17. Последние дни в Нискокосках.
17. Последние дни в Нискокосках.
В бараке время тянется медленно, на работе мучительно тяжело. Новостей не слыхать. Шутки и анекдоты среди военнопленных слышатся реже. Газету «Северное слово», предназначенную для военнопленных, не привозят больше трех месяцев. Рабочие финны сами ничего не знают или не хотят сообщать о положении на фронте. Настроение у них упадочное. Не слышно былых восторгов о скорой победе. Больше нет веселых и беззаботных людей, какими были многие раньше. И реже реплики: «Русса капут!»
На пленных смотрят с озлоблением. Промелькнул слух: Красная Армия перешла в наступление и немцы бегут. Пленные делают догадки, что произошли очень важные события, которые не дошли до них: их скрыли от пленных финны.
Как-то утром в барак зашли два финских солдата-фронтовика. Один с перевязанной рукой, второй с перебинтованной головой и на костылях. Угостили русских сигаретами и поинтересовались жизнью. Им приходилось видеть своих врагов на фронте, но издали, а здесь стояли рядом, напротив, не испытывая злобы.
Кто-то от кого-то слышал или просто от нечего делать придумал, что немцы взяли Мурманск, и сообщение с Америкой прервано. «Мурманск остался единственной связью с внешним миром для России», — твердило непрерывно финское радио, и писали все газеты.
Финны-фронтовики с интересом разглядывали лепешки Рогова из гнилой картошки, когда в барак вошел Громов и, увидев забинтованных солдат, неосторожно произнес: — Довоевались, союзнички!
— А ты доболтаешь языком, — ответил на русском языке финн с перевязанной рукой.
Чтобы сгладить неприятное впечатление от своих слов и выйти из неловкого положения (он не знал, что солдат знает русский язык), Громов задал вопрос: — Действительно немцы взяли Мурманск?
Солдат улыбнулся и ответил: — Они взяли Мурманск так, как в 1941 году Москву.
На просьбы рассказать подробно, что произошло именно под Москвой, ничего не ответил, и ни на какие уговоры не пошел: понял, что проговорился. Он предполагал, что пленные знакомы с действиями на фронте. После ухода солдат разговоры были одни: пока военнопленные «отсиживались» в лагерях, на Родине произошли чрезвычайно важные события.
Многие уверяли, события под Москвой сыграли решающую роль в дальнейшем ходе войны, но какую именно, осталось предположением и догадкой.
«Северное слово» все мелкие успехи немцев на фронте раздувало сенсационными сообщениями о победе немецкого и финского оружия.
Пленные читали, когда страницы всей газеты были заполнены сообщениями о «штурме Москвы», а последний номер сообщил, что падение Москвы — вопрос сегодняшнего дня. 1942 год, март месяц, но газета упорно молчит и не сообщает «причины» отхода немцев от Москвы.
От радости Рогов принялся выбивать чечетку босыми ногами вокруг печки и раздарил все лепешки. Громов не знал, как выразить чувство восторга, на конце нар сделал стойку на руках, но руки были слабые, и он свалился на голову подвернувшемуся Рогову. Драчливый Рогов в другое время не спустил бы ему, и обязательно была бы драка, но в ту минуту их охватила общая радость, и они пустились в пляс, откуда взялась у них сила?
В бараке стало тихо только вечером, за несколько часов до работы. Только потом, на Родине из газет и политбесед, проведенных с пленными, они узнали истинную картину разгрома немцев под Москвой, и какую роль это оказало на ход дальнейших событий.
От новости у пленных в душе осталась радость за Родину, и поднялось настроение. Но жизнь в плену шла своим чередом. Не проходило дня, который обошелся бы без происшествий, служивших темой споров и разговоров.
Пленный Бортманский не вышел на работу: не в силах был подняться на ноги. Угрозы Иванова не дали результата. Бортманский приподнял голову и безжизненным взором посмотрел на Иванова и подумал: «За что меня бьют? Что от меня нужно этому продажному человеку, — разве он не видит?»
