Глава 10. БИТВА ЗА ГАЛИЦИЮ

Глава 10. БИТВА ЗА ГАЛИЦИЮ

Приехав в Вену, я был поражен, обнаружив, что большинство людей, в том числе и ближайшие родственники, имело довольно смутное представление о действительном положении дел на Восточном фронте. Они все толковали о нашем чудесном новом оружии, секретном оружии, но, когда я пробовал возражать, говоря, что, хотя мы и очень нуждались там, на Востоке, в таком оружии, нам ни разу не доводилось его видеть даже издали, меня тут же с выражением недоверия на лице и с нетерпеливыми жестами прерывали. Однажды дело чуть было не дошло до драки с моим тестем, старым гауптманом народного ополчения (фольксштурма). Им, видите ли, ситуация была известна лучше, чем мне и моим товарищам, имевшим несчастье воевать на Восточном фронте. Мои рассказы о допущенных нами ошибках и политических просчетах воспринимались скептически, с возмущением и раздражением, и я предпочел больше не распространяться на этот счет.

Как часто это бывало и раньше, я вновь почувствовал облегчение, направляясь на Восток. Но уже в Кракове я услышал невероятную историю о сложившейся тяжелой обстановке во Львове. Теперь уж настала моя очередь отнестись к этому сообщению с недоверием. Разве не Львов являлся главным опорным пунктом обороны Галиции и местом дислокации 14-й дивизии СС «Галичина»? Я попытался выяснить подробности, но какой-нибудь дополнительной информации получить не удалось. Чтобы не попасть впросак, я прервал свое пребывание в Кракове и через несколько часов был уже снова в дороге. Не доехав одной станции до Перемышля (Пшемысля), старого города-крепости Габсбургской монархии (древний русский город Перемышль, основан в X в., в составе Древнерусского государства, затем Галицко-Волынского княжества. С 1340 г. в составе Польши. В результате первого раздела Польши отошел к Австрии. В 1853–1856 гг. здесь австрийцами были возведены укрепления, а к началу Первой мировой войны — мощная крепость — гарнизон 130 тыс., свыше 1 тыс. орудий, внешний обвод 45 километров, 15 фортов и 25 укрепленных пунктов. Крепость пала перед русскими войсками 22 марта 1915 г. Наши войска взяли 120 тыс. пленных и свыше 900 орудий. С августа 1939 г. в составе СССР. В первые часы Великой Отечественной войны немцы заняли Перемышль, были выбиты оттуда 23 июня нашими войсками (99-я стрелковая дивизия), отступившими из города лишь 29 июня под угрозой окружения. После войны город отошел к Польше. — Ред.), поезд внезапно остановился, и в вагоне появился неизвестный майор в сопровождении кучи военных полицейских в стальных касках, с автоматами на груди.

— Здесь формируются боевые части, чтобы закрыть брешь в нашей обороне, образовавшуюся в результате прорыва противника, — объявил майор.

Ехавшие в поезде обменялись понимающими взглядами. Значит, во Львове в самом деле произошла какая-то неприятность. Извинившись, я предъявил майору мое командировочное предписание и специальный паспорт. В свою очередь извинившись, он заявил о невозможности делать исключения для кого бы то ни было. Напрасно я доказывал, что еду все-таки на фронт, а не убегаю в тыл; майор старался заполучить всех до последнего солдата с такой же страстью, как дьявол душу грешника. Нас всех поместили в пустые, мрачные казармы, где мы долгие часы ничего не делали, кроме как спали и слонялись вокруг. Я просто не находил себе места от возмущения и нетерпения. Ближе к вечеру нас снова погрузили в вагоны и доставили в Перемышль. Сначала я решил просто сбежать, но потом все-таки сообразил, что осуществить это одному будет трудно. Кроме того, не было уверенности в том, что ситуация действительно была чрезвычайной, а не просто кому-то пришла охота показать свою власть и покомандовать вдали от фронта.

В Перемышле нас расквартировали в длинных бараках, где было достаточно пространства, чтобы растянуться на полу. Ночью прозвучал сигнал воздушной тревоги, и всем было приказано покинуть помещение и укрыться в траншеях. В отдалении в ночное небо поднялся пунктир трассирующих снарядов одинокой зенитной батареи. Несколько небольших бомб разорвались на значительном расстоянии. Весь этот спектакль имел сильный привкус безмятежной обстановки далекого тыла, и мы, бывалые фронтовики, покинули его, крепко выругавшись и не дождавшись окончания.

Следующее утро не принесло никаких новостей. Наша общая численность достигла по меньшей мере трех тысяч человек. Если в самом деле ситуация была чрезвычайной, то почему из нас до сих пор не сформировали регулярную воинскую часть и не послали на фронт? Во всяком случае, не было слышно артиллерийской канонады, а прорыв без огневой поддержки невозможен. Но вот, наконец, начали создавать роты и взводы. Меня назначили командиром

взвода. На плацу, по моим наблюдениям, я был единственным членом ваффен СС.

