Глава тридцать седьмая В «Городе Зеро»

Глава тридцать седьмая

В «Городе Зеро»

В середине июня пасынок Филатова Денис (сын Валерия Золотухина и Нины Шацкой) был призван служить в ряды Вооруженных сил Советского Союза. В те годы армия у нас была не чета нынешней, хотя, конечно, и «дедовщины» в ней хватало, и других отклонений от нормы. Однако такого страха перед ней и нелюбви, какие испытывают сегодняшние юноши, тогда все-таки не было. Поэтому родители отправляли Дениса служить со спокойной душой. Как мы помним, Филатов приложил много сил для того, чтобы сделать из бывшего маменькиного сынка сильного и смелого парня, умеющего постоять за себя. Он повесил ему турник в комнате, на котором тот регулярно занимался. Так что к своим 19 годам Денис уже был достаточно спортивным молодым человеком. Впрочем, больших спортивных навыков от него в армии не потребовалось: служить его призвали в Курск, в музыкальный батальон.

Кроме работы в театре, Филатов в те дни с головой погрузился в новый кинопроект – съемки фильма Карена Шахназарова «Город Зеро». Сняться в этом фильме Филатов захотел сразу, едва прочитав сценарий, поскольку ни в чем подобном ему до этого сниматься не приходилось. Это была фантасмагорическая трагикомедия о том, как некий инженер и прилежный семьянин Алексей Михайлович Варакин отправлялся в командировку в город с таинственным названием Зеро и в итоге попадал в настоящий театр абсурда, выхода из которого не было. Актерский ансамбль в картине подобрался поистине звездный. Помимо нашего героя, в фильме были заняты: Владимир Меньшов, Олег Басилашвили, Армен Джигарханян, Евгений Евстигнеев, Алексей Жарков, Петр Щербаков, Юрий Шерстнев и др.

Несмотря на всю свою фантасмагорическую оболочку, «Город Зеро» был фильмом остросовременным, живо откликающимся на то, что происходило тогда в стране. Это был фильм с «двойным дном», разгадка которого оказалось делом далеко не столь простым. Впрочем, об этом речь еще пойдет впереди, а пока вернемся к бурным событиям 1988 года.

Горбачевская антисталинская кампания стала предтечей тех пораженческих настроений, которые охватят нашу страну в последующие 15 лет. Ведь ниспровергая Сталина, мы отреклись от всех тогдашних кумиров, причислив их к сонму стукачей и молчаливых приспособленцев. Бездумно ниспровергая прошлых кумиров, идеологи перестройки так и не смогли придумать новых, без которых нельзя было идти в светлое завтра. На пепелище охаянной истории так и не зацвели новые ростки. Взяв к себе в союзники Владимира Высоцкого, новые идеологи так и не вняли его словам:

Осторожно с прошлым, осторожно!

Не разбейте глиняный сосуд!

Процесс ниспровержения затронул не только сталинские времена, но и последующие. Никиту Сергеевича Хрущева либералы-«шестидесятники» трогали выборочно, воздавая хвалу его «оттепели», без которой не было бы и их, зато Леониду Ильичу Брежневу уже досталось по первое число. Человек правил страной долгих 18 лет, однако прорабы перестройки сконцентрировали свое внимание исключительно на последнем периоде его правления, поскольку он предоставлял им возможность показать генсека в самом неприглядном виде: больным и плохо соображающим. В итоге зубодробительные материлы о Брежневе в средствах массовой информации эпохи Горбачева публиковались с неменьшей периодичностью, чем статьи о Сталине и K° (лично у меня этого материала набралось на две толстенные папки). Перед взором читателя чуть ли не ежедневно вставали карикатурно-уголовные образы Брежнева, Суслова, Щелокова, Рашидова и других бывших сильных мира сего. Реакция населения была соответствующей.

В июле 1988 года студенты МГУ дружно отказались именовать одну из своих стипендий именем Леонида Брежнева. В августе в том же МГУ после многократных обливаний черной краской мемориальной доски с именем Михаила Суслова эту доску в конце концов сняли и выбросили на свалку (чуть позже то же самое сделают и с мемориальной доской Леонида Брежнева на доме по Кутузовскому проспекту, 26). В сентябре начался «процесс года» – суд над зятем Брежнева Юрием Чурбановым, освещаемый в прессе со скрупулезностью, достойной ранее разве съездов КПСС. Череда массовых переименований улиц, площадей, названных в честь одиозных личностей советской истории (особенно в тот год доставалось члену сталинского Политбюро, бывшему хозяину Ленинграда и державнику А. Жданову), прокатилась по городам Союза, начиная от Ленинграда и кончая Казанью. Завершило в том году этот процесс ноябрьское и декабрьское решения официальных властей отменить Указы об увековечении памяти покойных генсеков Леонида Брежнева и Константина Черненко.

