Глава 3 Битва в городе

Глава 3 Битва в городе

Несколько ближе, спереди и слева, стоял комплекс зданий городской летной школы. Дивизия в ближайшие дни начнет наступление. У нас были прекрасные карты и утвержденные задачи на каждый день. Сможет ли наша все более редеющая дивизия ответить этим ожиданиям? Наблюдательные пункты и огневые позиции были доработаны, и каждое орудие было окружено земляным валом, чтобы лучше защитить его от вражеского огня.

Пехоте нужно было перегруппироваться. Им отчаянно нужна была передышка. Моложавый оберст Роске, недавно прибывший в дивизию, был единственным, кто сделал логичное заключение: он расформировал один батальон и несколько рот и сформировал два почти полноценных батальона, в которые включил конный взвод, телефонистов и саперов. Перед перегруппировкой роты уже имели численный состав неполных взводов. Лишь численность обозов оставалась прежней. Их доля в общей численности была чрезмерной, и пополнения для фронта можно было брать оттуда. Те, кого это коснулось, не были испуганы ни на грамм.

Методы Роске устраивали оставшихся офицеров и унтер-офицеров. Однако оставался тот факт, что молодые и амбициозные пехотные лейтенанты жили не дольше, чем все остальные. Лучшее, что для них могло случиться, — это получить «хайматшусс» (буквально — «домашняя рана», ранение достаточно серьезное, чтобы быть отправленным домой). Конечно, никто об этом не заговаривал.

Поскольку полк Роске на бумаге выглядел слабее, чем на самом деле, ему выделили более узкий сектор ответственности. Это противоречило всей логике, ведь остальные полки были на самом деле еще слабее.

* * *

Сталинград находился под непрерывными немецкими воздушными налетами. Сильные эскадрильи бомбардировщиков и пикировщиков «Ю-87» действовали непрерывно, несмотря на яростный русский зенитный огонь. Русские «Сталинские органы», которые мы знали с 1941 г., но редко с ними встречались, в Сталинграде применялись с огромной плотностью. Во многих отношениях их можно было сравнить с нашим собственным «Небельверфером» (шестиствольный реактивный миномет. — Примеч. пер .). Русские ставили свои пусковые установки на грузовики, что давало возможность быстро менять позицию. Эта оружейная система производила на нас очень глубокое впечатление. Ужасный шум, производимый во время их огня, имел акустическое действие, сравнимое с сиренами на наших «штуках». В пыли, земле и огне, поднятых в воздух после залпа «Сталинского органа», казалось, никто не может выжить.

Обер-медик Ганс-Герхардт Фридендорф делает артиллеристам прививки. Доктор и его помощник (справа) — пехотинцы

Вермахт время от времени проводил программы прививок, которые вписывались в солдатскую расчетную книжку, но многие оказались подвержены распространяющимися среди осаждающих Сталинград войск болезням. Наиболее уязвимыми были возрастные группы самых молодых и самых старых

Полковник Эберхард Шаренберг, командир 171-го артполка, в сентябре 1942 г. переведен в артиллерийское училище.

Подполковник фон Штрумпф, командир III батальона 171-го артполка, принял полк 14 сентября. Он уже временно командовал полком с 30 июня по 20 августа

В середине сентября батарея Вюстера перешла на позиции в городской черте. Это первое фото города, сделанное Вюстером у боковой ветки Царицынской балки. На этой ранней стадии битвы, многие из домов стоят неповрежденными. Постепенно они падут жертвой огня, взрывов или германской потребности в дереве

В стереотрубу можно было различить на окраинах Сталинграда многочисленные бункеры из земли и дерева. Наша пехота медленно и осторожно прокладывала себе путь через эту линию укреплений. Когда они подбирались достаточно близко, появлялись штурмовые пушки, подъезжая к бункерам и размолачивая им амбразуры. «Штурмгешютц-III», тяжело бронированные спереди, без башни, так что имели низкий профиль, вооружались мощной 75-мм пушкой. Штурмовые орудия были также успешными истребителями танков. Поэтому было неправильно, когда их использовали вместо танков.

Штурмовые орудия заставили замолчать большинство бункеров. Там, где это не удавалось, работу довершала пехота с огнеметами и подрывными зарядами. С безопасной дистанции моего наблюдательного пункта раскалывание бункеров выглядело очень профессиональным и естественным. Мне лишь приходилось вспоминать русские бункеры в лесу Вета, с которыми нам пришлось столкнуться год назад, чтобы сполна оценить, насколько опасен этот вид боя.

Едва приканчивался один бункер, как начиналась подготовка к уничтожению следующего. Та же процедура со штурмовыми пушками и огнеметами повторялась снова и снова. Впечатляло, насколько спокойно наша пехота занималась своим тяжелым делом, несмотря на потери и напряжение. Это был нерушимый боевой дух, без излишнего патриотизма с флагами. Шовинизм был для нас в ту войну редким чувством. В конце концов, от нас его вряд ли стоило ожидать. Мы твердо верили, что исполняем свой долг, считали, что драка неизбежна, и не считали эту войну войной Гитлера. Может быть, это не столь исторически верно, когда всю вину за ту войну и ее ужасы возлагают исключительно на Гитлера.

В частности, американский президент Рузвельт хотел уничтожения Германии с середины 1930-х. Черчилль хотел того же. Американские просионистские еврейские организации были сравнительно равнодушны к судьбе европейских евреев. Серьезных попыток спасти евреев не делалось, потому что они больше заботились о своем финансовом мире бизнеса. Сталин, для того чтобы поставить европейских коммунистов под советский контроль, должен был ослабить гитлеровскую Германию как мощный фактор влияния. Рузвельт так этого до конца и не понял, а Черчилль понял слишком поздно. Если бы не боевой дух рядового германского солдата, независимо от любой национал-социалистской идеологии, наш дух был бы слаб и ни один суровый офицер не погнал бы нас вперед.

