Оборонительные бои на Никопольском плацдарме

Оборонительные бои на Никопольском плацдарме

Добравшись до Никополя, на вокзале мы уже очень скоро увидели, что за командующий командовал на этом плацдарме. Если на вокзалах в Германии стены украшали исключительно нацистские лозунги вроде: «Колеса должны крутиться для победы!» или «Тихо! Враг подслушивает!», то здесь на всех стенах были вывешены приговоры жестокого и деспотичного генерала Шёрнера. Здесь мы прочитали, например, смертный приговор, вынесенный офицеру, который вез на своем грузовике не важный военный груз, а матрасы. Смертный приговор обер-ефрейтору, который отстал от своего подразделения и сразу не присоединился к первому же воюющему отряду (может быть, в шуме боя!). Один унтер-офицер, заразившийся венерической болезнью, получил 20 лет тюрьмы. И так далее. Про Шёрнера ходило много историй, в которых говорилось о его самоуправстве и жестокости. Так, например, в одной из них рассказывалось, как своего шофера Шёрнер то повышал в звании, то разжаловал, в зависимости от того, понравилась ему поездка или нет. Одного ротмистра и его денщика, служивших до этого в кавалерии и подъехавших к нему на лошадях, он отправил в пехоту. Сначала, после рапорта ротмистра, Шёрнер приказал сразу же отправить в пехоту денщика. На замечание ротмистра: «Извините, господин генерал, мне полагается денщик…» — последовал приказ: «Вы тоже — в пехоту!»

Как уже говорилось, танкисты в бою носили пистолет на шнуре, пропущенном вокруг шеи или прицепленном к погону. Вне танка его носили в кобуре, и, как правило, он был не заряжен. Носить заряженный пистолет было небезопасно. Было много случайных ранений по неосторожности, особенно во время чистки. Чтобы пистолет не ржавел, его обычно оборачивали в промасленную тряпку. Когда Шёрнер встретил солдата из 12-го эскадрона, то приказал ему:

— Выстрелите немедленно в воздух!

Открыв кобуру, солдату пришлось сначала вытаскивать оружие из промасленной ветоши. Потом, пока он заряжал пистолет, Шёрнер влепил ему 21 сутки ареста на строительных работах. Потом спросил:

— Какое соединение?

— 24-я танковая дивизия.

— Наказание с вас снято!

Все это примеры власти командующего на войне, обладающего неограниченными полномочиями.

Из Никополя мы поехали на танках на фронт и переправились через Днепр с его рукавами по деревянному мосту, наведенному саперами. Наша дивизия на Никопольском плацдарме участвовала во многих тяжелых боях. Поскольку у меня был аттестат, то главному фельдфебелю показалось, что я хорошо пишу сочинения. Поэтому я должен был помогать вахмистру нашего эскадрона в его писательском творчестве, чтобы сочинить статью о боевых действиях для газеты. Я взялся за карандаш и описал необычный, с моей точки зрения, день боев: «Бронекавалеристы 12-го эскадрона 24-го танкового полка никогда не забудут, как они в тяжелый день контратак менее чем за час подбили 28 танков противника, не потеряв ни одного своего. Холодным зимним днем густая пелена тумана покрывала главную линию обороны. 12-й эскадрон под командованием обер-лейтенанта Венцеля получил задачу занять засадную позицию за главной линией обороны. Враг в течение получаса ожидания вел сильный артиллерийский огонь по немецким позициям. Это был верный знак, предвещавший новую акцию противника. Каждый командир исправного танка 12-го эскадрона ждал приказа по радио. Командиры то и дело руками протирали смотровые приборы и прицелы, через которые они наблюдали за местностью и которые постоянно запотевали от дыхания. Медленно туман рассеялся и открыл серо-голубое небо зимнего дня на востоке. Постепенно артиллерийский огонь ослабел. Вдруг в наушниках послышался голос командира: «11 часов. Вражеские танки. Эскадрон, вперед!» Танки сразу же двинулись в направлении высоты, где в своих окопах сидели гренадеры. И что же мы вдруг увидели? Тридцать вражеских танков ехали наискось по отношению к нам на позиции гренадеров. По приказу «Огонь!» каждый из нас знал, о чем идет речь: «Не только стрелять, но и попадать!» С грохотом и скрежетом снаряды попадали в цели. Но вражеские танки и САУ продолжали двигаться на позиции гренадеров. Гренадеры, чувствовавшие себя под нашей защитой, пропустили вражеские танки через свои позиции и начали бой со следовавшей за ними пехотой. Взвод вахмистра Блонски сдержал основной натиск противника и подбил треть вражеских танков. Командир эскадрона заметил, что правый фланг не полностью участвует в бою, поэтому вахмистр А. получил для своего взвода приказ уйти с правого фланга на левый, удлинить его и усилить. Теперь наступающий противник был остановлен сосредоточенным огнем орудий 12-го эскадрона. Из тридцати танков было подбито двадцать пять. Остальные пять стали отступать. Во время отхода удалось подбить еще три танка. Вахмистр А. увидел на левом фланге много стоящих русских танков. Несколько членов экипажей осмотрели их и установили, что два Т-34 еще исправны. В тот день 12-й эскадрон нанес тяжелый удар намного превосходящим силам противника и за 22 дня боев смог довести число подбитых танков до 132». Р. Хинце написал об этом дне боев: «На стыке 258-пехотной и 3-й горнострелковой дивизий танки противника совершили прорыв, который привел к временному кризису на этом участке. Сразу же выделенные для контратаки части 24-й танковой дивизии устранили опасность, подбив 27 танков противника». Офицер оперативного отдела штаба дивизии подполковник Х.Х. фон Кристен после войны рассказывал мне о перехваченной 25 декабря русской радиограмме: «Немцы сегодня идут пьянствовать. У них сегодня Рождество».