Одновременно с процессом ниспровержения кумиров прошлого шел активный поиск новых героев. «С полок» снимались фильмы опальных режиссеров, из письменных столов вынимались книги гонимых когда-то писателей. Из эмигрантского далека зазывались обратно на родину опальные граждане СССР. Юрий Любимов стал одним из первых, кто откликнулся на эти призывы. Следом за ним должны были решиться и остальные.

Тем временем демократическая перестроечная общественность продолжает поднимать на щит «Таганку». Благодаря стараниям либеральных критиков любимовский спектакль «Борис Годунов» был признан лучшим в сезоне (в пику фильму Сергея Бондарчука). Восторгу таганковцев нет предела. Как пишет в своем дневнике Валерий Золотухин: «Это все называется – пришел, увидел, победил Любимов. Боже мой! Это же какое счастье нам, ему, Таганке…»

Как говорится, хоть стой, хоть падай! Восторги Золотухина сродни восторгам какого-нибудь актера Пупкина из времен начала 80-х, когда он радуется присуждению высокой премии спектаклю «Целина» по книге Леонида Брежнева. А чего радоваться-то: ясно ведь, за что дали. Так и здесь: для перестройщиков любое любимовское творение было сродни произведениям покойного генсека – все сплошь эпохальные.

А поток славословий по адресу «Таганки» не прекращается. В июле в журнале «Огонек» было опубликовано большое интервью с худруком театра Николаем Губенко, в котором тот выразил многие мысли, владевшие тогда умами либералов-«шестидесятников». Например история «Таганки» им была представлена следующим образом. Цитирую:

«Театр на Таганке первые 19 лет своего существования был индикатором болевых точек общества, времени. Одним из немногих сопротивлялся директивным методам управления культурой, противоестественным сути искусства, целью которых было причесать всех под одну гребенку. В высшей степени театру было свойственно чувство вины за происходившее в жизни общества, за добровольное соглашательство большинства с произволом начальствующего меньшинства, выдававшего свое мнение за общенародное. Подавлению индивидуального восприятия мира (непременного для любого художника), запрету открытых дискуссий по назревшим социальным проблемам, неприемлемости разнообразных точек зрения на исторический опыт страны театр в лучших своих спектаклях противостоял гласностью, которая была поистине выстрадана всеми нами ценой огромных потерь и целительно воздействует на общество сегодня. Такое направление не могло не пугать бюрократию, природа которой во все времена состоит из Подавления, Страха, Послушания во имя собственного Благосостояния. Только благодаря мужеству друзей, таганских зрителей, но прежде всего Любимова и коллектива театр выстоял в годы застоя…»

Не знаю, как вы, читатель, но я сегодня не могу без внутреннего сарказма читать эти строки. Сколько же в них пафоса, патетики и слащавого самолюбования. От них буквально разит духом передовиц «Правды» времен позднего Брежнева. А ведь перестройка поставила своей целью воплотить обратную цель – уйти от этих самых передовиц и никогда к ним не возвращаться. Но в том-то и дело, что этот уход был декларирован исключительно на словах, а на деле продолжался тот же «застой» под видом стремительного движения. Перестройка объявила врагами прогресса племя бюрократов и партийных чинуш и провозгласила, что, одолев их, страна заживет новой жизнью.