На этот раз простой солдат на фронте верил в необходимость этой войны. Привыкнув к постоянному риску и образу мышления наемника, он все еще полагал, что лучший шанс на выживание дает не очень серьезная рана, потому что вряд ли стоит рассчитывать долго оставаться целым и невредимым.

Нашего командира полка, оберста Шаренберга, перевели в артиллерийскую школу. Его сменил фон Штрумпф, старый седой солдат, ранее командовавший 3-м батальоном в чине майора. Его уважали во всем полку, и совсем недавно он получил чин подполковника. Странно, что фон Штрумпф должен был стать преемником Бальтазара, который был оберст-лейтенантом значительно дольше. (Примечание издателя: фон Штрумпф был произведен в майоры 1 января 1939 г., а в подполковники — 1 января 1942 г., в то время как Бальтазар был повышен до подполковника лишь 1 апреля 1942 г. Неудивительно, что фон Штрумпф принял командование полком — он был старшим батальонным командиром.) Я воспользовался возможностью, предоставленной сменой командиров, чтобы сделать запрос о своей жалобе, и получил ответ, что вопрос скоро будет рассмотрен.

13 сентября несколько пехотных дивизий начали наступление на Сталинград. После короткой артподготовки, подкрепленной несколькими залпами «Небельверферов» разного калибра, наша пехота в сопровождении нескольких штурмовых орудий пошла в наступление. Когда солдаты дошли до окраины города и исчезли среди деревянных домов и садов, настоящий ад, устроенный залпами ракет «Сталинских орга?нов», заставил целый поселок исчезнуть в огне и дыме.

Вскоре я получил запрос стать корректировщиком в передовых частях, связываться с пехотой и пытаться оказывать им огневую поддержку в уличных боях. С основного наблюдательного пункта больше ничего не было видно. Мы двинулись в сторону города через летную школу. Слева и справа были поврежденные самолетные ангары и современные казармы, построенные в сельском стиле. Передо мной, но на безопасном расстоянии, вспыхивали бесконечные разрывы «Сталинских органов».

Я как-то сумел пройти через все это со своими радистами. Фургон телефонистов на лошадиной тяге проехал мимо нас в сторону города, укладывая кабель, чтобы обеспечить надежную связь. Когда мы дошли до первых paling заборов вокруг небольших садиков домов городской окраины — часто это были примитивные плетеные заборы вокруг хижин, — мы увидели отчаявшихся женщин в белых головных повязках, пытавшихся защитить своих маленьких детей, пока они пытались вырваться из города. Мужчин нигде не было видно. По виду ближайших районов город выглядел брошенным. Впереди фургон телефонистов встал на разбитой, ухабистой, частично заасфальтированной улице.

Вюстер вошел в двухэтажный дом на пересечении Карской улицы и главной дороги из летной школы, чтобы осмотреть местность. Хотя здание снаружи не выглядело сильно пострадавшим, внутри картина другая: ударная волна от бомб и снарядов выбила стекла и двери, обрушила штукатурку потолка. Здесь Вюстер оборудовал наблюдательный пункт

С этого места Вюстер лучше видел город. Снимок сделан строго на восток. Слева идет дорога из летной школы, справа Карская улица. Подбитый Т-34 стоит на перекрестке. Большие здания на заднем плане — спиртзавод, известный немцам как «водочный завод». Четыре месяца спустя в его подвале закончится история 171-го артиллерийского полка. Темная полоса на обочине — грунт, выброшенный из большой траншеи, идущей слева направо, под дорогой и дальше

Из другого окна Вюстер глядит на юг. На горизонте — мощное здание элеватора. Горизонтальная темная линия на переднем плане — продолжение траншеи, показанной на предыдущем снимке

Страшный шум заставил нас укрыться. Затем на дорогу обрушился залп «Сталинских органов». Фургон исчез в облаке огня. Он был в самой его середине. «Прямое попадание», — сказал радист с состраданием в голосе, тоном, выдающим облегчение от того, что пережил этот налет. Это напоминало принцип святого Флориана — «спаси мой дом, сожги другие». К нашему абсолютному удивлению, ничего не случилось. Люди, лошади и фургон остались целыми. Переводя дыхание, солдат выдавил шутку, чтобы скрыть страх: «Больше грязи и шума, чем оно того стоит».

Я не мог полностью с ним согласиться. Продолжая двигаться вперед, мы постоянно попадали между разрывавшимися ракетами «Сталинских орга?нов», одновременно покрывавших большую площадь. Они производили подавляющее действие. Без какого-то укрытия на дороге мы лежали среди разрывов, но с нами ничего не происходило. Поскольку заряд располагался на самом конце ракеты, осколки разлетались конусом вверх и не рассыпали осколков вокруг, как обычные артиллерийские снаряды с ударным взрывателем. Самыми опасными были рикошеты, отлетавшие в воздух перед разрывом.

Вид огня и дыма от снарядов «Сталинских органов» показывал, как они работали. Но и при этом их общее действие ужасало, хотя и было слабее, чем казалось на первый взгляд. Мы, собственно, к ним привыкли. (Согласно личному делу, оберст-лейтенант Бальтазар был ранен в затылок 13 сентября 1942 г. осколком снаряда, но остался в батальоне. Два дня спустя, 15 сентября, он был награжден знаком за ранение в серебре.)

С высоты южнее Царицы подполковник фон Штрумпф тоже запечатлел первый взгляд на город и реку за ним. Центр города на этом снимке слева. На Волге горит грузовое судно

Вюстер осторожно приближается к другому Т-34. Хотя он кажется брошенным, рисковать не стоит. Осторожность буквально чувствуется в нижнем снимке. Движение по открытому месту может быстро окончиться смертью от снайперской пули или спорадического минометного, артиллерийского или ракетного огня

Продвижение 71-й пехотной дивизии в городе, 14 сентября 1942 г. По часовой от левого края фото: 24-я т. д., 71-я п.д., 295-я п.д., 211-й п.п., 191-й п.п., 194-й п.п. Роске, 518-й п.п.