Пленный неузнаваем. Лицо опухло, сделалось прозрачным, налилось бесцветной жидкостью и, казалось, должно лопнуть; ноги опухли и не лезли в сапоги. Привычный взгляд, видевший ранее худощавого Бортманского, отказывался верить, что это он. Одна ночь изменила его. Финны смеялись над ним, а он смотрел и слушал оскорбления: «О какой толстый и жирный, а работать не хочет… Дать ему плетей!»
Все знали, что причина этому — истощение организма и изнурительный, каторжный труд.
Были и те, которые обвиняли Бортманского в чрезмерном употреблении соли и воды.
Раньше его не замечали. Вел он себя тихо и после возвращения с работы забирался на свое место и не слазил с нар до утра. Большинство рассуждало просто: организм Бортманского оказался слабее других. И каждый понимал, что всех ожидает участь Бортманского.
С каждым днем опухших с голоду становилось больше. Пленные не делали больше догадок о причинах опухания, как в первый раз, а ждали своей участи. Рано или поздно очередь дойдет и до них. Странно было смотреть, как здоровенный детина идет по полу и, чтобы перешагнуть на другую сторону балки, выступавшей в полу, становился на четвереньки, как ребенок, начинающий ходить, и переползает ее.
Начальник лагеря осмотрел всех и удивленно покачал головой. Все ожидали, что положение должно измениться. Он запретил охране воровать пайки у военнопленных. Ожидания оказались напрасными. Положение не улучшилось: охрана продолжала обкрадывать русских, а начальник запретил брать картофель на свалке. Лечить нечем и некому. В Янискосках был санитар Илья-рябой, а здесь, в Нискокосках, единственный лекарь — Иванов с резиновой плетью.
Доведенные до отчаяния, пленные на ходу хватали отбросы из немецких мусорных ящиков и в местах, где выливались помои. Попадается все: и обглоданные кости, и куски хлеба, смешанные с золою и мусором, и картофельные очистки с помоями, но больше всего остатков от немецкого кофе. Рогов принес замороженный кусок всякой дряни и не может определить качество ее. Он ходит по бараку и предлагает всем попробовать кофе. Очередь дошла до Громова. Отплевываясь, он заругался: — Принес какую-то дрянь и сует всем: отравиться можно.
— Завидуешь, — торжественно произнес Рогов, — у самого, небось, слюнки текут.
— Да, да Андрей! Он говорит, чтобы ты выбросил, а сам ночью подберет, — засмеялся Леонид, отказавшись испробовать «непонятный продукт».
— Правильно моряк! Я знаю Мишку Громова, — и Рогов показал кукиш, — не подуришь!
Многие предлагали Рогову завтрашний сахар за не большой кусок: есть хотелось сегодня. Рогов был неумолим и торжественно заявил: — Еще не определил стоимости. Многие жалели, что прокурили свой сахар переводчику Иванову. Разостлав бумагу, Рогов бережно положил свою смесь около печи, а чтобы не украли, сел рядом и вскоре заснул. Утром барак наполнился зловонием человеческого кала. Над Роговым смеялись, но и здесь он вышел из положения, так как успел продать половину за завтрашний сахар.
«— Бачили очи, что покупали, так лопайте!» Уговор дороже денег. Рогову отдали сахар и убирали вместе.
Зима 1942 года была на редкость холодная. С наступлением весенних месяцев морозы не спали. Бетонные работы подходили к концу, но все сильнее обмерзала плотина. Насосы не успевают откачивать воду: шлюзы еще не работают. У истоков реки, возможно с вершин гор, поступает все больше воды. Плотина преграждает путь, и вода лезет вверх, замораживая ее. Положение пленных ухудшилось. Лед приходится скалывать вручную, так как мотопомпы одна за другой в строгой очередности выходили из строя. Всегда требовалось вмешательство Маевского. Авторитет его среди финнов возрос. Он свыкся со своим положением и после первой нервной вспышки стал по-прежнему спокойным.
Перемена в поведении Маевского, планомерный выход из строя откачивающих воду машин и то, что кроме Леонида ни один финский рабочий был не в состоянии отремонтировать, дало повод переводчику подозревать русского. Он следил за каждым шагом Маевского, что конечно, не ускользнуло от внимания товарищей.
