового года, потом все забудется, и жизнь пойдет по-старому. С наступлением зимы охрана ослабила наблюдение за военнопленными: бежать было бесполезно. Лесом не пройдешь далеко: глубокий снег и заметны следы; дороги контролируются немцами, которые на каждом шагу проверяют документы. Поэтому солдаты часто отлучались от своих бригад, уходили греться в помещение, перед обедом просчитывали военнопленных, а потом снова в тепло. Тем временем, военнопленные разводили костры и поочередно грелись. К одному из них подошел Маевский. Борис-пограничник и Иван Григорьев о чем-то беседовали. Рядом возился Рогов, заготовляя дрова для финна, с надеждою, что рабочий даст кусок хлеба или на папироску табаку.

Борис откашлялся и посмотрел в глаза Маевскому, стараясь понять, о чем думает товарищ и, опустив взор, начал носком сапога подталкивать дрова в костер.

— Мы с Иваном долго беседовали и пришли к убеждению, что после всего пережитого не стоит жить! Не пора ли избавиться от позорного плена?

— Назойливая мысль, — перебил его Иван, — часто появляется, но каждый раз отталкиваешь ее от себя: не подымается рука покончить с собою, а другого выхода нет — положение безнадежно!

Леонид по природе был не разговорчив, молчалив, поэтому он не вступил в разговоры с товарищами, не стал их утешать, успокаивать, убеждать, а только собрал в порядок свои мысли, к которым он пришел, анализируя свое положение:

— Выход один — ждать: зима не дает никаких результатов! Жить и продолжать борьбу необходимо! Дождаться лета, перенести все трудности и невзгоды, а потом бежать…

— И так, ежедневно, с утра до вечера, живешь, мечтая о будущем! — раздраженно крикнул Борис и со злостью сапогом разбросал костер. Подошел мастер.

Мастер делает знак Леониду и Ивану следовать за ним. Миновав строительство, подошли к лесопилке и остановились около штабеля горбылей. Леонид хотел рассказать Ивану, что именно здесь, через дорогу, свалка мусора и отбросов, где они расстались с Шаевым и Орловым, останки которых продолжают валяться до сих пор, но передумал: «Зачем ему? Кому это нужно!»

Мастер передал пленных десятнику, и тот без слов объяснил нетрудную работу, как выжигать древесный уголь. Из-за отсутствия охраны их передали под надзор рабочего, который работал вместе с ними.

Работа заключалась в том, чтобы ставить горбыли один возле другого около вертикально поставленной деревянной трубы. А когда получится правильный конус, обрубить верхушки и засыпать опилками, а потом поджечь изнутри трубы и не допускать горения пламенем.

— Работа нетрудная, а главное, рядом горит весело костер! — произнес с восторгом Иван.

Но радоваться было еще рано. Финн относится недружелюбно. Ненавидит пленных настолько, что не подходит к костру, когда русские греются.

— Наш коллега, — сказал Леонид, — не выносит русского духа!

В противоположность ему, десятник очень вежлив и добр, каждый день дает пачку папирос, но бывает только утром и уезжает на другие участки.

— Почему финн-рабочий так недружелюбно относится к нам? — спросил Иван десятника.

— Его призывают в армию.

— Так вон оно что, — перебил Леонид, — он считает нас основными виновниками войны и свое зло и недовольство вымещает на пленных!

Часто десятник по несколько дней не приходил на работу. Леонид испытывал недостаток в табаке. У рабочего просить бесполезно. Когда финн греется у костра, он курит беспрерывно, и Леонид наблюдает издалека, куда он бросает окурки, а затем собирает их. Заметив, что пленные собирают окурки, рабочий ударил Леонида кулаком в лицо и вытащил нож.

— Мита!*- спрашивает он и бросает окурок в огонь, любуясь, как они превращается в пепел. После он никогда не бросал недокуренных сигарет, а старательно их уничтожал.

* Что!

Его квартира напротив, через дорогу, в землянке. Когда долго не приходил десятник и зная, что русские голодны, он выносил хлеб собаке, подразнивая пленных.

Иван и Леонид делают вид, что не замечают.

В другой стороне работают два подростка на циркулярной пиле, пилят дрова, а дед на двуколке развозит их по баракам и в столовую. Он в кожаной тужурке, всегда с трубкой в зубах, проезжает мимо пленных.

— Старик с табаком! — рассуждает Иван.

— Попробуй подойди к нему, получишь по зубам от нашего телохранителя, — замечает Леонид.