С левой стороны дороги стоял довольно крепкий одноэтажный кирпичный дом, в котором мы нашли штаб батальона. В одной из комнат батальонный доктор с несколькими санитарами делал что мог для помощи раненым. Все было довольно хаотично. Здание когда-то было баней со множеством душевых и ванных, у него была крепкая бетонная крыша, которая могла выдержать ракеты «Сталинских органов». Здесь мы могли чувствовать себя в безопасности. Было уже темно, и мы решили остаться.

Снаружи ярко горели деревянные дома, как в Польше в 39-м, оставляя после себя только кирпичные печи. Сараи рушились в пламени, а многоэтажные кирпичные дома полностью выгорали. Русские продолжали стрельбу всю ночь. «Швейные машинки» бросали маленькие бомбы, крупные самолеты — бомбы побольше. Огромные кратеры от бомб сделали дорогу непроходимой.

В то время никто не мог знать, что эта самая баня будет моим последним бункером в Сталинграде и что вокруг этого здания я буду последний раз сражаться за Адольфа Гитлера, человека, который предпочел принести в жертву целую армию, но не сдать город. С потерей Сталинграда мир, который я знал, рухнул. Я больше думал о мире, открывшемся мне после этого, и теперь я смотрю на него критическим взором. Я всегда был изрядным скептиком. Никогда не считал «суперменом» никого из тех, за кем приходилось безоговорочно следовать. Конечно, гораздо легче и проще идти с «духом времени», даже если это делается из оппортунизма.

Призрачным утром, освещенным пожарами, наш дух оставался бодрым. Под вечер полк Роске первым рывком дошел до Волги, прямо через центр города. Эта позиция держалась до последнего дня. Наши потери были сравнительно низкими.

Соседние дивизии не хотели оставаться на хвосте отступающих русских, превышая задачи дня. Дивизии к югу выдержали тяжелейшие бои до того, как смогли в конце концов выйти к Волге, в то время как дивизии, соседствующие с нами к северу, так и не вышли к реке, несмотря на все более яростные атаки. Для начала 71-я пехотная дивизия держала сравнительно узкий коридор, доходящий до Волги, при флангах, по большей части не защищенных. Т-34 ездили поперек улиц, и различные жилые здания еще занимали русские.

Рано утром мы последовали за связными, уже разведавшими среди развалин достаточно безопасные маршруты. Что самое важное, они знали, какие улицы были у русских под наблюдением. Эти улицы нужно было пробегать на одном дыхании, по одному. Это было для артиллеристов в новинку, но не так опасно, как мы сначала думали. Не давая русским времени увидеть, прицелиться и выстрелить в бегущего одиночку, солдат уже перебегал улицу и исчезал в безопасном месте.

В здании школы, стоящем на верхнем конце улицы, спускавшейся к Волге, я увидел место для приличного наблюдательного пункта. Я видел Волгу и остров с позициями русских зениток, которые я мог успешно подавить. На дальней стороне реки были разбросаны дома деревни Красная Слобода. Я не видел своего берега реки. В городе шли жестокие бои за каждый дом. На юге, за Царицынской балкой, до Волги еще не дошли. Над окрестностями там возвышался огромный элеватор.

Я никак не мог вмешаться со своей батареей в бои в домах. Так что кроме обстрела позиций русских зениток, я взял под обстрел и колонны снабжения и пристань у Красной Слободы. Потом мы перенесли батарею ближе к городской черте, чтобы легче обстреливать русский тыл. Нас поддерживали «штуки», но, к сожалению, они не всегда могли поразить противника в лабиринте улиц и неясной линии фронта. Это было основной причиной, почему я не нацеливал наших орудий на отдельные дома. Из-за разлета снарядов требовалось соблюдать зону безопасности в 200 метров. Ночь еще принадлежала русским, продолжавшим стрелять и бросать снаряды. Улицы и площади освещали пожары.

Зона действий в Сталинграде обер-лейтенанта Вюстера как командира 11-й батареи и позже 2-й батареи

* * *

По случайности я столкнулся в городе с обер-лейтенантами Хоффманом и Фосфельдтом, которые оба были переведены вместе со мной из 19-го артиллерийского полка в 171-й. От них я узнал о гибели Фридриха Ноймана, с которым я был очень близок. Он был передовым наблюдателем и упал мертвым в окопе. Ран на теле не обнаружили. Был это тепловой удар или стресс? Фридрих был стройным, атлетичным парнем, не такой «рабочей лошадью», как я. При этом он был нервным и легковозбудимым. Ему к тому же совершенно не удалось объездить мою лошадь Пантеру. Обер-лейтенант Фосфельдт был человеком немногословным, и у него было мало что мне сказать. Хоффмана недавно выписали из госпиталя. Небольшой осколок прошел сквозь его торс, не причинив больших повреждений. Было трудно поверить, что он пережил ранение без каких-либо осложнений. Он пришил на китель небольшие заплатки, прикрывающие входное и выходное отверстия осколка. Это напомнило мне об отметине на спине Зигфрида (этот герой сказания о Нибелунгах выкупался в крови дракона и стал неуязвим — весь, кроме того места, где к спине прилип березовый листок. — Примеч. пер .).

