16. Женщины
16. Женщины
Более подробно о поездках Юрия Морозова я написала в «Наших днях». Конечно, случались встречи с женщинами, тем более, что всегда многочисленны «батальонные» девушки, таскающиеся за известными музыкантами по городам, охотницы за знаменитостями. Об этом замечательно написал сам Юрий в «Парашютистах».
Но в юности женщины для Юры были поистине высшими существами, загадочными, прекрасными, всё понимающими, тонко чувствующими и романтичными. Снисходительное отношение к женщине, в его представлении уже как бы наделённой меньшим количеством разума и душевного полёта, появилось много позже. Юра хотел нравиться женщинам, а нередко стремился и покорять.
В ранний период нашей совместной жизни он много помогал мне по дому, даже стирал, потому что не хотел, чтобы меня захватывал быт. Но постепенно музыкальное творчество и работа стали всё больше отнимать его. Только летом, живя в палатке в нашем любимом Карабахе, в крымском лесу мы хозяйничали вместе. Юра научил меня варить суп «Карабах». Такой суп они варили в конце 60-х, путешествуя с компанией по крымскому побережью. Суть заключалась в следующем: сначала загружались нарезанные овощи — картошка, морковь, коренья петрушки, лук, через некоторое время — небольшое количество вермишели или риса, соль. И когда всё это достигало готовности, то наступал ответственный момент — открывали банку «Килек в томате» и загружали нацело её в варево, добавляя зелени и лавровый лист, если таковые имелись. Через 3–5 минут суп был готов. Юра поддерживал огонь в костре необходимой интенсивности.
Не знаю, как у него происходило всё с другими женщинами, но меня он всегда мерял по себе. Он — волк в лесу, сокол — в высоком небе. И я должна быть волчицей — уметь защищаться, бежать, если надо — кусаться, а иногда птицей взлетать высоко в небо — и видеть, что всё на Земле — только копошение. Я должна была быть вольной, сильной, умной, но самое главное — понимать его с полуслова, нет, даже с полувзгляда.
Когда я писала предисловие к своей первой самодельной книжке стихов, он прочитал его, и в одном абзаце, где было о нём, вставил слово «гуру» (то есть он — мой «гуру»). Тогда я не стала возражать. Юра вообще не любил возражений, а со стороны женщин в особенности. Однако стихи я писала давно, задолго до нашей встречи. И моим «гуру» здесь, скорее, был А. Блок.
Вообще в писательском труде каждый из нас шёл своим путём. Постепенно я поняла, что Юра не просто хотел, а постепенно стал требовать: всепонимания, всепрощения (его, но не меня), высокого интеллекта, достижений в искусстве и к этому непременно внешней красоты и неувядающей молодости!!!
Всё это разумеется, является неисполнимостью для обычного человека и даже для необычного. Он никогда не любил детей и не хотел их иметь. Я трижды могла иметь от него ребёнка. В общем, к середине 80-х наша совместная жизнь оказалась нелёгкой. Но с учётом моей личной в определённой мере ненормальности, я выживала в этой тупиковой для женщины ситуации.
Что он находил в других женщинах? Наверное, то, чего не было во мне или исчезло со временем: юность, повиновение, новизну секса, вообще смену декораций и одежд, которые необходимы большинству мужчин для ощущения собственной полноценности и неувядаемости.
Со второй половины 80-х я иду своим путём, но всегда прислушиваюсь к его советам. Мы по-прежнему вместе обдумываем композиции моих работ маслом, я продолжаю оформлять его диски и книги.
Сложно писать беспристрастно о тех, других женщинах любимого тобой человека. Безоблачными были для нас 1971–1977 гг., 1980–1985. Всё остальное имело «подводное течение», так как на поверхности бурь как бы не было. 1978 год. Жду мужа всю ночь, а его нет до утра. В другой раз не хочу ждать, надеваю новую, только что сшитую длинную юбку и иду в какой-то ресторан на Литейном. Подсаживаются мужчины, несут пошлятину. Бегу прочь. Сижу на скамейке в сквере на улице Некрасова и плачу. Подсаживается простецкий мужик, может, рабочий, может, босяк или алкаш, не знаю. По-простому спрашивает, что случилось? Говорю — муж мне изменил. Он советует: «А ты пойди на кладбище, возьми земли с могилки и посыпь мужу в ноги на кровати. Или эту землю кинь ему в плечо. И забудет он путь к той…» И смешно мне стало, будто и полегчало от этой «народной мудрости». Пошла на Смоленское кладбище, но не за землёй, а помолиться Ксении Блаженной.
И второе воспоминание, связанное с этим периодом. Я опять в этой самой юбке на слайде около универсама на Бухарестской улице. 1979 год. Суровые многодневные голодания Юры и зимой, и весной. Я по возможности придерживаюсь его диет, но голодаю по 2–3 дня от силы. Поэтому и на слайде я удивительно худая. Бегаю за продуктами на рынок, по универсамам в поисках именно того, что рекомендовано в умных книжках для выхода из голодания и для последующих диет. Диета-то была вегетарианская с элементами сыроедения. Юра дошёл до дистрофии. Моя мама плакала после наших визитов к ней на тренировку в бассейн университета.
