11. Бежать только на родину.
11. Бежать только на родину.
Новое место, знакомое Леониду по расстрелу лейтенанта Костина, встретило неприветливо. В бараках вновь прибывших размещали на самые плохие места — ближе к дверям, или в темном углу нижних нар.
Леонид не огорчился таким приемом, так как не думал задерживаться в Янискосках. Его с Иваном Григорьевым и пограничником зачислили в бригаду плотников; Рогова — на камнедробилку подносчиком камня. Каменщики уходили на работу на час раньше остальных бригад и возвращались на час позднее. Только в субботу все бригады приходили одновременно. Рогов всю неделю был лишен возможности встречаться с товарищами и с нетерпением ждал субботы, чтобы поделиться мнением с ними. Как только раздали ужин, он поспешил к Маевскому и в дверях столкнулся с Шаевым. Шаев не ожидал встречи и растерялся.
— Вот так встреча! — громко произнес Андрей. — Не ожидал! — Он принял положение «смирно», приложил руку к голове, на которой была куча лохмотьев вместо шапки, прикрывавшая голову от мороза.
— Товарищ командир, рядовой Рогов попал в плен при случайных обстоятельствах!
Сержант Шаев не ожидал встречи со своим бывшим подчиненным, тем более с Роговым, и обратил молящий взгляд на Андрея, в котором внимательный наблюдатель мог прочесть просьбу не говорить дальше.
— Не смотри на меня такими глазами и не бойся, я не стану марать рук …
— Прости, Андрей… — с трудом выговорил Шаев.
— Что, не нравится? А где твои обещания, что ты сулил по радио? Отвечай! Расскажи товарищам!
«— Все кончено, тайна раскрыта», — подумал Шаев и отстранив Рогова, вышел из барака.
Злой на язык Рогов вспомнил все обиды, которые он перенес в плену, и решил выместить злобу на своем бывшем командире.
— Твое счастье, что я попал сюда не по твоей просьбе, а подобрали… — кричал Андрей вдогонку Шаеву. — Твои ж хозяева и убьют тебя, а потом выбросят как собаку, которая отслужила свое и больше не нужна…
Маевский разговор слышал и когда ушел спать Андрей, спросил Шаева: — Правильно ли говорит Рогов?
Шаев ответил утвердительно и сообщил, что завтра он совершит побег. Леонид разбудил пограничника и предупредил его: — Медлить больше нельзя: побег Шаева сорвет все планы, и время будет упущено. Забудем его прошлое — присоединимся к нему. — И здесь же договорились с Шаевым завтра встретиться за поселком на свалке.
«— В случае, если задержат, то легко будет отговориться: на свалку ходят многие заотбросами. Задержанный на ней обычно отделывается плетями или просто тумаками от солдат», — думал Леонид, ложась спать.
Ночь прошла незаметно. Григорьев от побега отказался, отдал свою пайку хлеба товарищам.
В назначенный час они прибыли на свалку. Не долго пришлось ожидать Шаева с Орловым.
Леонид заметил, что шинели у них обрезаны, кусками обрезков обмотаны ноги. У Шаева две булки хлеба.
— Ну, что ж друзья, — сказал Маеский, — вот мы и на свободе! Время дорого, пошли!
— Да, да, — как-то неопределенно промолвил Шаев, — но мы раньше не договорились, куда идти.
— Дорога у нас одна! — ответил пограничник.
— Путь в Швецию ближе и безопаснее…
Леонид мгновенно вспомнил Рогова, и ему поведение Шаева стало понятным, поэтому он не стал тратить понапрасну слов на уговоры, посмотрел на Бориса — пограничника и твердо сказал: — Наша дорога — только на родину!
Не прощаясь, пошли в разные стороны. Орлов долго не двигался с места и колебался — идти с Маевским или с Шаевым. После долгих размышлений сделал несколько шагов за Маевским, затем круто повернул и пошел в обратную сторону.
Отсутствие пленных обнаружили быстро. Военнопленный Винокуров, сидевший в изоляторе за побег две недели, все время пытался бежать из него. Он не переставал делать попыток вырваться из изолятора и буянил в нем. Буйство сменялось молчанием — молчание — буйством. Его признали сумасшедшим. Все говорили, что сибиряк лишился рассудка. Ему удалось выломать пол и сделать подкоп. Это обнаружили, и пол обили листовым железом. В то утро, когда Маевский с Шаевым разговаривали на свалке, он выбил дверь и убежал. Повар, разносивший завтрак, нашел камеру пустой. Полиция и охрана сделали проверку на производстве и обнаружили отсутствие еще четверых. Шаев с Орловым успели пройти двадцать километров. Допрашивали только Шаева, но он упорно молчал и не выдал других, а их искали в том месте, где задержали его.