Герд Хоффман казался очень отстраненным, сонным, совершенно не дружелюбным, как-то смирившимся с судьбой. Его брат погиб во время вахты на подводной лодке, и теперь все выглядело так, словно и он готовился к смерти. Герд был амбициозным, всегда старался делать все как можно лучше, был точен и никогда не критиковал начальство. В то же время он был добрым другом и, в своей отстраненной манере, хорошим командиром. Он добровольно пошел на штабную работу, в то время как я отчаянно желал командовать и нести ответственность за свою часть.

Командный пункт III батальона 171-го артполка. Слева направо: лейтенант Краузе, обер-лейтенант Герд Хоффман и оберст-лейтенант (подполковник) фон Штрумпф

Командир дивизии генерал-майор фон Хартман наносит визит на КП фон Штрумпфа, расположенный в одном из множества глубоких оврагов, идущих через Сталинград и пригороды

Подполковник фон Штрумпф окунает голову в ведро с водой после стрижки, а его адъютант, обер-лейтенант Хоффман, занимает его место в кресле парикмахера

Мощные балки, изрезавшие Сталинград, были важной частью местности, широко использовавшейся во время битвы. Они давали прекрасные оборонительные возможности, скрытые маршруты подхода и служили убежищем многочисленным гражданским, выгнанным из домов. Эта балка, боковая ветвь Царицы, находилась недалеко от командного пункта Вюстера. Бездомные жители рыли пещеры в стенах балки

Вюстер расположился на пешеходном мостике, пересекавшем балку, и сделал еще один снимок в позднем свете дня. Восточные склоны были сравнительно безопасны от советского артиллерийского огня, бьющего с другого берега

У меня, однако, не было никакого желания умирать. Что я испытал в своей короткой жизни? У меня были большие планы на будущее, и я хотел насладиться тем почетом, который я получу с чином офицера. Военная форма выделяла меня из гражданского населения и коричневых рубашек партийных организаций. А владение хорошей ездовой лошадью давало дополнительное чувство удовлетворения и престижа. В те дни было очень модным быть профессиональным солдатом.

Я видел, что война — это зло, которое нам надо выдержать в бодрости духа, но по возможности остаться при этом целыми. Это могло показаться наивным, но я не хотел просить врачей подать меня на знак о ранении из-за небольшой царапины. Я думал, что это будет искушать судьбу, ранение для меня было серьезным делом. Знак о ранении был, конечно, доказательством самопожертвования. Из-за этого солдаты, которые не подвергались большому риску, в нем и бывали заинтересованы.

При моем фатализме я полностью игнорировал все мысли о своей собственной смерти или ранении. Таким образом я избегал чувства тревоги и долгих периодов беспокойства. Тогда я верил, что война — часть жизни профессионального солдата и что быть солдатом означает не только участвовать в парадах. Так что я чувствовал, что все правильно, когда я принял крещение огнем в начале военной карьеры, а не позже, когда у меня была семья.

* * *

Теперь моей батарее приказали оказать помощь — в форме артиллерийской поддержки — нашим северным соседям, чтобы они тоже смогли успешно пробиться к Волге. Мне пришлось перенести наблюдательный пункт, и в районе сплошных сожженных деревянных домов я смог найти несколько подземных помещений с бетонными потолками, которые усилили несколькими слоями шпал из ближайшего депо. Тяжелый физический труд исполняли хиви (добровольные помощники, в основном русские). Неподалеку, отчаянно пытаясь выжить, обитало несколько русских семей без мужчин призывного возраста. Они ужасно страдали от непрерывных русских обстрелов. Всегда тяжело было видеть их смерти или ранения. Мы пытались помочь им чем могли. Наши врачи и санитары старались как можно лучше. Таким образом постепенно они начали нам доверять. Конечно, мы были виноваты в их судьбе, потому что мы подвергли их большей опасности, заняв их безопасные подвалы. Несмотря на это, прошло какое-то время, пока они приняли предложение немецкой стороны, и их вывезли из города с колоннами снабжения.

Нам пришлось оборудовать наблюдательный пункт в балках разрушенного дома, который мы тоже постарались усилить железнодорожными шпалами. Это была верхотура, на которую было трудно забраться. Темный подвал выглядел странно, и туда мало кому нравилось заходить. Хиви избегали подвала и несли потери. Нам было их жаль, потому что их убивали свои же сограждане, и это после того, как всего чуть раньше они избежали смерти от огня немцев.

Они, конечно, предлагали нам свою службу добровольно, но не потому что очень нас любили. Если они и шли на такой риск, то делали это лишь чтобы избежать мрачной участи пленного — судьбы, которую они уже испытали, по крайней мере, ненадолго — со всеми мучениями и голодом, когда их гнали по степи, почти как скот. Как хиви они были в каком-то смысле «полусвободны», получали достаточно еды с полевых кухонь, чтобы набить живот, и неплохо снабжались в других отношениях. Они жили среди нас не так уж и плохо. Некоторые из них наверняка подумывали бежать. Было множество возможностей это сделать, но мало кто исчезал из расположения. Большинство было дружелюбно, трудолюбиво и лояльно к нам сверх всяких ожиданий.

Наша артиллерийская поддержка немногим помогла соседней дивизии. Мы не могли вмешиваться в уличные бои. Там всю работу делали гранаты и автоматы, с одной стороны улицы на другую, с этажа на этаж и даже из комнаты в комнату.

Русские упорно дрались за городские развалины — с упорством, превышавшим их и без того впечатляющий боевой дух. Они делали это так успешно, что мы едва могли двинуться вперед. Вряд ли дело было в их системе политического руководства. Как бы оно помогало им в рукопашном бою?

Лишь теперь мы поняли, как нам повезло с первого удара глубоко пробиться в центр города и взять широкий кусок волжского берега.