Навешивая всех собак на советскую бюрократию, которая, по мнению либералов, только и делала, что душила и гнобила свободу художников, никто из критиков не пытался объяснить, как же получалось, что именно в советские времена каждый год в стране появлялись десятки прекрасных фильмов, спектаклей, романов, стихотворений и т. д. и т. п. Почему это жестокая советская бюрократия не задушила в самом зародыше таланты таких людей, как Константин Циолковский, Сергей Королев, Петр Капица, Аркадий Райкин, Николай Крючков, Борис Андреев, Эльдар Рязанов, Георгий Данелия, Леонид Гайдай, Андрей Тарковский, Георгий Товстоногов, Олег Ефремов, Юрий Завадский, Андрей Гончаров, Юрий Любимов, Анатолий Эфрос, Сергей Бондарчук, Сергей Герасимов, Владимир Высоцкий, Андрей Миронов, Юрий Никулин, Георгий Вицин, Иннокентий Смоктуновский, Михаил Ульянов, Алла Пугачева, Всеволод Бобров, Валерий Харламов, Олег Блохин, и других кумиров, коих насчитывалась не одна тысяча в самых разных областях советской жизни. Уповать на то, что бюрократия этих людей проглядела, дело зряшное (куда же тогда она глядела?), значит, делалось это специально. А раз так, то и вывод о жестокости советской бюрократии – явное преувеличение. Если и была она гонителем и душителем свобод, то вполне в меру, не больше и не меньше, чем в других странах. Но прорабам перестройки нужен был враг-монстр, на горбу которого они собирались «въехать в рай». В итоге выбор пал на бюрократию, которую объявили тормозом перестройки. Тут же на свет были извлечены все ленинские изречения по поводу держиморд-бюрократов, про них ставились спектакли, снимались фильмы (вроде «Забытой мелодии для флейты»). Не отставало по этой части и телевидение, где крутили такие фильмы, как «Карнавальная ночь» (про бюрократа Огурцова), «Жених с того света» (про бюрократа Петухова), «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен» (про бюрократа Дынина) и т. д.

Кстати, на примере последнего фильма очень хорошо видно заблуждение, которое владело тогда либералами-«шестидесятниками». Как мы помним, сюжет фильма вертится вокруг нехорошего директора пионерского лагеря Дынина, который настолько забюрократизировал жизнь в подведомственном ему учреждении, что всем его обитателям буквально нет от него продыху. На роль Дынина специально был подобран актер Евгений Евстигнеев, типаж которого точно подходил под отрицательный. Зрителю достаточно было только взглянуть на его внешность, чтобы тут же понять – с таким человеком нам в светлое будущее не попасть. Соответственно внешности были и поступки Дынина. Но фильм в итоге заканчивался «хэппи эндом». Толпа детей, буквально изнывающая от скуки, царящей на лагерном празднике, вдохновленная призывом некоего высокого начальника-демократа «Ребята, айда на речку!», с криками и гиканьем бросается на пляж. А посрамленный Дынин остается в дураках и отзывается из пионерлагеря.

В этот детский, на первый взгляд, фильм его режиссер-постановщик Элем Климов вложил взрослые мысли. Согласно им, пионерский лагерь – наша огромная страна, дети – ее жители, а бюрократ Дынин – тормозящий фактор в развитии общества. Как только Дынина уберут и придет начальник-демократ, так тут же дела наладятся и дети, то бишь население, заживут весело и счастливо. И никто из создателей фильма, как и его зрителей, не задался простой мыслью, что начальник-демократ, отправивший детей на речку, может быть еще хуже, чем бюрократ Дынин. Тот хоть и задолбал детишек скучной и регламентированной жизнью, но при нем обитатели лагеря были сыты и, главное, живы и здоровы. А начальник-демократ сорвал их всех с праздника на массовое купание, которое для кого-то из детей вполне могло закончиться трагически. Ведь при Дынине дети ходили на речку по отрядам и купались в строго отведенном месте (с помощью сетки) под присмотром своих вожатых. При начальнике-демократе толпа детей порядком более двух сотен человек купалась где хотела и как хотела. А если бы кто-то из них утонул, кто бы за это отвечал? Естественно, начальник лагеря Дынин, но отнюдь не начальник-демократ, с которого как с гуся вода. Вот и думай после этого, кто из них нужнее и полезнее обществу.

В перестроечные годы к руководству страной как раз и пришли такие вот «начальники-демократы», которые бросили народу звонкий клич «Ребята, айда купаться!», а когда дело обернулось трагедией, быстренько ретировались кто куда: одни за бугор, другие в различные фонды собственного имени, третьи в банки и т. д. и т. п. А народ частью утонул в бурной перестроечной реке, частью – остался с голой задницей, как тот пионер, который выбрался на берег после купания, а одежды его нет – шпана стащила. Кстати, создатель фильма «Добро пожаловать…» Элем Климов на собственном примере доказал, за кем осталась правда в историческом споре «Дынин – начальник-„демократ“.