Орлов на коленях просил пощады. Винокуров на пути к месту расстрела набросился на конвоира и был убит. Шаев стоял молча, понурив голову, и глядел в землю, которая должна принять его. Изменник только перед смертью понял свое преступление и отказался просить помилование у тех, для кого изменил родине. Расстреляли на свалке. Тела валялись в овраге; воронье и лисицы растаскивали их останки.
… Несколько дней двое шли по лесу, ориентируясь по солнцу, звездам и местным приметам, ели грибы и ягоды; хотелось курить. Леонид пробует сухие листья березы. Но они вызывают тошноту и рвоту. Кое-где первое время встречались деревушки и отдельные домики оленеводов — лопарей. Зайти к ним обогреться и попросить поесть не решились, зная их враждебное отношение к русским. Наконец, вышли в тундру. Перед ними невообразимые просторы, лишенные всякой растительности, да голые горы одна выше другой. Целыми днями карабкались на них, поминутно останавливаясь, надеясь увидеть зарево фронта и вспышки взрывов. Но … напрасно. Впереди безбрежное, безоблачное пространство. У подножия гор, на мху, растет ягода. Ели ее с надеждою утолить голод. День очень короток, а утром и вечером холодно. Солнце выглядывает на несколько часов и не может обогреть беглецов. Разжечь костер нельзя: карликовые сырые березы не горят. Поэтому шил исключительно ночью и по утрам: чуть выглянет солнце, ложились отдыхать, прижимаясь друг к другу, обогревали себя.
Давно уже потеряли счет дням. Не имея ориентировки, кроме солнца и звезд, заблудились и двигались наугад. Постоянное стремление увидеть что-то вызывает в воображении ложные картины, и пограничнику все время казалось, что вдали деревня, дым и лес. Он, выбиваясь из сил, лез на гору — мираж исчезал. Обессиленный, он упал, и перед ним встала картина родной деревни. Слезы сдавили горло — от воспоминаний он заплакал. У Маевского нет сил успокаивать его. Он, молча лег возле пограничника и устремил взор вперед, закурил, истратив на это последнюю спичку. Борис хотел попросить докурить, но не хватило сил выговорить слово: кружилась голова, двигаться не хотелось.
«— Разок бы затянуться, — думал Борис, и поднял взор на Маевского. Он снова увидел, что тот курил.
— Табак у нас кончился давно. Неужели он прятал от меня!
Ему стало неловко, что он так подумал о друге, и Борис снова закрыл глаза, чтобы не видеть Маевского. Но Леонид действительно курил, курил небольшой клочок бумаги с фотографией молодого краснофлотца — это был портрет Леонида, снятый на фронте; его фотография была напечатана 18 августа 1941 года в газете «Краснознаменный Балтфлот». Фотографию он носил и хранил в складках брюк.
Засыпая, они думали каждый по своему, но у обоих была одна мысль — родина. Проснулись, было уже светло; светит мутное солнце: падает снег, а тундра бела, как саван.
— Не лучше ли покориться судьбе и остаться лежать на горе навсегда… — говорит Борис, но сознание подсказывает другое: «- Жить! Жить!»
— Если мы не сдвинемся с места — замерзнем, — проговорил Леонид и ползком начал спускаться с горы. У подножия ее натолкнулся на следы. Чьи они? Об этом он не думал. В голове была другая мысль — пограничник остался на месте. Борис поднял голову и наблюдал, как удаляется от него товарищ. Когда не стало его видно, он склонил голову на снег. В его взоре не было ни мольбы, ни упрека человеку, который упорно продвигался вперед.
«— Я сделал все, что мог, чтобы бороться за жизнь! Пусть Леонид двигается вперед: он сильнее меня, и я знаю, если бы силы его не покинули, он не бросил бы меня…»
Очнулся пограничник в теплой постели, возле него стоял Леонид.
— Где мы? — спросил Борис.
— Мы находимся у лопарей, которые подобрали нас. Точного местоположения я не установил, но, кажется, недалеко от фронта. Относятся к нам хорошо и с сочувствием. В деревне только лопари-оленеводы. Финнов нет.
Борис снова закрыл глаза, и ему вспомнились первые дни в Никеле. Каждое воскресенье приезжали лопари, пленным привозили галеты и мясо. Через некоторое время полиция запретила им приезжать, и их военнопленные больше ни видели.
— Счастливые люди, — продолжал Маевский, — они одеты в оленьи шкуры, живут мирно, перегоняя стада оленей с одного места на другое, и не знают войны. Она для них не существует; встретили и приняли нас, как людей, попавших в беду!
Когда силы беглецов восстановились, они простились с лопарями, которые не спросили их: кто они, куда и зачем идут? И пошли к линии фронта.