Я наконец смог направлять снаряды на крупный промышленный комплекс в секторе нашего соседа. После тщательной наводки снарядов наши 15-сантиметровки прорывали дыры в кирпичных стенах. Тем не менее снести здание не получалось. Лишь с нескольких попыток наши соседи смогли ворваться на завод — перед тем как русские защитники контратаковали после артподготовки. Рукопашный бой на заводском комплексе тянулся целыми днями, но артиллерийскую поддержку пришлось сократить — наши войска были уже внутри.

* * *

Мне приказали явиться к командиру полка фон Штрумпфу. Мое дисциплинарное взыскание отменили. Доказать пресловутый «недолет» было невозможно, — следовательно, все обвинения с меня были сняты. Командир батальона, куда упал снаряд (командир I батальона 171-го артполка был майор Герхард Вагнер. 25 сентября 1942 г. он заболел и передал командование гауптману Виссману), лишь высказал подозрение и никогда не выражал уверенности, что это был немецкий снаряд.

Он лишь хотел привлечь к нему внимание, потому что снаряд редко падает сам. А из-за этого происшествия Бальтазар попытался избавиться от меня — его действия отдавали патетикой. И не подыграл ли ему Кульман?

Меня спросили, настаиваю ли я на присутствии других офицеров, если Бальтазар готов взять назад свои оскорбительные высказывания. Я отказался. Петер Шмидт был убит у Дона. По-моему, он был жертвой Бальтазара. Других офицеров не было. Фон Штрумпфа, кажется, обрадовал мой жест, и он вызвал Бальтазара, который находился неподалеку. После очень сухого и формального извинения он вышел. Я облегченно вздохнул и вернулся на свой КП.

Через несколько дней меня вызвали к Бальтазару, который показал мне мою письменную характеристику. Она буквально исходила желчью: «высокомерен, ненадежен, незрел, негоден командовать батареей…» Эти слова воспринимались с трудом. Я кипел от бессильной злости. Я прилагал все усилия, чтобы сдержаться. На его вопрос «Можете вы что-то сказать?» я сказал, что нет, и вышел. Бальтазар наслаждался ситуацией. Все вокруг казалось бессмысленным.

Нужно ли было сказать, что после жалобы я руководил 10-й, а теперь и 11-й батареями уже долгие месяцы? Не вышел ли мне боком мой отказ? Не была ли злобная, необъективная и нечестная характеристика куда хуже мелкого взыскания? Как отреагирует командир полка? Буду ли я, по крайней мере, переведен от Бальтазара? После мимолетного удовольствия от получения извинений этот удар казался действительно чувствительным.

И что теперь? Что я мог сделать против такой характеристики? У кого спросить совета? Был обер-лейтенант Окер, служивший в 10-й батарее в 1940-м, а теперь служивший юристом в 71-й пехотной дивизии. И все же я знал его недостаточно хорошо, чтобы искать сейчас его совета.

Звонок командира полка вырвал меня из мрачных дум:

— Вы должны немедленно принять 2-ю легкую батарею. Недавно убит обер-лейтенант Вакерманн, и с тех пор там нет порядка. Вы наведете там порядок. Кроме того, вас нужно перевести из IV батальона. Вы это понимаете, после того, что случилось?

— Конечно, герр оберст-лейтенант! Но разве герр оберст-лейтенант… — я осекся.

— Что еще? Что значит это «но»?

— Согласно характеристике, которую вы явно еще не видели, я полностью негоден к командованию батареей, — ответил я.

— Ваша характеристика лежит передо мной. Я с ее выводом не согласен, так что принимайте 2-ю батарею. С этим все! — ответил он. (В личном деле Вюстера нет никаких следов отрицательной характеристики, так что, похоже, фон Штрумпф не передал ее в армейское управление кадров. Несмотря на низость действий Бальтазара, фон Штрумпф считал его прекрасным командиром батальона и дал ему прекрасную характеристику.)

Это было прекрасным решением, и я был переполнен радостью. Однако мне пришлось скрывать радость, чтобы не оскорбить чувств солдат 11-й батареи, остававшихся верными мне. В любом случае я был также рад уйти от «тяжеловесов». Легкая артиллерия казалась мне более благородной, более кавалерийской по духу и не требующей такого тяжелого труда.

Здесь в моих мыслях обнаружилась некоторая непоследовательность, потому что я собирался поступить в академию и заняться конструированием орудий и развитием вооружений. В любом случае научно-технический аспект артиллерии был важнее, чем дух наездника, существовавший в легких батальонах, потому что о плохом качестве лошадей напоминать не приходилось. Мне нужно было стремиться в армейскую артиллерию, чтобы изучить более тяжелые пушки. Я бы приобрел более широкий практический опыт для дальнейшей учебы. Я переписывался с начальником материально-технической части армии оберстом Карлом. Он присылал мне учебные материалы по математике. Его всегда интересовали офицеры с образованием и способностями к научной работе. Однако вступительный экзамен далеко превышал мой уровень знаний. Мне понадобится время, чтобы изучить присланный материал, но пока его у меня не было.

В счастливом и уверенном расположении духа я отправился на располагавшийся неподалеку наблюдательный пункт 2-й батареи, удобно расположившийся в здании какого-то учреждения. Чердак был изрешечен, в бетонном потолке над ним были многочисленные дыры, но остальные перекрытия — включая толстое над подвалом — давали надежное убежище. Главная комната в подвале была дополнительно усилена деревянными балками и подпорками. Все было выкрашено масляной краской. Здесь, наверное, располагался русский штаб высокого уровня. Стены были выкрашены белой краской, пол был деревянный, и даже имелись деревянные нары. Была в подвале и печь. Через световые колодцы проходил дневной свет. Это было хорошее место. В крепком световом колодце поставили стереотрубу. В стене, обращенной к Волге, артиллеристы пробили наблюдательную щель. Они хорошо поработали над ней, и она окупала все труды. У нас был самый фантастический панорамный вид на центральный вокзал, на центр города и весь путь через Волгу до Красной Слободы — наблюдательный пункт лучший, чем в бункере 11-й батареи. Единственным недостатком была невозможность наблюдать сектор соседней дивизии, но нашей 2-й батарее это было неважно.

