Михаэль Брюннер На танке через ад. Немецкий танкист на Восточном фронте

Михаэль Брюннер

На танке через ад. Немецкий танкист на Восточном фронте

Трудовая повинность

После того как завершилась кампания во Франции, непобедимые до тех пор немецкие войска торжественным маршем проходили по Фрайбургу (Брайсгау), а многие мальчишки, стоявшие по сторонам улиц, страстно желавшие стать такими же героями, маршировали за их строем. Я тоже видел это, как и многие другие зрители, махавшие солдатам, дарившие им цветы, приветствовавшие их из окон домов, «украшенных» флагами со свастикой, и не избежал чувства воодушевления. Когда я в те времена слышал по радио в специальном сообщении о сороковой победе летчика Мёльдерса, то сразу же шел к матери, чтобы с энтузиазмом рассказать ей об этом «подвиге». Но она совершенно не хотела ничего знать о военных подвигах и только резко отвечала: «Ну и что? Это же только удлиняет войну».

Многие ли могли тогда так думать? Конечно же, нет. Отец мой к тому времени уже умер. До Первой мировой войны он был унтер-офицером резерва саксонской конной артиллерии и всегда питал определенную симпатию к военной службе. Во время Первой мировой войны он был назначен директором газового завода, поэтому его не призвали. Однако как-то раз на своем автомобиле он поехал на фронт и привез оттуда фотографию английского танка. И хотя еще в 1908 году вступил в масонскую ложу, он и во времена Гитлера сохранял прежнюю любовь к военной форме и военной службе. Смерть в начале 1938 года уберегла его от переживаний, связанных с конфликтом между масонской идеей и нацистским государством.[1]

В отношении меня его ранняя смерть также уберегла от разочарования, что я, несмотря на аттестат о среднем образовании, после четырех с половиной лет военной службы вернулся с войны лишь мелким унтером, а не блестящим офицером. Хотя, быть может, это бы ему открыло глаза на то, что лучше иметь сына, вернувшегося с войны солдатом, но живым, чем сына офицера, «погибшего смертью героя».

Мое решение пойти добровольцем в Вермахт имеет мало общего с этими переживаниями и представлениями. Хотя я сначала тоже был воодушевлен блестящими победами над Польшей и Францией, причина записаться добровольцем заключалась прежде всего в моей не слишком успешной учебе в школе. Хотя она и была удовлетворительной, но обещала некоторые трудности в получении аттестата. Во время войны, будучи учеником выпускного класса, при поступлении в Вермахт я мог получить аттестат без экзаменов. В 17 лет я использовал эту возможность, записавшись добровольцем в Вермахт. Так, хотя я несколькими месяцами раньше моих одноклассников попал в Вермахт, но, как увидите позже, из-за очень долгой службы в запасной части на фронте я оказался не раньше их.

1 октября 1940 года я должен был надеть не серо-полевой мундир Вермахта, а коричневую форму трудовой службы. Первый лагерь трудовой повинности находился на опушке леса поблизости от деревушки Вурцельхофен под Регенсбургом, по тем условиям довольно далеко от дома. Здесь началась первая муштра.

Фюреры трудовой службы, определявшие мою жизнь в течение следующих двух месяцев, были пошлыми, иногда глупыми, не испорченными культурой людьми, вели себя примитивно и мелко. На вопрос фельдмайстера (лейтенанта): «Профессия?» я ответил: «Абитуриент». На что он заметил: «Никакой».

Под властью фюрера трудовой повинности: проверка сапог и униформы. Проверка, все ли гвозди в подметке на месте. Рабочие с лопатой носили в ранце и сухарной сумке все свое имущество.

Такое представление, что абитуриент — не профессия, хотя и было, по существу, верным, но не могло быть простым утверждением. Оно скорее отражало его предрассудки против социального слоя. Тому, кто позднее может стать немного «лучше», следовало не сильно, но вполне определенно показать, кто сейчас является настоящим господином. При этом фюреры трудовой службы были начальниками в не имеющей значения, более чем второсортной нацистской организации, которая Вермахтом вообще полностью не воспринималась. Позднее, во время рекрутского обучения в Вермахте, я нередко встречал такую реакцию на «профессию абитуриент». Но там уже не удовлетворялись упомянутым утверждением «никакая», а намекали абитуриенту приказом: «Ложись!», что сам он — «ничто». Все это было частью системы, постоянно унижавшей морально и воспитывавшей из нас безвольных солдат.

После начальной подготовки, заключавшейся в почти армейской строевой муштре, при которой вместо винтовки использовалась лопата, мы приступили к настоящей трудовой деятельности. Мы должны были работать в лесном хозяйстве князя Турн-унд-Таксиса. Работа включала валку деревьев, обрубку сучьев, распилку бревен, очистку их от коры и погрузку. Мы быстро поняли, что чистить стволы от коры и обрубать сучья гораздо легче, чем валить деревья. Каждое утро для нашего отряда кучей выкладывались инструменты. По команде мы бежали к ней и выбирали инструмент. Тот инструмент, который удавалось выхватить, и определял характер труда и весь рабочий день.

В группу вместе со мной попал мой друг из Фрайбурга. Каждое утро мы бежали к куче инструментов, чтобы выхватить из нее инструмент для более легкой работы не только для себя, но и для друга. Благодаря такому быстрому выбору в начале дня нам удавалось работать почти всегда вместе и выполнять работу полегче, которая была все же достаточно тяжелой для семнадцатилетних мальчишек. После шести недель трудовой повинности на лесоповале отряд перевели в окрестности Кама, где мы строили бараки для служащих-женщин. Там я получил повестку в Вермахт.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.