После «революционного» V съезда в 1986 году Климов возглавил Союз кинематографистов СССР (пришел на смену «дыниным»), но прославился только тем, что снял с «полок» несколько десятков запрещенных фильмов, из которых лишь единицы можно было назвать шедеврами. Ничего более эпохального при Климове так и не произошло. Если не считать окончательного развала кинопроката и всего советского кинематографа. Да появления на свет доброй сотни фильмов про бандитов, проституток и коррумпированных партчиновников. Поэтому в 1988 году Климов добровольно сложил с себя полномочия председателя СК и по сути стал затворником, видимо, правильно оценив масштабы тех разрушений, которым он вольно (или невольно) потворствовал.

Но вернемся к интервью Николая Губенко. Приведу еще один отрывок из него, где речь идет о тех, на кого «перестроечники» возлагали особенные надежды:

«Нам нужен сегодня глубокий, откровенный разговор о том, почему, по чьей вине в последние полтора десятилетия талантливейшие наши писатели, скульпторы, режиссеры, музыканты оказались вынужденными покинуть Родину. Я имею в виду Ростроповича, Любимова, Некрасова, Тарковского, Бродского, Неизвестного и других. Я хотел бы понять, в силу каких причин мы вынуждены довольствоваться посмертным признанием и реабилитацией талантливых художников. Почему посмертно возвращаются в нашу страну музыка Рахманинова, проза Набокова? Кто следующий?.. Создается впечатление, что условием „возвращения“ на Родину является смерть. Почему стремление разделить свой талант как можно с большим количеством людей – естественное для любого крупного художника – у нас расценивается как измена Родине, сопровождается изгнанием и забвением? В любой стране мира считается в порядке вещей, что талантливый режиссер, музыкант, писатель – гордость своего народа – концертирует, ставит спектакли, публикуется в других странах. Никто же не удивляется, что англичанин Питер Брук, итальянец Джорджо Стрелер, швед Ингмар Бергман, болгарин Николай Гяуров, чех Милош Форман работают в чужих странах, но от этого не перестают быть англичанами, итальянцами, болгарами, чехами и – выдающимися художниками современности. Это норма жизни человека в искусстве. Почему нам она не представляется нормой? От подобной нетерпимости мы только теряем. Есть люди, есть организации, которые конкретно отвечают за обнищание нашего духовного национального фонда. Это в бесконечной борьбе с ними, с их запретами, указаниями, подозрениями, ложными обвинениями художники не выдерживают…»

И вновь лукавит Губенко: никакого глубокого разговора по поводу того, почему перечисленные им деятели советской культуры оказались за границей, перестроечники вести не хотели. Просто в их отношении знак минус автоматически поменяли на плюс. И из вчерашних врагов (а именно такими большинство из них и были для советской власти) они, усилиями средств массовой информации, превратились в героев, в борцов с тиранией. И первым в этом списке был Юрий Любимов, о котором Губенко в своем интервью говорит почти через строчку.

Между тем позиции перестроечников были понятны: посредством «отъезжантов» они хотели наладить мосты с Западом, для чего, собственно, и затевалась перестройка. Горбачевцы, уверив народ, что страна находится в жутком экономическом кризисе, бросили клич, впервые прозвучавший еще из уст Остапа Бендера «Запад нам поможет!» И никто из нас тогда не задумался, что господа-капиталисты если нам и помогут, то цену за это запросят соответствующую. Что, собственно, и произошло: первое, о чем объявил вскоре после начала перестройки Горбачев, было то, что «железный занавес» упраздняется. Причем в одностороннем порядке.

Чуть позже выяснится, какими же наивными и доверчивыми мы с вами были. Ведь на протяжении сорока лет все советские учебники истории только и писали, что о «холодной войне», о противостоянии Запада и СССР. И это был не миф, а вполне настоящая война, на которую обе страны тратили баснословные деньги. В этой войне, конечно, не лилось столько крови, как в войне «горячей», однако души людские корежило с неменьшей силой. И «железный занавес», которым Советский Союз отгородился от Запада, был непосредственно связан именно с «холодной войной». И что бы ни говорили нынешние либералы, этот занавес был необходим, поскольку без него Советский Союз был бы уничтожен задолго до Горбачева. Ведь в 30-е годы, когда занавес обрел свои окончательные очертания, СССР находился в плотном кольце враждебных государств. Нам симпатизировали единицы, а врагов было выше крыши, поскольку для капитализма то общество, которое строилось в Советском Союзе, было неприемлемо. Вот почему и на Западе имелся свой «железный занавес», воздвигнутый от СССР. Кстати, еще более мощный, чем у нас.