В тот же день я посетил артиллерийские позиции. Мимо церкви из красного кирпича в общем направлении летной школы шла широкая улица. К моему огромному удивлению, я увидел, что орудийные позиции были очень близко к бане, где я провел свою первую ночь в Сталинграде. Артиллеристы обжились на этом месте и даже сделали деревянные бункеры и вырыли землянки для хранения снарядов для каждого из четырех орудий. Они уже думали о приближающейся зиме и хотели обосноваться здесь как следует.

Пригороды, идущие к западу от делового района Сталинграда, в основном избежали ужаса бомбежек 23 августа и выдержали первые стадии немецкого штурма — в основном из-за быстрого продвижения к реке 14 сентября, что означало малое количество боев среди деревянных построек. Но со временем советские обстрелы в попытке ослабить немецкие части опустошили местность, при этом постепенно превратили пригород в свалку обожженного дерева, листового металла и обугленной земли. Для бесперебойного подвоза припасов немцы расчищали дороги от мусора и обломков

Краснокирпичная церковь на Двинской улице была местом, которое привлекало любого немецкого солдата в центре Сталинграда. Она имела и символическое значение, потому что солдаты соседней 295-й пехотной дивизии выбрали ее местом, где был поднят германский флаг, что было запечатлено на пленку. Но ясно различимое здание служило ориентиром для крупных калибров артиллерии Красной Армии, так что артиллерийские налеты на эту часть города были частыми

Трамвайная линия на Днестровской улице уходит за горизонт на востоке. Позже на этом участке дороги появится знак: Achtung: Feindbesicht und Beschuss (Внимание: находится под вражеским обзором и обстрелом)

Прекрасно замаскированные орудийные позиции 2-й батареи Вюстера. 105-мм пушки едва видны, даже с близкого расстояния. Кроме орудия справа, на заднем плане есть еще одно, с левого края церкви. На переднем плане видна укладка снарядов. Хотя позиция находится в пределах досягаемости советской артиллерии, гаубицы Вюстера ни разу не были обнаружены и его люди понесли очень малые потери, в отличие от других батарей, расположенных глубже в тылу

Узкие ходы сообщения связывали каждый орудийный дворик с соседним (на снимке гаубица — темная тень в середине). Для расчетов и снарядов были выкопаны глубокие блиндажи, один из которых находится сразу за поворотом хода. Расположившись так далеко впереди, Вюстер мог обстреливать цели, недоступные другим

Один из блиндажей, построенных солдатами Вюстера у орудийных двориков. Нужно было приложить много труда, чтобы сделать убежища как можно удобнее. Для обшивки стен брались доски из деревянных домов, а для обстановки использовалась брошенная мебель

Готовый блиндаж с последней недостающей деталью — дверью. Солдаты 71-й пехотной дивизии тратили столько сил, потому что они знали, что эти убежища надолго станут их домом

В начале октября, когда стало ясно, что дивизия будет удерживать зимние позиции по Волге, были выстроены более постоянные убежища. На снимке: в гребень широкой Дубовой балки, в 6 км от центра Сталинграда, встраиваются блиндажи. Для земляных работ в основном использовались хиви. Блиндажи перекрывались деревом, взятым в пригороде. Остатки этих блиндажей можно видеть и сегодня

Однажды в октябре Вюстер взял свой фотоаппарат на наблюдательный пункт на Волге. Его первым объектом съемки была центральная железнодорожная станция. Справа пешеходный мостик, идущий к главному зданию вокзала и Железнодорожной площади. Два больших здания на заднем плане заняты немецкими частями

Перейдя мостик, Вюстер и его проводник срезали путь в центральные районы через разбитое депо. Нужно было пересекать открытое место с осторожностью, потому что советская артиллерия могла начать обстрел в любой момент

Перейдя пути, двое подошли ближе к реке, ненадолго задержавшись, чтобы сделать этот снимок Саратовской улицы, идущей на север в сторону площади 9 января. В отдалении за молодыми деревьями находятся советские «крепости», включая «Дом Павлова» и мельницу

Вюстер и его проводник в глубокой траншее, идущей по верху волжского берега. Река всего в 50 метрах справа. Большое здание на переднем плане — самое южное из трех «Домов специалистов». Из окон и с балконов этого комплекса немецкие пулеметчики и корректировщики обрушивали разрушительный огонь на любую лодку, пересекавшую реку

Мутноватый снимок центра Сталинграда, сделанный через несколько дней после бомбежек 23 августа, ясно показывает различные позиции Вюстера в пригороде и близость батареи к деловому району города: 1) площадь 9 января, 2) площадь Павших героев, 3) церковь, 4) позиции 2-й батареи, 5) баня, 6) спиртзавод, 7) наблюдательный пункт Вюстера в жилом доме

На обратном пути Вюстер снова фотографирует опустошенную станцию. На горизонте видна колокольня церкви, иногда называемой немецкими солдатами «кафедральный собор»

Последний снимок дня, сделанный на Донской улице в южную сторону, показывает две разбитые «Катюши» на шасси Т-60, попавшие на острие немецкого наступления. Знак на переднем плане — zum Bahn?bergang — указывает направление к железнодорожному переезду

Стоящие среди разрушенных деревянных и глинобитных домов орудия окружал кольцевой бруствер, и их было трудно обнаружить. Нужно было подобраться почти вплотную, чтобы их заметить. Никогда раньше я не видел столь отлично оборудованных позиций и не мог чувствовать себя более довольным. Эти позиции находились в пределах досягаемости вражеских минометов. Мы думали перенести их чуть дальше к западу, но было бы много сложностей со снабжением. С другой стороны, только наша легкая батарея могла обстреливать большой участок Волги. Поскольку ее ни разу не обстреливали, — возможно, потому что русские не ждали здесь встретить батарею, вынесенную так далеко вперед, — она так и оставалась здесь до конца.