После этого опять все затихло. Мы бесцельно бродили между бараками, изнывая от скуки и безделья. Весь день из репродукторов звучали бравурные военные марши. Внезапно на бараки опустилось ледяное безмолвие. Затем из репродукторов посыпались слова: «…предотвращено чудовищное преступление… покушение сорвалось… фюрер не пострадал… преступный бунт подавлен…»

Поднялся страшный шум, только офицеры хранили молчание. Угрозы и ругательства посыпались на головы участников заговора. Я не мог выговорить ни слова, слишком потрясенный услышанной новостью. И тут я заметил, как вокруг меня постепенно образовалась пустота, и я стоял в одиночестве, понимая, что это моя эсэсовская форма заставила их отпрянуть. И отчуждение длилось не более двух-трех минут, затем все поспешили заговорить со мной, перебивая друг друга, как бы торопясь сгладить неловкость. Но этот эпизод навсегда врезался в мою память.

Музыкальная передача возобновилась. Потом выступил Геббельс. Примерно час спустя я стоял у забора из колючей проволоки, окружавшего наши бараки; за пределы изгороди запрещалось выходить даже на прогулку. Внезапно я заметил проезжавшего мимо в автомашине знакомого гауптштурмфюрера СС и окликнул его. Узнав меня, он остановился и после короткого разговора со мной отправился прямо к майору, и через десять минут меня выпустили. Гауптштурмфюрер пригласил меня к себе на обед и пообещал помочь мне с транспортом до Львова. Он также рассказал, что 14-я дивизия СС «Галичина» сражается в окружении (в ходе этих фактически первых боев дивизия была разгромлена, потеряв 7 тыс. убитыми из 12 тыс., после чего остатки «галицийцев» отвели в тыл. — Ред.) и в предместьях Львова идут ожесточенные бои.

На обеде меня ожидал сюрприз. Кроме меня, гостями были лишь русский генерал, приближенный Власова, и его молодая жена, хорошо говорившая по-немецки. При ее посредничестве между мной и генералом завязалась оживленная беседа. О наших политических просчетах и ошибках он отзывался с большим сожалением.

— Вы совершили эти ошибки и продолжаете их совершать, — сказал он тихо. — Дело в том, что, несмотря на всю высокопарную риторику, вы по-настоящему не сознаете степень опасности, угрожающей не только вам, но и всему Европейскому континенту. Большевики последовательны и настойчивы. Но вы только рассуждаете об угрозе, демонстрируя на практике что-то среднее между благими намерениями и полным безразличием. Возьмем случай с самим Власовым. Уже после того, как его избрали на роль вашего союзника в борьбе с большевизмом, он отправился на склад военного обмундирования с просьбой выдать ему новые штаны взамен порванных, которые были на нем. Начальник склада, фельдфебель, сначала обругал его по-всякому и лишь потом выдал форменные брюки. Я всегда вспоминаю этот эпизод, когда думаю о вашей восточной политике. — Помолчав немного, генерал продолжал: — А вы знаете, что три миллиона русских военнопленных умерли от голода зимой 1941 года? (Цифра преувеличена. Всего в немецкий плен попало около 4,6 млн (немцы дают цифру 5,75 млн, включая туда всех попавших к ним в руки мужчин от 16 до 60 лет). Умерло в плену около 1,8 млн, особенно много в 1941 — начале 1942 г., в дальнейшем немцы стали пленных «ценить». — Ред.) Мне неизвестно, было ли это заведомо спланированное уничтожение людей «низшей расы», административная оплошность или, быть может, знаменитое немецкое равнодушие, так похожее на наше, русское. Если это было преднамеренно, то почему вы не оставили в живых явных антикоммунистов и ликвидировали всех без разбора? Большевики именно так и поступили бы. И теперь на вашей совести смерть миллионов невинных людей… вероятно, сотен тысяч добровольно перешедших на вашу сторону, и в довершение вы оттолкнули от себя Украину. А коммунистические организации успешно продолжают свою деятельность. Но предположим, что здесь мы имеем дело с обыкновенным упущением… Такое вполне возможно… Но где виновные? Состоялся ли суд над ними? Примерное наказание за чудовищные ошибки могло бы помочь людям воспрянуть духом, вселило бы в них новые надежды. Но нет, глупцы счастливо занимают прежние должности. А вы знаете, что бы сделали большевики на вашем месте? Они тоже уморили бы голодом миллионы, но затем организовали бы показные суды над саботажниками, якобы действовавшими по указке врагов, и с помпой казнили бы их. Но вы неисправимы, и поэтому вы и очутились там, где сейчас находитесь.

Некоторое время я молчал. Наш гостеприимный хозяин, явно смущенный, тоже не нашелся что возразить. В конце концов я спросил:

— Если таково ваше мнение, то с какой стати вы связали свою судьбу с нами?