Весна и лето 1979 г. были прекрасными, если не считать того, что у Юры продолжались временами расстройства пищеварения. Весна прошла в Вырице на Оредеже, где я вела полевую практику у студентов биофака. Мы жили на самом берегу реки в преподавательском доме. Окна выходили на широкий за ГЭС Оредеж. Однажды вечером, особенно тёплым и тихим, розовато-жёлтым на закате, мы катались на лодке. Плыли долго, пока река не стала сужаться, и огромные тёмно-зелёные ели обступили нас с двух сторон. Мы доехали до моста и повернули обратно. Потом фотографировались в парке биостанции на берегу. Вот Юра на коленях среди сосен в чётких наклонённых под закатным углом широких лучах солнца, проходящих между ветвей. Среди берёз на обрывистом берегу — Юра с кудрями до плеч. Поэт. Я — в узкой аллее, плотно посыпанной оранжевым песком. То ли сон, то ли явь.
И ещё из жизни на биостанции. Лабораторная веранда. Тишина. Воскресенье. Все студенты в городе. Биостанция пуста. Мы на электроплитке в колбе кипятим чай. Пьём его с гречишным мёдом, едим свежий творог. Мёд и творог купили в маленьком сельском магазинчике у ГЭС.
Юра в тот период был, наверное, самым худым за всю свою жизнь, похудел на 20 килограммов. И такой он стоит на мостике водной станции у подножья нашего преподавательского дома с верандой. Летом мы отправились на Днепр в Прохоровку. И это тоже были золотые и красивые дни.
В 1984 году я нарушила правило нашей совместной семейной жизни, забеременев от своего собственного мужа Ю. Морозова, что вызвало его молчаливую ярость. По-моему, месяц он вообще не разговаривал со мной. Почти сразу вновь внедрилась в судьбу «женщина 22», улучив удобный момент для состязания. Я и мой ожидаемый малыш не выдержали такого напора событий. Через восемь месяцев ребёнок погиб.
Наверное, мне нужно было быть хладнокровной и все силы бросить на борьбу за него, а не переживать из-за обычной людской подлости. Мир был таким и не изменится. Стоит только вспомнить режиссёра Мейерхольда, прожившего с женой О.М. четверть века, имевшего от неё троих детей и вдруг приславшего ей письмо(!), чтобы она с детьми съёхала с квартиры, так как он въедет туда со своей любовницей 3. Райх. Таких примеров из жизни «великих» творческих людей бесчисленное множество. Я, слава Богу, жила в своей квартире. Но и «женщина 22» в середине 90-х утратила своё былое значение для Юрия. С одной стороны, из-за своего пристрастия к «зелёному змию», но и из-за появления более молодой конкурентки. Появилась некая Ю.Р. из числа «батальонных, пригрупповых» девушек. Если «женщина 22» была младше нас на восемь лет, то новая персона эдак лет на 20–25, а то и 30! Внешне она явилась ухудшенным вариантом «женщины 22». Блондиночка небольшого роста с кошачьим личиком, скошенным назад подбородком и огромными грудями. Возможно, очаровательная и непосредственная в общении? Но главное, новенькая, молодая. Я ничего не знала и не знаю о ней толком. О внешности сужу, так как Юра попросил меня взять девушку поработать натурщицей на моих занятиях в училище. Так что на «обнажёнке» я и узрела все её прелести. Да, нежна, привлекательна для пожившего, скажем откровенно, пожилого мужчины. А мы как раз подошли бы ей в качестве дедушки и бабушки. Надо сказать, что «женщина 22», несмотря на такие недостатки как природная лень, невероятная гордость своей внешностью (рослая, пышная блондинка в молодости), имела много симпатичных человеческих черт — мягкость и доброта характера, искренность, незлопамятность, даже совестливость в каких-то ситуациях… О Ю.Р. я не думала, как о Юриной пассии, слишком мелкий объект в фокусе. Подробностей их отношений я не знаю. То, что я наблюдала, — это пухлые письма, шедшие чередой из города В. Оттуда приходили и посылки с нашими книгами, видимо, данные для прочтения. За бандеролями ходила я, письма отсылала я, поначалу вовсе не глядя в адрес. Ю.Р. какое-то время пробавлялась в Питере, работая натурщицей у нас в училище, а потом в Академии художеств.
Вскоре мне стало не до размышлений об этой девушке. С конца 1998 года Юру плотно настигла болезнь. Пошло лечение, лёжки в больнице, огромное количество домашних дел. Я приносила ему письма от Ю.Р. в больницу, а его письма опускала в почтовые ящики, естественно, никогда не заглядывая даже в распечатанные, открыто лежащие на столе листки. Юру я никогда не спрашивала о ней, а он тоже ничего мне не говорил. И мы жили, как всегда. Более того, когда мне в голову приходила мысль о её роли в жизни Юры, я полагала, что он сам, если надо, примет решение и скажет мне, а пока, раз это доставляет ему радость, новизну, может, обновление жизни и настроя, то вдруг, положительно повлияет и на здоровье! Чего не бывает! Увы, не помогло.
После Юриной кончины, чтобы не искушать себя, я выбросила все её письма, не заглядывая в них. Это было его дело, но не моё. Не будем судить.