Все реже и реже стал появляться финн на работе. Леонид с Иваном облегченно вздыхают, когда его нет, чувствуют себя хозяевами. Утром он наливает собаке в ведро супу, кладет хлеб и уходит на весь день.

— Финн за угол — русские на охоту! — смеется Леонид. — Я буду дразнить собаку, а ты, Иван, выливай суп в котелок и подбери хлеб, если она не успела съесть.

Он смело подходит к собаке, дразнит ее и бежит параллельно проволоки. Собака, гремя цепью, бросается на него.

— Готово! — кричит Иван, и они оставляют собаку в покое, и удаляются поесть.

Так продолжается каждый день. Собака худеет, финн не понимает причины и вызывает лекаря.

— Надо, милый друг, собаку кормить, а не шататься по поселку! — говорит фельдшер, качая головой.

Рабочий, по-видимому, догадался; пленных избил палкой. После этого собаку привязал на новое место, рядом с землянкой, где никто не жил, а русским пригрозил ружьем. Два дня не воровали, но голод заставляет делать свое. Проникнув в погреб через окно, украли хлеб у собаки. Озлобленный финн бьет каждый день.

— Что будем делать, Иван? Иметь кусок хлеба и получать побои или бросить все к черту и уйти!

— Ты прав, Леонид, не захочешь и супу. У меня все тело в синяках. Лучше уйдем от греха подальше!

Через несколько дней их разыскал мастер и спросил: — По какой причине вы ушли самовольно с работы?

Иван, задрав рубашку, показал синяки.

— Идите на прежнюю работу и без разрешения не уходите, иначе добавлю я, — сказал мастер строго и, немного подумав, прибавил: — Рабочий уехал на фронт.

— Первая пуля ему! — пожелал Иван.

Снова на старом месте — вдвоем; никто не подгоняет, лишь изредка приходит солдат убедиться, на месте ли русские. Собака подохла и валялась возле землянки. Принесли ее и съели.

— На худой конец и это мясо, — сказал Григорьев.

В первый день самостоятельной работы десятник не пришел. Военнопленные хотели курить. Соседи — подростки не имели табаку или не хотели давать. Когда они ушли домой на обед, приехал дед. С трудом нагибаясь, стал накладывать дрова.

— Пойду помогу нагрузить, может даст закурить, — сказал Леонид.

Пока Маевский грузил, старик внимательно разглядывал военнопленного и думал, что русский не из-за уважения помогает ему. И он дал горсть табаку. Так началась дружба русского с финном, которые не знали фамилий друг друга и не могли разговаривать. C тех пор старик не упускал случая угостить Леонида табаком. Ежедневно привозил варенный картофель и куски хлеба. Вскоре работа по выжиганию древесного угля закончилась.

— Работать совместно с финскими рабочими выгоднее, — сказал Леонид. — Не у всех каменное сердце. Найдутся люди, которые могут пожалеть пленного, и в неделю раз принести ему отбросов из дома — не трудно. — И предложил Ивану самовольно перейти работать на пилку дров к подросткам. — Кому хочется целый день таскать ненужные доски? Надеяться на то, что прохожий на двадцать человек раз в день кинет сигарету, и получить незаслуженные побои …

— Да, потерять старика жалко! Таких счастливцев немного: машинист Глозанов работает в кочегарке с двумя финнами, да Мишка Громов пристроился совместно с маляром белить помещения, — сделал заключение Григорьев.

Подростки были рады приходу пленных. Они имели возможность подольше посидеть у костра, когда русские пилили дрова. Старшего мальчика звали Какко Олави, младшего — Паули Эро. Чтобы не было перебоя в напиленных дровах, Олави договорился с охраной, чтобы русские не ходили на обеденный перерыв. Охрана не возражала. Однажды Леонид сидел у костра и разговаривал с подростками; Иван подносил горбыли. Шатаясь подошел пленный Игнатьев и опустился возле костра. Лицо его было в крови, под правым глазом кровоподтек и большой синяк.

— Что-нибудь случилось? — спросил Иван.

— Одна беда сменяется другой… Не успеет забыться одно, как другое, еще худшее надвигается на нас! Вчера пришли машины из Швеции и директору привезли посылку, в которой были сигареты и кукла для дочери. Посылку сгрузили в кочегарке, где работал военнопленный Глазанов. Вечером ее не стало. Вместе с нею исчез сахар, принадлежавший кочегару: сахар в Финляндии ценился на вес золота. Глазанов разводит руками и мне может объяснить причины исчезновения посылки. Подозрение пало на русских. Немецкий часовой видел, как один русский выходил из кочегарки и нес что-то. Нас выстроили. Немец указал на меня. Меня били бесчеловечно и приказали принести посылку к вечеру. Директор объяснил, что сигареты он жертвует мне — вору, требует только куклу, но где возьму ее я …

Игнатьев хотел сказать еще что-то, но силы покинули его, и он склонил голову на колени Леонида.