— Все очень просто. Я знаю большевиков — это сочетание безумия и уголовщины, — вцепившихся в мой бедный, несчастный народ мертвой хваткой и только потому, что наши отцы ранее совершили ту же самую ошибку, которую вы повторяете сегодня. В результате вашей близорукой восточной политики каждый русский был поставлен перед горькой необходимостью выбирать между красными или коричневыми, между русским и немецким пистолетом. И как вы думаете, отчего подавляющее число русских проголосовало за большевиков? Да потому, что они справедливо рассудили: если уж суждено мучиться и умереть, то по крайней мере в этом случае можно разговаривать на своем родном языке. Вам не стоит заблуждаться, будто мы перешли на вашу сторону из особой любви к вам. Отнюдь. Мы поступили так, хорошо понимая, что добиться свободы, действуя изнутри, невозможно. Мы будем вполне довольны тем кусочком России, какой вы милостиво выделите нам. А если нет, то мы будем сражаться с вами за свободу России, чтобы красная чума когда-нибудь исчезла. Но если даже вы, немцы, проиграете войну, мы, русские патриоты, не прекратим борьбу. Не забывайте, мы и сейчас воюем не во имя Германии, а во имя России.

К вечеру того же дня гауптштурмфюрер передал мне санитарную машину, которую нужно было перегнать в 14-ю дивизию СС. Вскоре я выехал во Львов с двумя водителями, не говорившими по-немецки, и в полночь мы прибыли на место. Русские снаряды уже падали на улицы, а русские бомбардировщики высоко кружили в ночном небе. Медленно и осторожно ехали мы по безлюдному, будто мертвому городу. Наконец при свете наших притушенных фар я заметил два немецких грузовика, стоявших без охраны возле большого здания. Остановив свой санитарный автомобиль, я через парадную дверь вошел в дом, где из квартиры на первом этаже доносились звуки веселой попойки и громкая песня. В квартире меня ожидал восторженный прием; знакомый мне молодой офицер-эсэсовец, немецкий фельдфебель и три украинца пировали вовсю. Подобно мне, они пытались отыскать дивизию и, устав от бесплодных поисков, устроились уютно в пустовавшей квартире, ранее принадлежавшей какому-то немецкому офицеру. Я и мои водители с готовностью присоединились к сидевшей за столом компании. Примерно час спустя я стал расспрашивать об обстановке офицера СС, который уже изрядно набрался и знал не больше моего, прибыв лишь несколькими часами ранее оттуда же, откуда и я. Постепенно меня начало охватывать сильное беспокойство, на душе сделалось тревожно, и я вышел в коридор. При этом я услышал этажом выше чьи-то тихие шаги. На улице по-прежнему не было никакого движения. Вдалеке горело несколько зданий, и в ночном небе отражалось яркое зарево. Ракетные снаряды «сталинских органов» разорвались на соседних улицах. Где-то поблизости прозвучали пулеметные очереди.

Вернувшись в квартиру, я постарался убедить офицера по крайней мере попытаться установить контакт с каким-нибудь немецким патрулем, но он не хотел и слушать, да и время для этого было уже слишком позднее. Итак, оставив компанию и дальше бражничать, я вновь вышел в коридор и краем уха уловил, как тихо скрипнула дверь. Не двигаясь, я вынул из кобуры пистолет.

— Куда же вы? — спросил женский голос по-немецки с сильным украинским акцентом. — На улице вас поджидает смерть… Никто из нас не спасется… Но сейчас… сейчас мы еще живые. — Горячая ладонь схватила меня за руку. — Иди ко мне, немец.

После секундного колебания я уступил движению зовущей руки и вошел в другую квартиру, такую же темную, как и коридор. Я чиркнул спичкой, но она тут же задула огонек.

— Что ты хочешь видеть? — спросила она, кладя мою руку на свою по-девичьи крепкую грудь. — Я молода и должна умереть.

— Почему же ты не уходишь отсюда? — прошептал я.

— Моя мама больна, — ответила она тихо. — Она умрет, если я оставлю ее одну, лучше уж мы умрем вместе.

— Ради всего святого, почему ты все время толкуешь о смерти? — сказал я, не в силах скрыть раздражение и стараясь отделаться от мрачных мыслей, давивших на сердце. — Ведь вы украинцы, и те, кто придет, ваши соотечественники.

— Я любила немца, — усмехнулась незнакомка. — Ему прострелили обе ноги, и его увезли в Германию, где у него жена и двое детей. Я никогда больше не увижу его. Я любила немца, а НКВД расстреливает людей и за меньшие провинности (женщина преувеличивает — если ничего другого не было, то могли отправить в исправительно-трудовой лагерь (а могли ограничиться ссылкой или даже просто выволочкой). — Ред.). Останься со мной, это моя последняя ночь… Тебе не следует бояться, — добавила она поспешно. — Я не больна и не гулящая… Училась в медицинском институте, когда началась война, а он был доктором в госпитале… Останься со мной, ведь ты тоже немец… Через тебя я вновь почувствую его, и больше мне ничего не надо…

Когда я обнял ее, то почувствовал горячие слезы, струившиеся по ее лицу.