Взять, к примеру, то же кино. Я уже упоминал, что за многие десятилетия существования Советского Союза в западном массовом кинопрокате крутили считаные единицы советских фильмов (а в США вообще почти ни одного, кроме «Войны и мира», фильма «Москва слезам не верит» и еще нескольких картин). Неужели это происходило потому, что наше кино было таким никчемным? Или господа-капиталисты просто не желали пропагандировать у себя наши успехи, в частности в области кинематографии? Я думаю, что второе. То же самое происходило и с советской литературой: книг советских авторов на Западе почти не печатали, за исключением Александра Солженицына, Владимира Войновича и им подобных, поскольку их книги были не советскими, а антисоветскими. Зато в СССР и фильмы западные крутили (по два-три десятка в год из разных стран), и книги современных зарубежных писателей издавали, даже журнал такой был – «Иностранная литература» (начал выходить с 1955 года). Да, у нас не печатали «Лолиту» Владимира Набокова (талантливый рассказ о том, как педофил совратил несовершеннолетнюю девочку), но теперь-то подобной литературы на наших прилавках хоть отбавляй (а «Лолита» даже включена в школьную программу), но стало ли наше общество от этого нравственнее? Свободнее стало, если под свободой понимать потворство тем же педофилам (в нынешней России наказание подобного рода преступникам самое минимальное в мире, из-за чего те едут к нам колоннами). Вот и думай после этого, может быть, правы были советские коммунисты, что воздвигли тот «железный занавес», отгородившись от Запада с его весьма специфическими понятиями о грехе и добродетели.

Большинство людей, о которых вспоминает в своем интервью Губенко, сами были виноваты в своем отъезде, войдя в неразрешимое противоречие с действующей властью. Ведь не вошел же в такое противоречие тот же Владимир Высоцкий, хотя мог бы. И поводов, как и возможностей, остаться на Западе у него было не меньше, но он выбрал родину. Пусть «родину-уродину», но ее, а не цивилизованный и благополучный Запад (кстати, его благополучие воздвигнуто на костях миллионов невинно убиенных, о чем почему-то господа либералы вспоминать не любят). Горбачев и K°, придя к власти, решили всю эту «невозвращенскую» братию взять себе в помощники, что, повторюсь, объяснялось меркантильными соображениями: при будущей сдаче собственной страны Западу именно эти люди должны были налаживать мосты с тамошней интеллигенцией, так сказать, облагораживать этот процесс предательства. Благодаря их стараниям советская партийная элита должна была предстать перед западной в ореоле «истинных борцов за общечеловеческие ценности».

В своем интервью корреспондент «Огонька» (это была Мария Дементьева) не могла обойти стороной и трагедии Анатолия Эфроса. И она спросила у Губенко: «В прессе много обсуждалась драма – назовем ее „Таганка – Эфрос“. Что вы думаете по этому поводу? Как вы оцениваете решение Эфроса тогда возглавить Театр на Таганке?»

В ответ Губенко ничего не говорит об Эфросе, зато в течение пяти минут вспоминает о Любимове: рассказывает, как тот «в конфликте с командным стилем руководства культурой в одиночку отстаивал интересы всей режиссуры». Ну, просто Спартак какой-то! На самом деле за спиной Любимова все годы его нахождения у руля «Таганки» стояли весьма влиятельные силы из Политбюро и ЦК КПСС, которые как зеницу ока оберегали его, а иной раз чуть ли не пылинки с него сдували. Как же, снимешь его, а что на Западе скажут?

Между тем молчание Губенко по поводу Эфроса объяснялось просто: в этом конфликте «Таганка» выглядела самым неприглядным образом. Затравила она выдающегося режиссера, чего уж там говорить. Вольно или невольно, но затравила. Но честно признаться в этом у Губенко духа не хватило. Ведь этот пассаж начисто перечеркивал все те словеса, которые он до этого произнес, сооружая чистый и непорочный миф о «Таганке». Да и объяснять бы пришлось, чем травля Михаила Зощенко или Бориса Пастернака в сталинско-хрущевские годы отличается от травли Анатолия Эфроса, произошедшей уже в нынешние годы.