Иванов был прав: планомерный выход на время откачивающих машин было дело рук Леонида. Он не знал только то, что в трудный период, когда насосы выходили из строя, за плотиной, в будке на льду, Маевский непрерывно беседовал с товарищами, и там зарождалась боевая группа.
Солдатов был один из первых, кто связал свою судьбу с Маевским. Они вместе определили задачи своей организации: «Сегодня — сорвать строительство плотины. Дальнейшая задача — организация боевой группы для руководства военнопленными, подготовка побегов и вредительская работа на производстве».
И многие военнопленные, выбиваясь из сил, откачивая вручную воду, знали, что Маевский мог бы облегчить им труд, но они молчали и в душе соглашались, и никакая сила не могла их заставить выдать его: во-первых, это было их общее дело; во-вторых, не будь этой работы, их переведут на другую.
Только один Иванов, подсчитав, что за время работы Маевского мотопомпы больше ремонтировались, чем работали, хотел отправить его на общие работы, но умышленное распускание слухов Гаврилой Быковым о продажности Маевского удерживало его, а случайный разговор Солдатова с Леонидом рассеял сомнения у предателя.
Леониду потребовалось срочно изготовить деталь в кузнице, Солдатов отказался. Маевский должен был обратиться к переводчику за помощью.
— Иванов, — сказал Леонид, — помоги в одном деле.
Переводчик терпеть не мог, когда к нему обращались с просьбами и слова Маевского без обычного титула «господин» возмутили его. Показывая свои гнилые зубы, он пренебрежительно произнес: — Я не благодетель, тебе об этом известно!
— Конечно! Конечно! Мне известно, — ответил Леонид — кроме плохого ты ничего не сделал для нас, и просить помощи для себя не собираюсь. Твой отказ принесет вред не мне, а тебе и всему производству. Если через час соединительные кольца к шлангам не будут сделаны, последняя мотопомпа выйдет из строя, а я как-нибудь без твоей помощи сумею объясниться с мастером.
— Не пугай! — ответил Иванов. Но, вспомнив, как мастер внимательно следит за повышением уровня воды, подумал: — Не было бы действительно неприятности, чем черт не шутит», — затем мягче сказал: — Надо было бы сразу сказать, что у тебя производственный, а не личный вопрос.
— Ты же не выслушал меня.
— Всех слушать — время не хватит! Что у тебя? — говори быстрее.
— Пойдем в кузницу, там увидишь.
Николай сидел на полу, широко раскинув ноги, и грязной тряпкой вытирал пот с лица. Волосы на голове были разлохмачены, борода собрана в один комок, и он напоминал огородное чучело. Только глаза по-прежнему блестели злостью, как угольки в потухшем костре.
— Вот поговори с ним, — обратился Маевский к переводчику — Сидит как истукан и не хочет выполнить заказа.
— Почему? — спросил Иванов.
— Идите вы ко всем чертям от меня! — крикнул Солдатов и, схватившись за грудь, застонал — Сил моих больше нет!
— А ты, что на курорт приехал? — спокойно и насмешливо произнес Леонид — Раз попался в сети, не говори — трудно, тебя не приглашали сюда. Я не могу допустить, чтобы плотину затопило водой: мне хочется еще жить!
Леонид намекал, что он понимает Николая, но обстоятельства сложились не в его пользу, и он вынужден прибегнуть к помощи Иванова. Солдатов не хотел и слушать: он был упрям и настойчив.
— А мне не хочется жить! — закричал он.
— Это уж твое дело! — перебил Маевский
— Я принес работу вовремя, будь добр исполни или подставляй свою спину под плети.
Николай не ожидал такого ответа от друга, и ему стало обидно за слова, и за то, что он привел Иванова, и больше не в силах сдержать злобы, быстро поднялся, схватил полосовое железо, из которого должен выковать десяток колец, бросил его в угол.
— Выслужиться задумал! Не ожидал от тебя этого.
— Дурак! — закричал Леонид — делай немедленно!