Было уже раннее утро, когда я поднялся и, не говоря ни слова, ощупью выбрался в коридор. Во вчерашней квартире я взял в охапку совершенно бесчувственного офицера и отнес его в санитарный автомобиль, одиноко стоявший на улице. Два других грузовика исчезли. Вскоре по дороге я встретил немецкий патруль и узнал, что моя 14-я дивизия СС сражается южнее Львова и что в городе уже разворачиваются уличные бои. Мы снова тронулись в путь, держа курс на юг. Выезжая из города, мы слишком отклонились к востоку и попали в рабочее предместье. Заметив стоявших у домов людей, молча наблюдавших за нами, я остановился и спросил, как лучше проехать к нужному нам пункту. Сначала никто не ответил, потом один из собравшихся указал пальцем направление, которое, если верить моему компасу, увело бы нас еще дальше на восток. Когда я спросил, не ошибается ли он, мой доброжелатель отрицательно затряс головой. Остальные, стоявшие вкруг, дружно подтвердили его правоту. Лишь девочка-подросток, не старше четырнадцати лет, не спускавшая с меня глаз, едва заметно качнула головой. Не без колебаний, я все-таки поехал в противоположную сторону и через несколько минут натолкнулся на немецкую зенитную батарею, где и получил подробные разъяснения относительно дальнейшего пути. Теперь мы двигались по направлению на Перемышль. По дороге я несколько раз останавливался, чтобы подобрать раненых.

В Перемышле меня ожидала неприятная новость: моя дивизия в самом деле попала в окружение. Мне вручили депешу для генерала и приказали доставить ее по адресу во что бы то ни стало. Я отправился в путь после полудня на мотоцикле с коляской и снова с водителем-украинцем, не говорившим по-немецки.

— Мы ехали по Галиции, вечер был великолепен. Высокое голубое небо раскинулось над золотистыми полями спелой пшеницы. Клочья тумана на склонах Бескидов (Бескиды, по-другому Бещады, горные хребты в пределах Западных и, в данном случае, Восточных Карпат. — Ред.) возвещали о приближении ночи. Дорога впереди и позади нас была заполнена беженцами — бесконечная вереница повозок, ручных тележек, плачущих детей и мычащей скотины, тоскующей по отдыху и родному хлеву. Запыленные и усталые люди сидели и лежали вдоль дороги среди своего немудреного скарба, обращая взоры на запад, только на запад. Вот, с трудом передвигая ноги, тащился пожилой галицийский крестьянин, сжимая в руках, как великую ценность, сошник от плуга. Стоявшие у своих хат гуцулы проводили его долгими взглядами. В самом деле, чем бы была Галиция без плуга? Молодая женщина из Подолии (Тернопольская и Хмельницкая области Украины. — Ред.) никак не хотела расстаться с пожелтевшей мадонной, которую несла под мышкой. По ее словам, оба ее ребенка погибли накануне во время налета русских самолетов. Колонну беженцев сопровождали украинские полицейские с желто-голубыми кокардами на форменных фуражках. Слышался несмолкаемый гул далекого гигантского сражения, а на дороге не прекращался скрип повозок, катившихся на запад. То вверх, то вниз, то вверх, то вниз, но непременно на запад.

То вверх, то вниз — такова история и самой Галиции, раскинувшейся на плодородных пойменных землях Збруча, среди густых лесов и солнечных склонов Карпат. Испокон веков она была разменной монетой в руках более могущественных соседей, но всегда ей удавалось отстоять свою самобытность, чтобы снова оказаться в пекле войны, подвергнуться грабежам и насилию. На протяжении многих столетий, с того самого дня, когда князь Даниил Романович короновался королем Галицко-Волынским, не утихала борьба за независимость этого богатого края.

Победа Германии над Польшей в 1939 г. возвестила для Галиции новую эру обновления, кроме, разумеется, той ее части по восточную сторону границы, прошедшей по реке Сан, которая отошла к русским и вновь стала ареной жестокого усмирения, арестов и депортаций. Этот террор продолжался до 1941 г., когда, невзирая на допущенные нами многочисленные ошибки, страну захлестнула волна великой радости. Галиция стала новыми воротами в Европу, через которые потекли непрерывным потоком плоды богатого урожая, и она наконец-то обрела свое законное место под солнцем (то есть кормить Европу, прежде всего Германию. Чем не повод для «великой радости». — Ред.). Но теперь, в который раз, опять с востока близилась смерть, топча, подобно дикому зверю, мирные села и фермы. И вновь небо заволокло дымом горящих хижин, и вновь украинцы Галиции гибли, потому что судьба поселила их на полосе земли, отделявшей Запад от Востока.

А потому народ Галиции сражался бок о бок с немцами в отчаянной попытке защитить свои домашние очаги. Поднялся весь край. (Автор снова преувеличивает. Многие с радостью встречали победоносную Красную армию (хотя многих ждала мобилизация) и честно сражались в ней, отличившись в будущих сражениях за Будапешт, Вену и Берлин. — Ред.) Пока женщины, дети и старики тащились бесконечными колоннами на запад, мужчины и юноши взяли в руки винтовки и лопаты. Путь Галиции к миру и счастью вновь оказался долгим, история вершилась теперь в Бескидах и в Карпатах, на Балканах и далее на севере, в том числе в Латвии и на реке Нарве.

Перед самым Кросно (центр воеводства на юго-востоке Польши. — Ред.) мы увидели стоявшую на перекрестке группу немецких военных — высокого и дородного полковника, окруженного офицерами и унтер-офицерами с гранатами у пояса и с автоматами на изготовку. «Боже мой, — подумал я, — неужели Иван уже продвинулся так далеко?»

