На плацдарме

На плацдарме

В тот день, когда Нежурин пришел на огневую после напрасных поисков бумажника, там было тихо. Командир орудия, правда, предупредил, что прошлой ночью по кукурузе подобрались немцы и швыряли гранаты, однако бойцы, успокоенные тишиной, не закопали, как обычно, боеприпасы в землю. Связист Капустин вообще вырыл себе окоп в два штыка лопаты глубиной и больше не стал копать:

— Не стреляют же! Что зря суетиться?

Но на второй день обрушились, изнуряя воем, мины. Они подорвали ящики со снарядами. Капустина присыпало землей. А на третий день ранило Москаленко, Власова и Яблочкина.

«Однажды остался я у орудия один, — вспоминает Нежурин. — Все вышли из строя, а командир ушел за обедом. И тут, как из-под земли, на расстоянии метров двухсот появились немцы. Наши пехотинцы — новобранцы из Полтавской области, еще одетые в штатское, — растерялись. Из погреба выскочил командир взвода. Кричит мне:

— Стреляй! Что ты ждешь?!

Не хотелось мне демаскировать орудие, да делать нечего. Выскочил из укрытия, раскидал ветки и — за снарядами. Бегу, хватаю, протираю, заряжаю, навожу и стреляю. И такая ярость накатила при виде фашистов, уходящих из-под носа, что не до вражеских снайперов, мин, снарядов. Только о своих снарядах и думаю. Выстрел. Недолет. Второй — левее цели. Наконец — цель! Палю еще и еще. Оставшиеся в живых фрицы ускользнули в кукурузу.

Подошел с обедом командир орудия сержант Бурдин. Полное ведро супа с мясом. А мне еда не лезет в рот. Вытираю пот со лба. Позвал пехотинцев. Подошли. Едят. У них аппетит не пропал».

Кварталы Бородаевских хуторов начинались от берега Днепра — садами, огородами, а заканчивались грунтовой дорогой, за которой местность поднималась вверх. Всего кварталов было семь. Последний отделялся от остальных глубоким и крутым оврагом. Через него переброшены три мостика.

Возвышенность, начинающаяся за хуторами, словно обнимает их, поворачивая к Днепру. Наверху — немцы, а позиции наших войск — внизу, в самих хуторах. Враг никак не ожидал, что форсирование реки начнется в этом месте. Оборона здесь у него была слабее. Потому и удалось загнать фашистов на высоты. Но придя в себя, они обрушили на крохотный плацдарм танки, самоходную артиллерию, авиацию, пехоту. Одна за другой шли бешеные атаки, попытки сбросить советских бойцов в Днепр. Вспоминая эти дни, Нежурин писал:

«В затишье между атаками на высотах появлялись по одному, по два «фердинанды», «тигры». Враг провоцировал нас на выстрелы, стремясь определить, где стоят наши пушки.

Однажды — мы были ошеломлены — враги пошли на нас с криками «Ура». Это пустили власовцев. Кричали громко, наступали нагло, но и убегали быстро, понимая, что в плен им попадать нельзя.

Каждый новый день держаться было все тяжелей. Расчеты и пехота заметно редели. Боеприпасы подвозить через Днепр было сложно, и их порой не хватало. А фашисты все усиливали натиск. Бомбы сыпались нескончаемо.

Начинался день, и вместе с ним начинался ад. В ушах стоял несмолкаемый вой мин, снарядов, грохот взрывов. Гарь мешалась с трупным смрадом. Стояла сильная жара, хотя и был конец сентября.

О день! Какой ты длинный и жуткий! Когда же придет ночь, чтоб можно было слегка отдохнуть.

О ночь! Как ты желанна! Твоя прохлада приносит силу и бодрость. Можно свободно пройтись по земле, где-нибудь на чердачке хаты найти табачку, полюбоваться лунной дорожкой на глади Днепра. Тихо. Только нерезкий, отдаленный шум переправы, не смолкающий ни на миг. И вдруг — пулеметная трескотня, огненные трассы над водой. Или — гул мотора ночного воздушного разведчика, его ракета, медленно сгорающая в воздухе.

Ночь — это жизнь, но она коротка. Не успеешь забыться сном — наступает день, несущий кому-то смерть. Только воздух начнет сереть — возникает, вначале редкая, минометная перестрелка. Потом обрушивается артобстрел. А там жди атаку.

Взойдет солнце, и возрождается шум моторов. Поднимаются наши воздушные патрули, летят звенья штурмовиков, прозванные немцами «черной смертью». Не задерживаются и звенья вражеских бомбардировщиков. Завидя цель, они перестраиваются в цепочку и входят в пике с выпущенными шасси, словно гигантские хищные птицы с растопыренными когтями. Отделяются от самолетов черные зерна и стремительно со свистом несутся к земле. Миг — и кругом черно. Дым, пожар, крики, стоны.

На протяжении всего дня смерть вершит свой посев. Нет ни одного квадратного метра, не усыпанного осколками. Вокруг огневой земля изрыта, издолбана, словно прошелся по ней гигантский пестик…»