1846-й полк

1846-й полк

1846-й полк вступил в бой через несколько дней, когда получил орудия и автомашины. За это время два раза для практики окапывались в районе Корочи, занимались боевой учебой. На горизонте полыхало фронтовое зарево, небо прошивали трассы пулеметного огня. «Вот мы и приехали», — говорили бойцы, и эти простые слова наполнялись тревожным смыслом.

Однако ехать еще пришлось. Бойцы третьей батареи оборону заняли западнее, на кукурузном поле. Ночью рядом с ними начали взрываться бомбы. На головы падали комья земли, клочья кукурузных стеблей.

Днем выкатили орудия на ровное место, подготовились для ведения огня с закрытых позиций. Командир полка майор Морозов сам руководил построением веера. Как ни торопились, а подготовка заняла целых полчаса, да и огонь вели неумело: наводчики-новички еще боялись подойти близко к прицельным установкам и дергали спусковые механизмы шнуром. Хмуро смотрел на них майор, стоявший рядом с буссолью. Он сказал всего одно слово: «Плохо».

Неся огромные потери, враг все же наступал. Он уже не летел вперед, пожирая километры, а полз медленно и тяжело. Когда фашисты продвинулись от Белгорода на двадцать пять километров, перед бойцами третьей батареи выступил заместитель командира полка по политчасти майор В. Ф. Таран. Коренастый, веселый, он в часы отдыха задорно танцевал, шутил, пел. Его любили за легкий нрав. Но сейчас глаза майора смотрели напряженно, в густом голосе звучали суровые ноты:

— Настал час, когда и мы должны показать врагу свою силу. Мы впервые встретимся с ним лицом к лицу, и пусть фашисты не ждут пощады. У нас хорошая техника. Среди нас немало бойцов, у которых там, на земле, занятой варварами, остались отцы, матери, жены и дети…

Неподалеку разорвался снаряд. Затем — второй, третий. С каждым разом взрывы все ближе, все оглушительнее.

— Что тут много говорить, — словно самому себе сказал майор и крикнул: — За Родину! За Сталина! Вперед! И если потребуется, отдадим жизнь!

Прозвучал приказ: «По машинам!» Грузовики, стоявшие наготове с прицепленными орудиями, тотчас двинулись на запад. Выгрузились в селе Ново-Хмелевое. Здесь было много орудий, и среди них царили, радуя глаз, «катюши».

Грохот, взрывы. Это передовая. Командир батареи, приказав окопаться, замаскироваться и быть готовыми к бою, пошел с разведчиками за бугор, куда связисты тянули провода связи. Там словно был другой мир, где ходили пригнувшись. Оттуда шли раненые, окровавленные. Бугор беспрерывно озарялся огнем вражеских разрывов.

В этот день одну из машин, везущих снаряды и орудие на передовую, вел шофер 1846-го полка А. Я. Лукьяненко. В небе шныряли самолеты противника. Два из них обстреляли машину. Андрей Яковлевич тотчас свернул в небольшую рощицу и остановился. Самолеты, словно псы, потерявшие добычу, пронеслись мимо, надсадно воя.

Когда прибыли на позиции первой батареи, бойцы обрадовались снарядам: «Гостинцы фрицам привезли!» Лейтенант Костин собрал шоферов в блиндаже и объявил, что машины останутся на огневой позиции. Вскоре полку пришлось перемещаться со второго эшелона обороны в первый. Как назло, пошел сильный дождь. Автомобили забуксовали под минометным огнем врага. Два расчета вместе с орудиями вышли из строя.

— Лукьяненко, разворачивайся! — крикнул лейтенант Костин. Он скрепил две пушки станинами, и Андрей Яковлевич вывез их в тыл вместе с ранеными.

Оказалось, что ремонтировать нужно не только орудия, но и машину. К вечеру артмастера и шоферы управились с этой работой. Лукьяненко снова двинулся на передовую.

А третья батарея жила ожиданием главных событий. Жутко было поначалу новичкам. Смерть носилась в воздухе и могла найти в любую минуту. Но понемногу обвыклись, потихоньку забыли о страхе. В затишье собирались в блиндаже, и оттуда звучали трогательные украинские песни. Затягивали их Фетисов и Кайдалов, подхватывал Нежурин, а за ним — все, кто знал слова.

