Единая нить

Единая нить

Метели кончились. «Играет солнце, тает последний снег, распушилась почками лоза. Зачернела пахоть, покрываясь паром. Весной запахло, и все повеселело. Начали слетаться птицы, заполняя пением воздух. Слушая их, мы забывали об ужасах войны, страданиях. Словно ничего этого и не было. Но на дороге вставало очередное сожженное село — одни печи да саманные стены, — и сразу возвращались из облачных мечтаний на землю», — писал В. Нежурин.

Весна наступила, а легче не стало: дороги разбухли. Вспоминая это время, Нежурин писал:

«Ночью в дождь приходилось по нескольку раз отцеплять орудие, вытаскивать из грязи сначала его, потом машину. Предварительно ее необходимо разгрузить: стаскиваем бревна для накатов блиндажей — возили с собой, потому что в украинской степи не сыщешь леса. Стоя по колено в воде, передаем ящики со снарядами.

Как-то остался я на дороге один на один с пушкой: машину и людей забрали, чтоб вытащить застрявшее в грязи орудие. Утро уже в разгаре. Смотрю, идут по дороге ученики в школу. И вспомнились ученические годы, будто потерянный рай. Вымученный за ночь, вымокший, грязный, я подошел к луже и вымыл руки, чтоб не так пугать детей. Засунул их в рукава шинели, и они вновь стали грязными.

Но вот вернулась машина, подцепили пушку и поехали в город. Командиры остановили машины у базара. Я купил бумаги, карандаш, два пирога. Увидел на прилавке кусочками порезанное сало.

— Сколько стоит? — спросил.

— Пятьдесят, — отвечает женщина.

— Дорого, — говорю. — У меня всего сорок. Женщина посмотрела на меня жалостливо и отдала сало за сорок рублей. Да еще один кусочек добавила.

Город остался позади. Вот и место, где приказано занять позиции, — чистое поле.

Роем блиндажи. Перекрываем накатом. Устанавливаем печки и растапливаем их запасом привезенных дров. Скоро ужин. Устали так, что нет сил его ждать. Даже не стали искать соломы — легли на землю и заснули как убитые. Утром проснулись сухими. Солдатское тело горячее — высушило одежду лучше печки.

Война научила нас всему. Главное — не унывать. Нет хлеба — есть гармонь. Сегодня плохо — завтра будет лучше. Не унывать, но и не забывать, что все утраты — от врага. Он совершил столько жестокостей, зла, что перестал быть человеком. Поэтому первая мысль при виде фашиста — убить. И нет ни жалости, ни страха».

На пути к городу Ровно остановились в селе близ Первомайска. Зашел Василий Нежурин с другом в хату, чтобы согреться, а хозяйка:

— Та, можэт вы, хлопцы, голодные? — И сразу за рогач да в печку. — Сидайте, пообидайте. Та ни гнивайтесь: чим богаты, тим и ради.

— Да не беспокойтесь, мамаша, — замялись мы, а в душе — море благодарности женщине за ее догадку и доброту.

Так было по всей Украине. В селе Ковалевка хозяйка обстирала нас, семерых солдат. Несколько дней варила нам по чугуну картошки. То же — и в Первомайске, и во Врадиевке Одесской области. Везде женщины встречали бойцов слезами радости. Старались накормить и обсушить, не разбирая, кто ты — русский, татарин, казах», — вспоминает В. Нежурин.

Еще до Кировограда расчет, в котором сражался Василий, пополнился двумя новобранцами. Один из них казах Такиров, другой — кумык Дибиров.

На вопрос: «Откуда вы прибыли?» — новобранцы ответили: «Из Гурминчуга». Долго ломали головы бойцы, наконец поняли: из Кременчуга.

Начали грузить в повозку ящики со снарядами — новички вдвоем один ящик уложить не могут. Как же в машину грузить станут? «Ну и пополнение!» — качали головами бойцы.

Однако новобранцы приспособились быстро. И ящики на машину забрасывали ловко, и окопы копали не хуже других. Особенно интересен Дибиров. Стоит на посту, закутанный в шубу, и поет так громко, что в блиндаже слышно. Когда сменился, пристали к нему ребята: о чем пел?

— О чем, о чем?.. Да ни о чем!

— Ну, а все же? — не отставали от него. Засмущался Дибиров:

— Плохой песня пел. Стою здесь, мерзну. Кушать хочется. А дома папа, мама чай пьют, шашлык кушают, кишмиш… Вай, хорошо!

Смеялись бойцы, но по-доброму, чтобы не обидеть товарища. Спрашивали:

— Письма из дому получаешь?

— Сестра, учительница, пишет.

— А ты ей?

— Нэт! Нэ умэю.

Нежурин помогал Дибирову писать письма домой. В такие минуты думалось ему, что советские люди разных национальностей несут в себе что-то общее, родное. Они словно связаны одной нитью, хотя не похожи друг на друга и внешностью, и языком, и обычаями.