— Сожалею, — сказал офицер, проверявший мои документы, — но вам придется задержаться.

В этот момент к нам подошел полковник, и я доложил ему коротко о моей миссии.

— Хорошо, — кивнул он. — Вы проследуете немного позже, а пока присоединяйтесь к нам.

Я подчинился, все еще не понимая толком, что происходит. Вскоре к перекрестку подошел артиллерийский дивизион с пушками и приданными машинами с боеприпасами — все в безукоризненном порядке.

— Куда следуете? — остановил артиллеристов полковник.

— К месту сосредоточения, в Краков, полковник, — ответил спокойно толстый подполковник, слегка повернув голову.

— Вы останетесь здесь, — заявил решительно полковник. — Мой адъютант укажет вам, где следует занять позицию.

— Извините, полковник, — улыбнулся подполковник, — вы ошибаетесь. Мы следуем в Краков.

Полковник поднял автомат и взял артиллериста на мушку.

— Вы займете позицию здесь. Приказ командующего группой армий. Если вы попытаетесь ехать дальше, то я арестую вас, как дезертира.

Подполковник побелел как полотно, не говоря ни слова развернулся и проследовал за адъютантом, который должен был указать ему место расположения.

В течение четырех часов мы задерживали разрозненные группы отступавших солдат. Большинство из них были рады вновь оказаться под началом командиров, ориентирующихся в обстановке и не потерявших голову. Некоторые, правда, снижала протестовали, но в конце концов смирялись. Еще месяцы спустя мне было известно из военных сводок, что оборона у Кросно продолжала держаться, нанося противнику чувствительные потери. В этом была заслуга человека, который знал, что нужно делать, и был готов к решительным поступкам (кроме того, советские войска, завершая Львовско-Сандомирскую наступательную операцию (13 июля — 29 августа), перешли к обороне, готовясь к будущим решающим боям. — Ред.).

Была уже глубокая ночь, когда мы отправились в путь. Ехавшие с нами случайные попутчики постепенно покидали нас, отправляясь по своим делам, и в конце концов мы остались вдвоем с водителем. Поток беженцев тоже уменьшился, а потом и вовсе иссяк. Перед рассветом мы обогнали эскадрон кавалерии, лошади устало ступали по

пыльной дороге. Где-то поблизости вел огонь дивизион легкой артиллерии, и я решил, что, должно быть, фронт уже недалеко. Внезапно кровь застыла у меня в жилах. Какой-то повелительный голос впереди крикнул по-русски: «Стой! Куда едешь!» Неужели этот окрик предназначался нам? В следующий момент вокруг нас уже теснились русские солдаты. В темноте мы не разглядели друг друга. Не теряя присутствия духа, мой водитель быстро свернул на боковую дорогу, на другом конце которой, примерно в двухстах метрах от нас и параллельно главному шоссе, шла на рысях крупная кавалерийская часть противника. В этот момент двигатель нашей машины чихнул и заглох.

— Давай, давай! — закричал я водителю.

— Мотор капут, — лаконично ответил тот, пожав плечами.

Я оцепенел: все пропало! В холодном поту я сорвал с головы фуражку с эмблемой «Мертвой головы» и снял с мундира эсэсовский значок. Тем временем водитель принялся довольно спокойно возиться с мотором. Не спеша он вывинчивал и продувал одну за одной свечи. Сняв автомат с предохранителя и держа наготове гранату, я, вспомнив Марушкины уроки русского языка, спросил:

— Што тако?

Водитель в ответ лишь снова пожал плечами и продолжил копаться. Потом, поставив свечи на место, он нажал на стартер, и двигатель послушно взревел, к моей неописуемой радости. Но чем дальше мы ехали, тем становилось яснее, что мы неуклонно углубляемся в занятую противником территорию. Уже начало светать, и наше положение сделалось по-настоящему затруднительным. И хотя мы старались придерживаться лесных дорог и сельских тропинок, русская пехота уже попадалась повсюду.

А в это самое время далеко на востоке, в районе городов Броды и Рудки, разыгралась трагедия. Только что сформированные украинские части, предназначавшиеся только для выполнения полицейских функций позади линии фронта или, в крайнем случае, для борьбы с партизанами, были выведены на передний край обороны. И первое, с чем украинцы столкнулись, — это разбитые и отступающие немецкие солдаты, те самые солдаты, с которыми они связали свое будущее, свою судьбу и свободу своего края. Никакой враг не мог бы придумать лучший способ подорвать их боевой дух. Нужно, кроме того, иметь в виду, что жители Галиции, в силу своей облагораживающей связи с австрийской монархией и духовной близости с Западом, более мягкие по натуре (видимо, подобную «мягкость» демонстрировали бандеровцы, когда десятками тысяч вырезали поляков и евреев, а после войны вплоть до начала 1950-х гг. вели масштабную партизанскую войну, зверски расправляясь не только с захваченными в плен солдатами, но и с теми местными жителями, кто, по мнению ОУН, «предал украинское дело». — Ред.) и не обладают дерзостью и напором русских. И когда русские нанесли мощный концентрированный удар, армейское командование во главе с генералом Линдеманом, да, по-видимому, и командир 14-й дивизии СС, совсем растерялись, и большевики в короткий срок относительно малыми силами сумели окружить целый армейский корпус.