Новички попривыкли настолько, что ночью рыли картошку в огородах, брошенных хозяевами. Как-то отошел Нежурин от окопа метров на пятьдесят, только начал обирать с ботвы тяжелые клубни — вокруг рванули мины. Одна из них грохнула, судя по звуку, рядом с окопом. Сразу бросился туда. И завертелась карусель! Свист. Грохот. Земля вздрагивает, комьями взлетает в небо. А в висках стучит: неужели накроет окоп?

Тому, кто не бывал в подобной переделке, не передать всех ощущений. Да и чувствует новичок далеко не то, что бывалый боец. Нежурин, в первый раз попав под обстрел, не испытал большого страха. Все происходящее он не воспринимал как реальность, словно все было во сне. Ну, а сон, даже самый страшный, кончается. Надо переждать, и все встанет на место.

Когда наступил вечер, прозвучал приказ: занять открытые позиции! Выдали продукты на три дня: хлеб, сахар, колбасу. За ужином шофер пошутил: «Ешь, ребята, вволю. Убьют — останется». Не смешная вышла шутка.

Как стемнело, выехали на бугор и — дальше. Машины шли на малой скорости. Когда прибыли на место, комбат приказал к двум часам ночи тщательно окопаться. Сибиряк Котов, здоровый парень, наводчик орудия, заработал, как экскаватор. И других подгоняет: «Шевелись, ребята! А то мы здесь — как на ладони».

Сержант Деленок велел Нежурину заняться маскировкой, и тот принялся рвать тугой бурьян, остро пахнущую мяту. По недооборудованным позициям прошелся шквальный огонь: заговорил шестиствольный немецкий миномет, прозванный «Ванюшей». Пришлось бойцам жаться в одном пехотном окопе. Едва утихло — снова бросились копать.

Под утро впереди вспыхнул костер. Раздались крики: «С ума съехали!» Понеслась ругань. В ответ: «Молчать!» Оказалось, что костер — это сигнал. Сразу заговорили «катюши», заухали пушки, завыли снаряды, засвистели пули.

Артиллеристы услышали команду: все в окопы! А впереди раздалось: «Первый взвод! Вперед!» Пехота, окопавшаяся впереди, пошла в наступление.

Стало потише. Артиллеристы заняли места у орудий. Ждали команду, но ее все не было, и кое-кто из бойцов взялся крутить цигарки. Небо серело на глазах. Начался рассвет. Местность уже выплывала из ночной мглы, когда командир орудия взобрался на бруствер и, всмотревшись, сказал:

— Там, за балкой, ползают танки! Высунул голову из-за щита и Котов:

— Эх, хоть бы какой плохонький — для пробы!

— Какие твои годы! Попробуешь и хорошенькую, — пошутил Деленок.

Только он договорил — орудие накрыло снарядом.

Очнулся Нежурин — в ушах звон, воняет порохом. Когда вернулся слух, донеслись стоны. Ползет Котов: «Ребята, помогайте!» — еле выговорил и закрыл лицо руками.

Нежурин отдал ему на перевязку свой индивидуальный пакет. И почувствовал, что рука обвисла, как плеть, стала деревенеть. Достал бинт, припасенный в дорогу матерью, сам себе перевязал рану.

На другом конце огневой позиции — ужасный стон: осколок попал в патронташ, где лежали запалы к гранатам, и они разорвали Кайдалову живот. В предсмертной агонии бился сержант Деленок.

На горизонте появились десять вражеских танков. Они шли быстро, вот уже движутся по дну балки. «Нежурин, за панораму!» — раздалась команда. Василий взялся за наводку, но рука не действовала. Комбат с досадой отстранил его: «Иди в санчасть да помоги санинструктору донести Кайдалова».

В санитарной части у Нежурина обнаружился еще один небольшой осколок. Он застрял в мякоти ноги, выше колена. Однополчанин, поступивший позднее, рассказал Нежурину, что комбату Н. М. Дробану оторвало ногу, к тому же он получил ранение в голову, но успел уничтожить «тигра». Еще три танка подбили, благодаря наводчику Глухову, который тоже с Белгородчины.

Враг отступил — батарея пошла вперед. Следом за ней двинулась и санчасть. Раны Василия заживали быстро. Вскоре старшина Михайлюк, приехавший в тыл за продуктами, забрал его с собой в батарею.