Мы теперь должны были вести бои на Никопольском плацдарме во время суровой русской зимы, при ледяном ветре. Наше зимнее обмундирование состояло из зимних маскировочных костюмов с капюшонами. Они были на вате, и их можно было выворачивать и носить на белую или на серо-зеленую сторону. Хотя они в некоторой мере защищали от холода, мы все равно часто мерзли. Поэтому в передышках между боями я просил механика-водителя: «Запусти мотор и дай газу!» Тогда я снимал свои кожаные сапоги (на свой размер валенки я получить не смог) и ставил их для прогрева на выхлопную трубу. Внутренность танка мы согревали мощной бензиновой паяльной лампой, снабженной воздушным насосом и дававшей сильное пламя. Во время боев нас, солдат, не наказывали больше за грязный воротник рубашки или испачканную куртку. И даже не обращали внимания на то, что одежда от головного убора до брюк, особенно по сочетанию, уже не соответствует уставу. Как показывают многочисленные фотографии, теперь сам солдат определял, носить ли ему куртку на зеленую или на белую сторону, черную куртку с пуловером или без него, тиковую куртку с маскировочными или черными брюками, ботинки на шнурках или сапоги, пилотку или танковую шапку, серую, зеленую или черную рубашку, или как было в моем случае — пистолет или фотоаппарат. Когда мой эскадрон в Никополе по приказу командира выехал специально для фотографирования, то я вынул фотоаппарат из кармана униформы, где обычно находился пистолет. Никто из многочисленных начальников, присутствовавших на фотографировании, включая строгого главного вахмистра, не спросил меня, где мой пистолет. Но когда надо было представляться по случаю убытия в отпуск, приходилось приводить обмундирование в порядок.

«Фольксваген-кюбельваген» журналистов на Никопольском плацдарме. На крыле видна эмблема 24-й танковой дивизии.

Из-за многочисленных боев в наших танках IV, значительно более капризных, чем русский Т-34, возникало много неполадок. Приходилось все чаще заказывать запчасти. Командование необходимого числа не давало. Наш главный фельдфебель думал, как можно преодолеть эту нищету на запчасти. Тогда он вспомнил о старом, зарекомендовавшем себя в веках методе подкупа. Он отправил технически подготовленного вахмистра-радиста с пятью сопровождающими солдатами в Магдебург, в управление вооружений сухопутных войск. Но они ехали за запчастями не с пустыми руками. Главный фельдфебель нагрузил их таким количеством коньяка и шампанского, которое присылали в наш обоз из Франции, которое они могли унести. Таким образом, весь их багаж состоял исключительно из алкогольных напитков. Когда команда вернулась, она не только привезла с собой три вагона запчастей, но и несколько новых танков. Главный фельдфебель, гордо выпятив грудь, докладывал командиру полка о получении большого количества запчастей и о новых танках.

«Штайер-1500А» старой модели с командирским флажком. Им пользовался командир эскадрона.

Ответ командира полка оказался пророческим:

— Обер-вахмистр С., мы достаточно давно знаем друг друга, и сейчас я скажу вам: если дела обстоят так, что теперь уже не Главное командование Вермахта выделяет нам танки, а вы покупаете их за шнапс, то войну мы проиграли!

Мой танк — теперь 1244 — в боях под Никополем неоднократно получал попадания и останавливался. Однажды снаряд ударил в наклонную переднюю броню и не причинил вреда. В другой раз, 16 января 1944 г., во время налета «швейных машинок», во время которого русские бельевыми корзинами бросали мелкие бомбы, отчего многие гренадеры, шедшие рядом с нашими танками, получили ранения, одна бомба попала точно в середину нашей пушки.

Командирский танк 1251 в перерыве боев на Никопольском плацдарме.

При сильном морозе по степи свистит ветер. Экипаж одет в двусторонние куртки. На навесных щитах видно цеммеритовое покрытие, защищавшее от магнитных мин и зарядов.

У экипажа было впечатление, что он сидит в центре самого взрыва: грохнуло со всех углов, огромное количество искр осветило внутренность танка. Но действие, произведенное на нашу пушку, было небольшим: едва заметная вмятина была единственным повреждением. Однако пришлось менять пушку и на некоторое время отправляться в тыл. Мы снова могли немного отдохнуть.

Разведчики рядом с нами. Во время контрудара 14.1.1944 г.

Командная бронемашина Sd.Kfz 251/3 с двумя звездообразными антеннами. В щите отсутствует пулемет. Обычная нехватка бортового вооружения.

Во время короткого пребывания в мастерских экипаж 1244-го смог снова хорошенько выспаться, и у меня было время, чтобы писать. Своей матери о последних боевых днях я сообщал: «Два дня русская артиллерия била по нам как бешеная. Можно было радоваться, что, по крайней мере, сидишь в танке, так как снаружи летело полно осколков». Там же следовала приписка, что я уже «целую вечность» (с 12 декабря 1943 г.) не получал почты. Родина в ужасные дни войны всегда оставалась точкой опоры. Если не было писем из дома, то не хватало чего-то такого, обо что можно опереться. Впадали в депрессию. Так, через 5 дней я написал письмо с новым упоминанием о том, что жду почту с 12 декабря 1943 года (и Рождества), которое звучало с настоящим разочарованием.