Украинские офицеры почти не получали помощи от своих братьев по оружию по причине понятной любому бывалому солдату. Когда формируется новая дивизия и возникает потребность в командирах различных уровней, то их обычно подбирают в уже существующих воинских соединениях и частях. Как правило, их начальники отсылают, по требованию свыше, далеко не лучших офицеров, то есть без которых могут легко обойтись или от которых желают почему-либо избавиться.

А потому в новых дивизиях СС, сформированных из представителей местного населения оккупированных Германией областей, командный состав бывал самого низшего качества. Конечно, были и исключения, но они лишь подтверждали правило. Во всяком случае, так обстояло дело в дивизии «Галичина». Усугубило ситуацию и то обстоятельство, что генерал, командовавший дивизией, улетел обсудить создавшееся положение с командованием корпуса, оставив за себя молодого и весьма расторопного офицера, который, однако, был уже не в состоянии исправить допущенные ранее ошибки. Прошло совсем немного времени, и послышался призыв: «Спасайся, кто может!» И многие — рядовые и офицеры дивизии «Галичина» — схватились за пистолеты и винтовки, но не для того, чтобы сразиться с врагом, а чтобы совершить самоубийство.

Видя безвыходное положение, несколько молодых, решительно настроенных офицеров во главе небольшой группы солдат предприняли отчаянную попытку прорваться, увенчавшуюся успехом. Спрашивается: удалось бы окружение, если бы командование не утратило самообладание и не запаниковало? А так из ста тысяч личного состава XIII армейского корпуса спаслось менее десяти тысяч. Особенно большие потери понесла дивизия СС «Галичина».

Между тем высоко в Карпатах бандеровцы набирали людей в свою партизанскую армию. Они останавливали и разоружали бегущие немецкие части, не причиняя им, однако, вреда, и использовали полученное таким путем оружие в борьбе с большевиками.

В ходе всеобщего бегства я вместе с одной из частей украинских добровольцев достиг подножия Карпат, где мы неожиданно оказались лицом к лицу с группой партизан, имевших тяжелое оружие.

— Куда путь держите?

— В Ужгород.

— Мы бандеровцы. Сдайте винтовки.

Мои украинцы ответили, что тоже воюют с большевиками. Партизанский руководитель был до крайности удивлен встречей со своими соотечественниками и изо всех сил убеждал украинских эсэсовцев присоединиться к его отряду. Но мои солдаты наотрез отказались, и бандеровцы в конце концов отпустили нас с миром. В местечке Жердни я обнаружил сборный пункт дивизии и явился с рапортом к командиру. Генерал пребывал в подавленном настроении, офицеры вовсю, не жалея слов, костерили украинских добровольцев, вероятно заглушая собственную нечистую совесть. Командира дивизии Гиммлер наградил Рыцарским крестом за проявленную в бою храбрость. Мы про себя лишь посмеялись, ничего другого нам не оставалось. На церемонии награждения,

которая проходила на казарменном плацу перед строем остатков потрепанной дивизии, я, к счастью, не присутствовал: выполнял другое поручение.

В роковой день 23 августа (23 августа началось антифашистское восстание в Румынии, ставшее следствием поистине страшной по своим последствиям для немцев Ясско-Кишиневской операции 20–29 августа. За 10 дней противостоявшая советским войскам (1,25 млн) группировка немцев и румын (группа армий «Южная Украина», 900 тыс. человек) практически перестала существовать. Были уничтожены 22 немецкие дивизии, а почти все румынские дивизии взяты в плен либо разгромлены. Румыния 24 августа вышла из войны и объявила войну Германии, что способствовали тому, что Красная армия, стремительно пройдя Румынию, ворвалась в Венгрию и Югославию, а заодно вывела из войны Болгарию, перешедшую на сторону СССР. — Ред.) я находился в Карпатах. Румыния была потеряна. Это все, что я мог понять из сбивчивых и противоречивых сообщений. Румынская армия находилась в стадии полного разложения. Сомнительная честь первому перейти на сторону русских принадлежала 3-му полку пограничной стражи. Беспорядочная масса солдат 4-й румынской армии под командованием бесславного генерала Раковита бежала с оборонительных рубежей, стремясь поскорее уйти от войны и добраться до родного дома. Германские войска, обманутые и брошенные на произвол судьбы, с отчаянием обреченных сражались на безнадежных позициях.

Всего лишь за несколько дней до этих событий германский министр, вопреки многочисленным сообщениям, докладывал Гитлеру из Бухареста, что предостережения вермахта и германской разведки о румынском заговоре абсолютно беспочвенны. Через короткое время он застрелился в осажденном здании германского посольства в Бухаресте.

Капитуляция не принесла мира румынским солдатам. Им вновь пришлось маршировать на восток, на этот раз

без оружия — армия без будущего. Полтора миллиона румын сделались рабами большевиков, многие офицеры были арестованы и расстреляны, началась коммунистическая охота на ведьм.