Между тем Губенко в своем интервью продолжает апеллировать к имени Юрия Любимова. Он заявляет: «Сегодняшняя ситуация представляется мне парадоксальной. Основатель театра, который способствовал гласности, когда еще страна молчала, перестройке, находится на Западе. Я преклоняюсь перед писателями и журналистами, взявшими на себя вспашку нашей души, которые без устали борются за сохранение Байкала, против поворота рек, за сохраненность недр, которые могут иссякнуть. Но разве не с равной силой должно бороться за сохранение нашей культурной среды? Ведь нравственность, духовность весьма чувствительны к человеческим потерям. Нет Шукшина, нет Трифонова, нет Высоцкого, нет Вампилова. И их никто не заменит. Никто не возместит художественных потерь, связанных с их ранним уходом. А что с живыми? С теми, кто волей судьбы (только ли судьбы?) оказался в эмиграции. „Отщепенцы“, „невозвращенцы“, „антисоветчики“? Звучит привычно и легко для одних. И ужасно, горько, обидно для других…»

Вот он, еще один перестроечный кульбит: поставить на одну доску Шукшина и Высоцкого с Ростроповичем и Любимовым, исходя из одной объединяющей их черты: все они были неудобны советской власти. Но это было единственное, что их объединяло. В остальном это полные противоположности. Взять того же Шукшина, в судьбе которого были сходные с Любимовым моменты. Он тоже из крестьян, и его родители также пострадали от советской власти. Шукшин не менее сильно ненавидел партийных держиморд и все годы своего творчества активно боролся с ними. Но он, в отличие от того же Любимова, не олицетворял этих держиморд с Россией. Поэтому и всю эту либеральную братию, которая раболепно служила власти, но втайне ее ненавидела, Шукшин на дух не переносил (за что его частенько называли антисемитом).

Шукшин шел к своей славе без помощи языка: то есть властям никаких мест не вылизывал. Он не был лауреатом никаких премий, не имел ни одного правительственного ордена или медали, не занимал никаких руководящих постов. И все-таки сумел из никому не известного алтайского мужика, приехавшего в Москву в старом костюме и брюках, заправленных в кирзовые сапоги, за считаные годы вырасти в такую личность, рядом с которой все остальные просто меркли. При этом у него не было ни своего театра, ни «лохматой» руки в ЦК КПСС. Поэтому не случайно, что в творческих кругах усиленно ходила версия (ее часто повторял Сергей Бондарчук), что Шукшина убрал КГБ (так называемая антирусская группировка в нем), почувствовав, как Шукшин все зримее вырастает в мощного идеолога патриотического движения.

Шукшин своими корнями настолько сильно врос в русскую землю, что представить его в эмиграции просто невозможно. То же самое и Высоцкий. Это были люди, которые если и высказывали своей родине претензии, то делали это в открытую и без обращения к забугорным подсказчикам. Кстати, Николай Губенко это в итоге поймет, что и станет причиной его разрыва с Любимовым. Впрочем, об этом речь еще пойдет впереди, а пока вернемся к событиям 1988 года.

В начале сентября, уже закончив съемки в «Городе Зеро» и другом фильме, телевизионном – «Радости земные» (роль Кима Леонидовича Бобрищина), Филатов в составе «Таганки» отправился на гастроли в Новосибирск. Поездка вышла вполне успешной. А Филатов мог быть рад вдвойне: на гастрольном буклете первая страница открывалась именно его портретом. Валерия Золотухина это даже возмутило и он записал в своем дневнике: «Что это за гастрольный буклет – на первой странице замечательный отдельный Филатов? Что он представляет? Какой театр? Свою сказку, театр одного актера? Какие-то границы есть?»

Но зря так взъелся на коллегу Золотухин. Филатов имел право быть вынесен на первую страницу рекламного буклета, поскольку из всех актеров «Таганки» на тот момент был самый раскрученный. Его сказка про Федота-стрельца гремела на всю страну, про него писали все центральные и провинциальные газеты, а его фотографии от Всесоюзного бюро пропаганды киноискусства ценой 6 копеек (где он стоит со скрещенными руками в темно-синем пиджаке) продавались во всех киосках «Союзпечати» от Москвы до Магадана. Золотухин этим похвастаться не мог.

Как ни странно, но 11 сентября Золотухин записал в своем дневнике уже совсем иные строчки: «Вчера вечер провел у них – Филатовых-Шацких. Ленька читал свои стихи, а потом рассказывал, цитируя, пьесу по М. Салтыкову-Щедрину. Показывал убийственно смешно. Я хохотал так, что позвонила горничная – нарушаю покой жильцов. Я люблю их, и Леньку, и Нинку. Мне с ними хорошо, хотя я абсолютно не согласен с Ленькой все по тем же злосчастным пунктам: Эфрос, Любимов и пр…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.