Чужие на своей земле

Чужие на своей земле

Соотношение сил под Харьковом не оставляло надежды на то, что город можно будет удержать. Нужно было выводить войска из ловушки, которая вот-вот захлопнется. Чтоб выйти с наименьшими потерями, чтоб не дать фашистским танкам смять отступающие колонны, удар на себя должны принять артиллеристы.

Одна из батарей — пятая — была выдвинута вперед для обороны станции Люботин. 10 марта в журнале боевых действий бригады появилась скупая тревожная запись: «Противник занял Люботин. Сведений от оборонявших его нет». Что же произошло?

Враг наступал танками. Передние взрывались, горели, но идущие следом не снижали скорости. Так движется туча саранчи. Ее давят, кромсают, а она занимает все новые и новые пространства.

Ненадолго смогли артиллеристы задержать бронированную саранчу. Однако времени хватило, чтоб вывести из этого места основные силы. Сама батарея, вернее, то, что осталось от нее — девятнадцать бойцов, — попала в окружение. Стремясь оставаться незамеченными, двинулись в сторону города Мерефы. Там слышались взрывы, шел бой.

Путь дважды преграждали немецкие автоматчики. Пробиться не смогли и вынуждены были свернуть в сторону Харькова.

Где тыл, где передовая — определить непросто. В одних селах, не занятых немцами, жители стремились обогреть и накормить красноармейцев. В других — враг встречал свинцом. Местность напоминала собой слоеный пирог: полоса наших, полоса немцев. В такой обстановке нападения можно было ожидать с любой стороны.

В одном из сел Халтурин с другими офицерами батареи расположился на ночлег в хате, где жила мать с тремя детьми — девочками от трех до пятнадцати лет. Старшая взяла ведро и пошла за водой к колодцу. За ней увязались младшие. Не успели они выйти, как послышался вой немецкого самолета. Мать выскочила на улицу. Раздался оглушительный взрыв, и сразу же — короткий и жуткий крик женщины.

Батарейцы выбежали из хаты. Хозяйка сидела возле воронки и прижимала к лицу детское платьице, точнее, лоскут от него. Волосы ее побелели, а глаза… Тот, кто видел эти глаза, никогда не сможет позабыть их выражение.

Взгляд матери впивался в каждую пядь земли в надежде увидеть хоть одного ребенка, живого или мертвого. Но остановиться ему было не на чем. И она подняла глаза к небу — туда, где гудел самолет с крестами на крыльях, который сбросил всего одну бомбу и распылил три детских тельца…

На окраине Харькова батарея Халтурина встретилась со штабом артполка. В это время немецкие танки уже оказались в центре города. Халтурин получил приказ: прикрыть с тыла наши части, прорывавшиеся из окружения.

Задачу батарея выполнила. Георгий Алексеевич принял приказ отходить. Весенний лед болота, лежавшего на пути, проломился под одной из пушек. Глубина небольшая, однако лошадь тщетно била копытами, стремясь выбраться на лед.

— Пристрелить лошадь! Пушку вывести из строя! — приказал Халтурин.

Короткий выстрел оборвал муки животного. С пушкой — сложнее. На поверхности воды — только ствол. Придется нырять. Наводчик орудия начал молча стаскивать с себя одежду. Для того чтобы снять замок, надо погрузиться в воду с головой.

И вот уже старшина протирает смельчака спиртом, а тот, замерзший так, что перехватило голос, показывает пальцем на свой рот: дескать, неплохо бы и вовнутрь.

Возня с пушкой не прошла даром. Немцы, воспользовавшись заминкой, восстановили заслон. Пришлось пробиваться под огнем. Прорвались, но оказались еще в одном довольно обширном кольце врага.

Снаряды кончились. Горючее истрачено до последнего литра. Уничтожили орудия и начали пробираться к своим. По пути прибивались бойцы из других разбитых частей.

Шли крадучись по своей земле. Прятались в лесах и оврагах. У всех была одна мысль: выйти и продолжить сражаться.

Весна — нелегкое время для организма. Все витамины на исходе. Ноги в валенках — постоянно сырые. А тут еще навалился голод.

Деревни, встречавшиеся на пути, заняты врагом. Там курты и фрицы, испытывая необычайный подъем духа, гонялись за курицами, вламывались в хаты с криком: «Куры?! Яйки?!» Оправившись от недавнего поражения, фашисты стремились наверстать упущенное и устанавливали на чужой земле свой незыблемый, как им казалось, порядок, который обрекал местных жителей на рабство, а представителям «высшей расы» предоставлял всевозможные блага.