Румынский король Михай, московская марионетка, передал своих граждан в распоряжение советской мясорубки; жаждавшие мира румыны были в принудительном порядке включены в дивизию имени Тудора Владимиреску и брошены под пули защищавшихся германских подразделений, где и были истреблены, подобно стаду овец. (Автор путает либо привирает. Дивизия «Тудор Владимиреску» была организована на территории СССР из пленных румын в октябре 1943 г. А после событий конца августа 1944 г. войну на стороне СССР продолжили целых две румынские армии — 1-я и 4-я. — Ред.)

С капитуляцией Румынии всякое сопротивление частям Красной армии в Добрудже и Валахии прекратилось (только за две недели боев, с 20 августа по 3 сентября 1944 г., немцы в Румынии потеряли 256 тыс. убитыми и пленными. — Ред.), и два моторизованных корпуса противника вторглись (не встречая сопротивления. — Ред.) в Болгарию — страну, с которой Россия не находилась в состоянии войны. (Болгария была союзницей Германии, с ее территории весной 1941 г. немцы наступали на Югославию и Грецию, в 1941–1944 гг. действовали против СССР немецкие боевые корабли и подлодки; 5 сентября СССР объявил Болгарии войну, й только 8 сентября войска 3-го Украинского фронта, преследуя остатки разбитых немецких частей, вступили, не встретив никакого сопротивления, на территорию страны, где вспыхнуло восстание в ночь с 8 на 9 сентября, приведшее к власти в Софии Отечественный фронт; 15 сентября в Софию, по согласию новой власти, вошли советские войска. — Ред.) Во главе правительства Болгарии встал К. Георгиев. Регенты и прежнее правительство были арестованы. Первой жертвой переворота стала армия. Большинство офицеров были расстреляны, как «фашисты», или покончили жизнь самоубийством.

Все было готово к вторжению в пушту (степи Венгрии, сходные с южнорусскими степями, слово славянского происхождения — до начала X в. здесь жили славяне, уничтоженные или ассимилированные после 906–907 гг. кочевыми венграми, пришедшими с востока. — Ред.).

В этот период, когда исход войны был уже предрешен и уже ничто не могло спасти нас, кроме чуда, великого германского чуда, в которое продолжали истово верить и о котором молились многие миллионы немцев. Этот массовый психоз искусственно подогревался путем распространения таинственных намеков и слухов.

«Фюрер еще задаст перцу русским, черт возьми!.. Он мог бы уничтожить весь мир, если бы захотел… Он просто выжидает подходящий момент… Наше время придет, вот увидите».

Подобные рассуждения я слышал постоянно как от солдат, так и от офицеров. Причем свое мнение они выражали вполне искренне. От моих сомнений на этот счет просто отмахивались.

Люди верили в чудо, потому что хотелось верить и потому что страшно было думать о последствиях поражения. Они искали спасения в мире фантазий, ибо реальность внушала ужас. Часто я чувствовал себя в обществе сплошных идиотов и героев. Даже в абсолютно безнадежных ситуациях эта вера в предстоящее чудо побуждала совершать наших солдат такие геройские поступки, каких не знала история войн.

Волна этой веры в секретное оружие становилась порой настолько мощной, что подхватывала и увлекала за собой даже наиболее критически и реалистически думавших немцев. Мы одурманивали себя несбыточными надеждами и грезили, но когда дурман рассеивался и мы вновь приходили в себя, то фантазии и мечты быстро исчезали, оставляя после себя лишь горькое похмелье. Я завидовал людям, способным убаюкивать себя ложной верой.

Идти к своей неотвратимой гибели с открытыми глазами очень тяжело.

С 22 июня 1941 г. Гитлер, имея 121 дивизию и 3000 танков (немцы и их союзники на 22 июня сосредоточили против СССР 190 дивизий (имевшиеся бригады пересчитаны по численности в эквивалентное количество дивизий), всего 5,5 млн человек, 4300 танков и штурмовых орудий. — Ред.), молниеносным ударом сокрушил оборону русских из 155 дивизий (на территории западных приграничных округов имелось 170 дивизий, всего 2,7 млн человек, много танков (12 378), но из них лишь 508 KB и 967 Т-34. — Ред.) и практически уничтожил всю вражескую бронетехнику. Его план был смелым, граничащим с авантюрой, но именно эта смелость, а также новизна его тактики и конечно же беспримерная отвага германских доблестных войск почти обеспечили ему победу уже на первых порах.

На фоне гитлеровской стратегии генералы Сталина выглядели опереточными солдатиками (а как, интересно, выглядели немцы и румыны в Ясско: Кишиневской операции 20–29 августа 1944 г., потеряв только убитыми и пленными около 400 тыс. человек, тогда как Красная армия — 13 тыс. человек? — Ред.): никто из них не смог справиться с задачей отражения атаки Гитлера (в конце концов, сражаясь насмерть, отразили и сломили. — Ред.). Иначе не объяснить тот неоспоримый факт, что, несмотря на яростное сопротивление рядовых красноармейцев, часто стоявших насмерть, генералу Клейсту с 600 танками удалось наголову разбить 2500 танков маршала Буденного. (Имеются в виду разрозненные, под ударами захватившей господство в воздухе германской авиации, контрудары механизированных корпусов Юго-Западного фронта 23–29 июня — 4, 8, 9, 15, 19 и 22-го, терявших, как правило, половину танков еще на подходах — под ударами авиации и из-за поломок. Но они тем не менее поставили немцев в тяжелое положение. Выручила авиация. — Ред.)