Иванов все время молчал, наблюдая, как ссорятся два русских и когда услышал: «Не буду», — вмешался в разговор: — Нет, будешь …
— Я сказал, что сил у меня больше нет.
— Будешь! Будешь! — Иванов посмотрел по сторонам. Солдатов понял, что Иванов ищет какой-нибудь предмет, которым можно ударить его.
— Не доводите меня до греха. Голос Солдатова дрогнул, и он схватив молот, занес над головой Иванова. Леонид знал, что Николай страшен в своей решимости, и выбежал из кузницы.
Вечером Солдатова снова секли плетьми. Солдатов легче перенес плеть, чем-то противоречие в сознании, которое у него зародилось от поступка Маевского. Ни на минуту не сомневаясь в преданности Леонида Родине и не зная причины, побудившей Маевского подставить его под плети, он вечером спросил: — Это было необходимо?
— Да! — ответил Леонид.
Леонид жалел Николая, но другого выхода из положения не было. От отказа Солдатова изготовить нужное количества колец зависело дальнейшее пребывание его в лагере и успех их совместной работы, но сказать об этом он не мог, так как в то время возле него находился молотобоец Руднев, о котором все знали, что он обо всем сообщает охране.
Пока Маевский разыскивал переводчика, мастер успел выгнать Руднева из кузнецы за порчу железа для арматуры, тем не менее, он не сумел объяснить Николаю: время не ждало, а Солдатов намеков не понял.
На завтра, когда все тело Солдатова ныло, а к спине нельзя было притронуться, Николая послали ремонтировать пожарную машину. Дело в том, что уже никто не сомневался, что сдержать весенний напор воды без дополнительного ввода новых откачивающих воду машин нельзя.
Из Янискоски была вызвана пожарная машина, но она оказалась неисправной.
Вода угрожающе поднялась. Солдатов понимал, что умышленно задерживать ремонт опасно. План по затоплению плотины срывался. Маевского не допустили до прежней работы, поэтому Солдатов нервничал и сердился. Злость Николая товарищи объясняли вчерашней поркой и сочувствуя ему, ругали Леонида. Солдатов только сейчас понял, не прими Леонид всех мер вчера, чтобы пустить в ход все три мотопомпы, его сегодня бы расстреляли. И когда он услышал обвинения в адре друга, еще сильнее рассердился и погрозил: — Работайте сильнее, если не хотите чтобы вас сегодня пороли, и запомните, когда будут бить плетьми Маевского, Солдатов ляжет за него!
К вечеру машина заработала. Солдатову разрешили идти в барак, остальных направили откачивать воду вручную. Там был весь лагерь военнопленных.
Когда пришел Солдатов в барак, Маевский ползал по нарам и вырывал вату из подкладок шинелей и катал ее в клубки.
— Не раздевайся Николай! — пойдешь снова на работу — меня не пускают, нужно нарушить подачу электроэнергии. Если мы сделаем это, они завтра сами откроют шлюзы, чтобы уменьшить уровень воды и примутся за работу не раньше, чем через два месяца, пока спадет приток воды.
— Но не обрезать же мне провода?
— Если понадобится, то зубами перегрызешь! Леонид слез с нар и подал Николаю три клубка выты.
— Поджечь и забросить на чердак кузницы! Вата будет тлеть, к утру загорится — от нее сгорит и кочегарка. Они будут сами вынуждены выключить электроэнергию. Понял?
Утром военнопленных прикладами и пинками загоняли на машины, лагерь ликвидировался. Леонид сел рядом с Солдатовым и последний раз посмотрел на плотину, где слышался сильный шум воды, врывающейся в открытые шлюзы, а над плотиной кружился пепел, поднятый порывами ветра от сгоревшей кузницы и кочегарки.
Бортманского вывели на свалку, где военнопленные собирали порченный картофель, и застрелили. Чтобы не возить больного, от него избавились.
Последний еврей на финской земле уничтожен … сказал переводчик Иванов.
Ему никто не ответил.
— Куда повезут, и что ожидает нас? — спросил Николай.
— Нам безразлично. Мы сделали свое дело, — сказал Леонид и закурил.