Глава 1 КУРСКАЯ БИТВА

Глава 1

КУРСКАЯ БИТВА

Возрождение бригады

Как капля ртути, упав, разбивается на десятки мелких шариков, так раздробилась под Харьковом восьмая истребительная противотанковая бригада. Группы, вышедшие из окружения, стекались в Новом Осколе. Многих своих товарищей не досчитались бойцы: кто погиб, кто пропал без вести, кто влился в другие части. Их места заняли новобранцы — в основном из Курской, Сумской, Харьковской областей.

19 июня 1943 года восьмая истребительная противотанковая была переименована в тридцатую Отдельную противотанковую артиллерийскую бригаду резерва Главного командования. Командиром бригады назначен гвардии подполковник М. Г. Сапожников, начальником штаба — гвардии подполковник Ш. М. Шапиро, начальником политотдела — майор А. С. Заянчковский.

Изменилось не только название, но и структура. Сейчас бригада состояла из трех артиллерийских полков: 1844-го, 1846-го, вооруженных 76-миллиметровыми пушками, и 1848-го — «сорокапятками». Все части и подразделения имели автотранспорт, что сделало бригаду маневренной.

Восьмая истребительная просуществовала сравнительно недолго, но приобрела опыт в сражениях с танками противника. Бригада прошла девятьсот фронтовых километров, четыреста пятьдесят из них — с боями.

Новобранцев предстояло учить военному ремеслу. С этой целью неподалеку от Белгорода, в деревне Купино, была организована краткосрочная школа по подготовке артиллеристов младшего комсостава. Руководить ею назначили старшего лейтенанта Халтурина.

На первых порах занимались строевой подготовкой, изучали тактику. А когда прибыла техника, начались стрельбы по движущимся мишеням — фанерным щитам.

После занятий возвращались в казарму — бывшее здание школы. Доски на стенах, мел, парты, вынесенные в вестибюль, — все напоминало семнадцатилетнему новобранцу Василию Нежурину беззаботное школьное время. Тогда-то, два года назад, оно не казалось беззаботным. Сидеть над домашними заданиями вместо того, чтоб пробежаться по весеннему лесу, скучать на уроках, когда существует футбол, — это было нелегко. Хотелось двигаться, участвовать в рискованных делах. И известие о войне вначале не показалось столь ужасным.

Но вот в его городе Белгороде повелительно зазвучала чужая речь. Немцы начали устанавливать свой порядок с виселиц на базарной площади. Ветер днем и ночью раскачивал мертвецов с досками на груди. Рядом со взрослыми порой висели дети. Позднее, участвуя в боях, Нежурин увидит немало трупов. Но когда позже, уже в мирное время, ему зададут вопрос о самой страшной картине из времен войны, ответит: «Виселицы на Белгородском базаре».

Мысль уйти к своим, к партизанам — возникла с первых дней оккупации. Как это сделать? Вопрос отпал сам собой, когда город был освобожден, но неожиданно враг собрался с силами и вновь вошел в Белгород, как хозяин.

Вместе с другими жителями города отец Василия сохранил от фашистов памятник Ленину, спрятав его в надежном месте. За это, в случае доноса, полагалась виселица. Но больше собственной участи Савелия Нежурина беспокоила судьба сына. Накануне второй оккупации отец сказал Василию:

— Выбирай одно из двух: либо тебе дадут винтовку и заставят стрелять в советских людей, либо уйдешь к нашим, и если умрешь, то за свою землю.

— Мне выбирать нечего, — ответил Василий. — Давай, отец, обнимемся на прощание.

Немало дорог исколесили Нежурин с другом детства, пока попали в восьмую истребительную бригаду. Шли по взорванной земле, вспоминая, как три года назад сидели с приятелями и загадывали всякие невероятные вещи, в том числе — на чью долю выпадет воевать.

Выпало всем троим.

Среди белгородских новобранцев бригады был и девятнадцатилетний Николай Логвинов, который до прихода фашистов работал формовщиком на чугунолитейном заводе. Оккупировав город, немцы создали полицию из местного населения. Бывший товарищ Николая пришел к нему в форме полицейского. Начал хвастать, что получил сытный паек и что отец у него тоже стал стражем «нового порядка».

— Вступай и ты, Колька, не будь дураком!

— Зачем ты сделал это? — спросил Николай так, что новоиспеченный полицай перестал агитировать.

Через два дня за Логвиновым пришел другой полицейский. Он приказал взять с собой белье и харчей на три дня.

— Куда ты ведешь меня? — спросил Николай.

— Потом узнаешь! — был ответ.

Через полчаса его, через переводчика, допрашивал немецкий офицер, а затем арестованного отвели в полуподвальное помещение, где были заперты человек сорок таких же «неблагонадежных». Так Николай Логвинов попал в заложники.

На двадцать девятый день ареста их вывели во двор — всего пятьдесят человек. Комендант города и семь гестаповцев допрашивали каждого: коммунист, комсомолец? Никто не признался. Лишь один человек сказал, что был членом КПСС, но выбыл в 1938 году. Он, видимо, хотел показать свою благонадежность, да переусердствовал. Ночью немцы повесили его на базарной площади.

Об этом арестованные узнали на другой день. А тогда после допроса им зачитали приказ о казни троих заложников за то, что кто-то выстрелил в немецкую машину и ранил офицера. Один из гестаповцев крикнул:

— Юды — на правый фланг! Рус — по своим местам!

В тот день в подвале стало на трех человек меньше, а на базарной площади прибавилось еще три повешенных. Все они были евреями.

На тридцатый день ареста заложников перевели в другой дом, где находились военнопленные. А вторую группу заложников, тоже пятьдесят человек, загнали в здание бывшего завода, облили его со всех сторон бензином и подожгли. Тех, кто, пытаясь спастись, вылезали в окна, гитлеровцы пристреливали.

Николай Логвинов вырос в бригаде до командира отделения разведки. Тяжелое ранение в Румынии заставило его выбыть из боевого коллектива, ставшего родным. Но выйдя из госпиталя в мае 1944-го инвалидом войны, он отказался от пенсии и в составе 64-й минометной бригады продолжал свой боевой путь до Берлина.

После войны в Курском областном суде шел процесс над изменниками, в числе которых был и тот, кто вначале предал Родину, записавшись вместе с отцом в полицаи, а затем выдал друга, отказавшегося последовать его примеру. Предатель сидел на скамье подсудимых рядом со своим отцом. Загнанный взгляд его остановился на лице Логвинова, сидящего в зале. Предатель слегка опустил глаза и увидел медали на груди Николая — «За отвагу», «За взятие Берлина». Не трудно догадаться о чем тогда подумал этот человек, который считал, что в 1943 году он сделал удачный выбор.