И в этот момент блестящей победы германского оружия, вершины немецкого военного искусства, Гитлер совершил две роковые ошибки, повлиявшие на дальнейший ход войны. Во-первых, вместо того, чтобы, как предлагал

гений ведения танковых сражений генерал Гудериан, немедленно бросить все силы на захват Москвы — этого сердца большевизма, Гитлер последовал совету своих старомодных генералов, которые, напуганные лежащими перед ними бескрайними просторами России и помня постигшую Наполеона участь, хотели сначала окружить и уничтожить вражеские войска (на юге. — Ред.), обеспечивая себе тем самым безопасные фланги.

Это лишь свидетельствует об их незнании новой формы ведения войны — войны тотальной с ее партизанскими отрядами и полной мобилизацией всех ресурсов народа; еще меньше они, эти генералы, понимали подход Гитлера к концепции нации. Между тем фюрер давно пытался заменить понятие «нация» идеей расы, которая при всем желании делала невозможным включение славянских и еще более — тюркских народов Советского Союза в Третий рейх Гитлера. Поэтому война против большевизма с самого начала была обречена превратиться в войну против русского народа. Все фатальные ошибки, совершенные Германией в обращении с народами России (массовые казни, депортации, жестокое правление), — прямое следствие теории Гитлера о превосходстве нордической расы. (К нордической расе немцы относили прежде всего себя и другие германские народы (хотя признавали, что над «экстерьером» многих немцев еще надо поработать лет сто, улучшая генотип — поощряя размножение лучших представителей нордической расы, вроде эсэсовцев). Не отрицая общее индоевропейское происхождение германцев и славян, немцы считали, что нордический тип сохранился примерно у четверти русских, которых и следовало онемечить (как в свое время, в XII–XVII вв., полабских славян — среди прусского офицерства и генералитета очень много фамилий славянского корня). Остальных — выселить в Сибирь либо постепенно, лет за сто, свести на нет следующими методами:

снижение уровня образования до самого необходимого (чтение, счет и письмо);

разрушение национального самосознания, искажение и унижение национальной истории и традиций;

широкое распространение безнравственного образа жизни, порнографии и противозачаточных средств, стиля жизни одним днем;

всемерная алкоголизация коренного населения (много дешевого алкоголя), поощрение курения и т. д.;

как можно больше легкой музыки — везде должны висеть динамики. — Ред.)

А это, в свою очередь, послужило причиной второй, роковой для Германии и всей Европы, ошибки Гитлера: его расовая теория помогла превратить большевизм из обособленного политического явления в панславянскую силу; подобная трансформация большевизма оказала в последующем огромное влияние на ход дальнейшего исторического развития.

Было потеряно драгоценное время. Наступила осень 1941 г., а германские армии еще не достигли Москвы. Мы победили под Вязьмой (под Вязьмой немцам 7 октября 1941 г. удалось окружить 4 советские армии (19, 20, 24 и 32-ю). По немецким данным, в плен попало 663 тыс. человек. — Ред.), но то была пиррова победа: дороги от дождя вперемежку со снегом сделались непроходимыми, и мы дали врагу время подтянуть резервы из Азии. Более того, обращение немцев с «низшими расами» начало менять отношение русских людей к нам.

Много писалось и еще больше будут писать и рассуждать о том, что бы произошло, если бы гитлеровские армии преодолевали заболоченные, залитые жидкой грязью и заснеженные пространства не на колесном, а на гусеничном ходу. Разумеется, это помогло бы выиграть еще несколько крупных сражений, но вряд ли привело бы к окончательному решению проблемы: допущенные ошибки в нашей политике по отношению к русским людям были слишком велики.

Судьба все-таки дала нам еще один шанс. И снова главная роль принадлежала танкам Клейста, которые, достигнув Западного и Центрального Кавказа и стоя у ворот Туапсе и Орджоникидзе, так и не смогли перевесить чашу весов в нашу пользу. На этот раз нас задержала вовсе не непогода и не бездорожье — просто война слишком затянулась. Наши линии тылового обеспечения уже не работали должным образом, да и Сталинград, где, по убеждению Гитлера, решалась судьба войны, оттягивал силы с Кавказского фронта, который мог бы нанести смертельный удар Красной армии.

В одном Гитлер оказался прав. Сталинград действительно решил судьбу войны, хотя вовсе и не так, как представляли себе он сам и его генералы, офицеры и солдаты. Наши решающие возможности — две военные и одна политическая — были упущены и растрачены понапрасну. Почему и зачем — одному Богу известно, но только не нам. Мало кто из нас понимает, почему все так, а не иначе вышло. Те же из нас, кто знал или подозревал, все равно шли вперед, сражались и часто умирали, потому что не видели другого пути.

Я пережил последующие события, словно в кошмарном сне, от которого не было пробуждения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.