Дерево для строительства и оборудования блиндажей можно было легко раздобыть в развалинах по округе. Здесь было легко обустроиться. Мы знали, что нам придется жить здесь, на Волге, в наступающую зиму. Мы надеялись, что летом 1943-го нас сменят и переведут во Францию, чтобы полностью измотанная 71-я дивизия наконец была переформирована.

В других батареях дела шли похуже. Их позиции были на западной окраине города. Русские подозревали, что они находятся там, и подвергали их непрерывному обстрелу. Дерево для строительства блиндажей нужно было искать в самом городе, а потом с трудом доставлять на позиции.

1-й батальон был мне совершенно неизвестен. Когда я пришел с рапортом о прибытии к своему новому командиру, я наткнулся на молодого гауптмана, который раньше служил в 31-м артиллерийском полку. Он тепло меня поприветствовал. Его батальонный командный пункт находился у водочного завода. Производство было в основном разрушено. Не считая пустых водочных бутылок, в основном сплавленных в слитки стекла, здесь больше ничего не напоминало об алкоголе. Но и здесь были крепкие подвалы, позволяющие безопасное укрытие.

Оттуда я прошел к Волге. Мне навстречу вышел мой проводник. Это был передовой наблюдатель нашей батареи, стоявший на посту у Волги. Там стояли два захваченных русских 76,2-мм орудия, которые охраняли берег и должны были стрелять по любым кораблям на реке.

Мы называли эти современные орудия «ратш-бум» (по-русски было бы «взрыв-бум» — сначала звук разрыва, а потом звук выстрела. — Примеч. ред .). Звуки выстрела и попадания разделяла лишь доля секунды. Пушки стреляли унитарными снарядами и были очень скорострельны. Полуавтоматический затвор при отдаче выбрасывал пустую гильзу. Эти небольшие орудия прекрасно справлялись и с ролью противотанковых.

Единственным недостатком этой интересной пушки был ее сравнительно малый калибр. 76, 2-мм снаряд вызывал лишь небольшие повреждения, а шрапнельные снаряды, которыми русские любили стрелять, были еще менее эффективны. Может быть, нам стоило чему-нибудь научиться у удивительно простой и легкой конструкции пушки? Наши пушки хотя и были очень надежными, но были слишком сложны и тяжелы для своего калибра и огневой мощи.

Обращенные к Волге полбатареи были хорошо расположены в развалинах высоких зданий у крутого берега реки. Командой руководил унтер-офицер, живший со своими людьми в подвале. Пост передового наблюдателя стоял недалеко от нас, на лестничной клетке жилого дома. Приходилось быть чрезвычайно осторожными, потому что русские со снайперскими винтовками или даже с противотанковыми ружьями шныряли тут и там, подстреливая множество солдат-одиночек. Только когда ты знал, какие районы под наблюдением у русских, ты чувствовал себя в развалинах в сравнительной безопасности. Со временем для повышения безопасности было сделано многое — появились предупреждающие таблички, были развешаны экраны, перекрывавшие снайперам поле зрения. Иногда даже рылись глубокие траншеи для пересекающих определенные улицы, находящиеся под наблюдением. Тем не менее нужно было пробираться с осторожностью или — что даже лучше — иметь при себе солдат, которые хорошо разбирались в местности.

* * *

Позже на моей новой батарее развернули 105-мм гаубицу, чтобы стрелять по отдельным зданиям в городе к востоку от района вокзала. К месту, где она расположилась, можно было безопасно подойти только в темноте. Орудие несколько раз побывало в серьезном деле, и каждый раз расчет нес потери. Такие задачи можно было выполнять только днем, иначе было невозможно навести орудие на цель. Перед первым выстрелом тоже проходило слишком много времени, потому что гаубицу нужно было силами расчета выкатить из укрытия на огневую позицию. Два артиллериста толкали каждый свое колесо, а другие двое упирались плечами в станины. Пятый член расчета и командир орудия тоже старались как могли, тянули и толкали. До того как первый снаряд выходил из ствола, эти солдаты оказывались легкой мишенью. Русские, которые издали видели, что происходит, стреляли из всего, что у них было. Даже когда, казалось, все в порядке и русским приходилось залечь, они продолжали стрелять из минометов. Обычной практикой было как можно быстрее выпустить 30–40 снарядов по домам, занятым русскими, чтобы быстро втащить гаубицу обратно в укрытие.

Во время перестрелки расчет не слышал противника, потому что сам изрядно шумел. Если вражеские минометы точно пристреливались, расчеты замечали это слишком поздно. Вообще, мы мало что могли сделать своими легкими гаубицами. При стрельбе по толстым кирпичным стенам даже наши снаряды с взрывателем замедленного действия их не пробивали.

Универмаг (Univermag), в немецких сводках проходящий как «партийное здание», был местом, где 71-я дивизия объявила о победе: в полдень 26 сентября командир 191-го пехотного полка поднял над зданием германский флаг. В комплексе зданий находился Наркомторг СССР и Главунивермаг

Универмаг вскоре после его взятия. Фотография сделана адъютантом подполковника фон Штрумфа во время инспекторской поездки командира полка в город. Тяжелые бои продолжались в нескольких кварталах восточнее

Вюстер и его фотоаппарат тоже вернулись к деловому кварталу, на этот раз — на «Красную площадь», как она была известна немцам, но точное ее название — «площадь Павших борцов». На снимке — внутренний двор комплекса Универмаг. Справа в кадр не вошла рампа, ведущая в подвал универмага, — место исторической важности, где четыре месяца спустя сдастся Паулюс

Похожие на кинжал остатки дома в северо-западном углу площади стали легко различимым ориентиром и стоят безмолвным свидетельством разрушительной силы, выпущенной на свободу Люфтваффе во время ужаса 23 августа 1942 г.