Какко испуганно смотрел то на Леонида, то на Игнатьева.

— Грязное пятно легло на пленных, — сказал Иван.

— Мы воровали, этого скрывать нельзя, но «воровали» в мусорных ящиках, на свалках то, что выбрасывали финны! Нас за это избивали. У них потерялась посылка — мы виноваты; возможно, она украдена в пути! Зачем голодному человеку кукла?

Олави понял, что Леонид чем-то недоволен и раздражен и нерешительно спросил: — Что случилось с русским?

Маевский рассказал Олаве о пропаже посылки. Мальчики поняли только то, что кто-то украл из машины куклу.

Паули оттолкнул Игнатьева от костра со словами:

— Вораста мужика, поди отсюда!

Жалостливый Какко избил Паули, дал закурить Игнатьеву, сам пошел в столовую купить для русского хлеба и картофеля. Вслед за ним убежал и Паули.

Предчувствуя грозу, Леонид принялся за работу. Мальчики возвратились вместе: Какко с бутылкой кофе и хлебом, Паули с финкой в руке; за ним Лумпас с пистолетом. Вмешательства ни с чьей стороны не потребовалось: военнопленный Игнатьев был мертв.

Слух о пропавшей посылке распространился по всему поселку. Разговоры одни — украли русские. Больше всего недовольство выражали те, кто в своей работе не сталкивался с военнопленными, и у них складывалось мнение, что воровать способны только голодные люди.

В то время, когда финны передавали новость о пропаже посылки, Мишка — «маляр» работал на гидростанции, белил кабинеты. Странный характер был у финна, с которым работал Громов. Подобно немцам, которые называли всех русских — Иванами, финский маляр называл военнопленных— Федьками. Он приносил кусок хлеба Громову только тогда, когда выведенный из терпения называл по-русски «корова»! Ему казалось, что слово «корова» — самое сильное оскорбление, какое он может нанести русскому.

Работа не клеилась, и Мишка убежал на второй этаж «подстрелить» табаку, зная, что хозяин не даст.

— Куда ходил, корова! — спросил маляр Громова, злорадно смеясь, довольный оскорбительным словом.

— Значит, принесет поесть, — рассуждал Мишка, не обращая внимания на смех маляра. — Странные люди бывают. Вот этот чухня… — и он посмотрел исподлобья на финна, — никогда не даст по-хорошему закурить. Стоит назвать меня «корова», как делается добр. Одного жаль — редко называет!

Верный своей привычке — приносит хлеб русскому после оскорбления (разумеется, сам пропустил два глотка водки), маляр забежал за ним домой, где застал сына, вернувшегося по ранению с фронта. Для него уже была известна история с куклой. Выпили вместе. Маляр повторил, что куклу украли русские.

— Сами воруете друг у друга, а сваливаете на пленных — русских!

Услышав позорные слова для финна, маляр выронил бутылку. Надо отдать должное, что воровство среди них — редкое явление, и к виновнику применяют «драконовские законы».

— Закон на вашей стороне, — продолжал сын. — Они беззащитны! Мне уже рассказали товарищи, как хромоногий кочегар открыл ключом шкаф, взял оттуда коробку с куклой и передал женщине, а сахар взял с собой. Затем пришел русский машинист и стал работать.

— Русский не виноват! — воскликнул маляр, — помочь ему нельзя, он умер…

— Нет! Его убили! — поправил сын.

— Надо передать всем, что русский не виноват! Пусть знают, прежде, чем убивать, необходимо разбираться, — и маляр побежал в полицию сообщить о незаконном избиении русского.

За ним вышел сын. К удивлению маляра, полицейский, равнодушно отнесся к его словам, и, показывая кулак, пригрозил:

— Держи язык за зубами!

Пьяный сын поднял скандал в кочегарке. Собрались рабочие. Притащили растерявшегося хромого финского кочегара, несколько дней тому назад уволенного. Сын маляра повторил историю с куклой и сахаром. При виде разгневанной толпы кочегар признался и стал просить прощения. Нашли топор, положили правую руку кочегара на чурку, где Глазанов рубил дрова, и отрубили ему пальцы.

Прибежал полицейский, хотел вмешаться, но пальцы уже валялись среди мусора, а рабочие расходились по местам.