Жители оккупированных деревень хоть и бедствовали, но отдали бы последнее, чтоб накормить родных солдат. Как ни хотелось идти в деревню, занятую немцами, а пришлось бы — не попадись на пути разрушенное село. В уцелевшем сарае обнаружили немного жмыха. На нем и продержались, съедая в день на человека по кусочку величиной со спичечный коробок.

Шли в основном ночами, в дневное время отсиживались, чтоб не привлекать к себе внимание немцев. Однако как-то раз немцы чуть было не вышли на лагерь красноармейцев.

В ожидании ночи бойцы притаились в лесу. Где-то не так далеко слышался шум моторов. Видимо, там стояла вражеская танковая часть. Соседство неприятное. Но деваться некуда. Надо ждать.

Вдруг совсем рядом на тропе послышалась вражеская речь. Часовые донесли: идут два немца и с ними старик украинец. Халтурин приложил палец к губам, показал жестом: лечь! Все ткнулись в сырой ноздреватый снег. Среди измотанных бойцов были простуженные. Как никто из них не чихнул, не кашлянул? Этому Георгий Алексеевич удивляется и сегодня.

Немцы прошли, ничего не заметив. Однако напряжение с бойцов спало лишь с наступлением сумерек. А когда тьма сгустилась, двинулись в путь. Его пересекла дорога, по которой фашистские патрули сновали на мотоциклах. Засекли время, когда дорога бывает пуста, — нет, не успеть перейти.

Халтурин выбрал нескольких бойцов — из тех, кто отличился в боях смелостью, ловкостью. Так образовалась группа захвата. Она подошла к самой дороге и, внезапно выдвинув лесину, сковырнула мотоцикл.

Фашистов, пролетевших кувырком несколько метров, добили ножами. Прислушались: тишина. Только поскрипывает еле слышно крутящееся колесо мотоцикла, лежащего на боку…

Как-то утром вышли на поле со стогами.

— Вот и гостиница с номерами, — пошутил кто-то. Прошли немало. Ноги гудели, так что стога — кстати.

Но из одного показалось дуло автомата, а затем и сам человек в шинели с оторванными нашивками.

— Проходите! — приказал он.

— Кто вы? — спросил Халтурин.

— Я майор. Проходите дальше!

— Предъявите удостоверение! — потребовал Георгий Алексеевич.

— Я сказал: проходите! Или буду стрелять!

— Вы не майор, а дезертир! — крикнул лейтенант.

Дуло автомата угрожающе повернулось в его сторону. Что за человек? Вероятнее всего, трус, который решил сдаться врагу. Ну, а если выполняет задание?

— Прижучим предателя, товарищ лейтенант? — предложил один из бойцов.

— Не стрелять! — сказал Георгий Алексеевич. Злость кипела в нем. Халтурин шел в офицерской форме со всеми знаками отличия. По дороге прибивались бойцы других разбитых частей. Георгий Алексеевич брал только тех, кто сохранил документы и оружие. На рукавах комбата и восемнадцати подчиненных ему истребителей танков красовался ромб, на черном поле которого — золотистые перекрещенные стволы пушек. За эмблему, как и за билет коммуниста, фашисты расстреливали. А этот — из стога — видимо, перелицевался… Злость кипела в душе. Но пока есть хоть малейшее сомнение — нельзя выносить смертный приговор.

Так и прошли это поле без привала. Через пару дней вышли к глубокой балке, на дне которой заметили большую группу людей. Тотчас залегли по краям, приготовились к бою. В балке тоже зашевелились, попрятались.

— Кто вы? — крикнул Халтурин сверху.

В ответ донеслась крепкая русская брань, которая прозвучала дороже иного приветствия: свои! Тоже окруженцы.

Такие встречи случались не раз. Группы сходились, обменивались информацией, выясняли: нет ли однополчан — и расходились.

На шестые сутки, лунной ночью, вышли к просеке, по которой двигались патрульные с автоматами. Темно. Не видно: свои или немцы? Лейтенант жестами приказал группе лечь и приготовиться к бою. А сам двинулся к патрульному.

— Стой! Кто идет? — прозвучало в ночи на русском языке.

Так отряд, выросший до шестидесяти трех человек, вышел в расположение седьмой гвардейской армии, которая держала оборону в районе Чугуева. Отсюда девятнадцать бойцов направились в Новый Оскол, где дислоцировалась бригада.