Адъютант фон Штрумпфа сфотографировал те же развалины с другой стороны площади Павших героев

И снова площадь Павших героев глазами Вюстера. На заднем плане между двумя большими зданиями виден театр. Отметьте, что дорожки очищены от обломков

Театр с более близкого расстояния. Здание перешло в немецкие руки только после того, как солдаты 171-го разведбатальона перебили красноармейцев, стреляющих с галерей, и выкурили защитников подвала, устроив на подвальной лестнице костер из сброшенных вниз театральных кресел

Глядя вдоль по «театерштрассе» (Ломоносовская улица) в сторону видной вдали площади Павших героев

Снаряды с взрывателем, поставленным на удар, только сбивали со стен штукатурку. (По концепции артиллерийского вооружения вермахта, для выполнения боевых задач пехоте нужны не пушки с высокой пробивной способностью — что было едва ли не самым важным критерием для артиллерии советской, — а гаубицы и пушки с ослабленной баллистикой — чтобы снаряд, летящий по довольно крутой дуге, мог сверху поражать любую ямку, где залегла пехота. А по танкам стреляли пушки ПТО, которые служили только для борьбы с танками. Здесь автор описывает тот редкий случай, когда гаубицы немецкой пехоте помочь не могли — чтобы пробить стену, нужно что-то более противотанковое. — Примеч. пер .) Мы стреляли половина на половину — снарядами мгновенного подрыва и с задержкой. Когда нам везло, мы поражали амбразуру или через дыру в стене слали снаряд внутрь дома. Мы не рассчитывали серьезно повредить здания. Противнику приходилось укрыться от обстрела, так что с последним снарядом, пока защитники не вернулись на свои позиции, наша пехота могла войти в здание. Как бы то ни было, по этой теории мы и действовали. В реальности из этих дорогостоящих действий мало что выходило.

Понятно, что пехота просила артиллерийской поддержки, и мы все знали, что находимся в большей безопасности, чем они. Думаю, поэтому наше начальство соглашалось помочь, даже если наша помощь мало что меняла. Почему бы пехотным полкам не применить гораздо более мощные 15-см пехотные орудия, которые давали значительно больший результат, даже стреляя с закрытых позиций? По-моему, у пехоты не хватало воображения на то, чтобы как следует занять свою тяжелую артиллерию.

Когда я под покровом темноты пошел на передовые позиции наших пушек, то застал солдат в подавленном настроении. На следующий день были запланированы такие же действия, и они боялись, что опять что-то случится. Как «новый рекрут на батарее», я почувствовал, что должен принять участие в действиях, и пошел изучать район цели. Я искал самую безопасную позицию для орудия. Я нашел гараж с бетонной крышей. Сбоку туда можно было закатить орудие. Тогда можно было стрелять через отверстие на месте двери. Множество всякого мусора свисало и стояло по дороге, маскируя нашу позицию, но и мешая полету снарядов. И все же позиция показалась мне многообещающей.

Наутро я попытался категорически разубедить моего нового командира от использования орудий в боях за каждый дом. Он согласился — в принципе, — но беспокоился, что это произведет плохое впечатление на пехоту. Никто не хотел показаться сачком или трусом, оставившим все рискованное дело пехоте. Он тоже, и безуспешно, пытался уговорить пехоту использовать их собственные тяжелые пушки. Но, как ни странно, пехота была склонна использовать свои пушки как артиллерийскую батарею, а не сосредоточивая ее для поражения отдельных целей. Это по идее было ее главным делом, поддерживать свои полки во время независимых действий. То и дело получая прозвище «цыганской артиллерии», артиллерия пехоты не понимала своего главного предназначения — подавления точечных целей.

«Вы можете не идти туда, если не хотите», — сказал в конце концов командир. Я был честен и сказал, что не хожу искать опасности, если могу делать свою работу с расстояния, — но особенно тогда, когда не вижу шансов на успех. Конечно, я не обязан быть там все время, но в первой операции в качестве командира-новичка я очень хочу, чтобы меня видели там, на передовой. Я указал, что подготовка к будущей атаке была проведена очень хорошо.

Без особой серьезности я сказал: «Герр гауптман, вы можете все оценить сами. На этот раз все условия хороши, потому что мы можем незамеченными вкатить орудие на позицию, и вы увидите, как мало мы сможем изменить». Он согласился, и мы договорились о том, где мы встретимся.

На КП батальона я узнал, что Бальтазара перевели в артиллерийскую школу. Интересно, приложил ли руку к этому переводу его добрый друг Шаренберг? Вполне возможно — если вспомнить, как медленно рассматривался мой рапорт. Фон Штрумпф был произведен в оберст-лейтенанты после Бальтазара, что делало мое предположение менее вероятным. Почему столь всеми уважаемый офицер получил производство так поздно? Он был лучшим командиром, чем его предшественник, чей стиль командования был едва виден.

Встреча с командиром сработала. Мы дошли до гаража. Все было тихо. Все приготовления тоже были сделаны, но сейчас у меня было неприятное ощущение в животе. Штурмовая группа пехоты стояла готовая захватить назначенный дом. Мы последний раз все обсудили с их лейтенантом. Атака должна была начаться на закате. Первый выстрел был нацелен спокойно и точно. Мы как следует постарались закрепить сошники станин, чтобы орудие не откатилось по бетонному полу. Иначе каждый выстрел превратился бы в каторгу. Из-за опасности получить при первом выстреле обвал мусора мы удлинили спусковой шнур куском веревки.

«Ладно, давайте, — крикнул я. — Огонь!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.