Заговорщики в столицах
Заговорщики в столицах
О посылке отборных офицеров — заговорщиков в Петербург, — о чем в своих воспоминаниях пишет Деникин, — я знал уже за несколько недель до открытого восстания Корнилова. Я не знал только, что этим ведает… сам Верховный главнокомандующий.
Уже с середины июля ко мне стали поступать сообщения о подозрительной деятельности некоторых военных кружков. Тогда в распоряжении Временного правительства не было достаточно хорошо налаженного полицейского аппарата. Старый Департамент полиции с его замечательной организацией политического наблюдения был уничтожен. Военная контрразведка при штабе Петербургского округа еще не оправилась после революции и действовала весьма кустарно. При новом центральном управлении полиции (милиции) политического отдела не существовало. Поэтому приходилось пользоваться не столько результатами наблюдения соответствующих чиновников, сколько помощью добровольцев — доброжелателей, а иногда сообщениями людей, действовавших далеко не бескорыстно.
Таким образом, собранные мною сведения вели нити заговора в трех главных направлениях: 1) в Ставку, в Центральный комитет Союза офицеров, 2) в Совет съезда казачьих войск, в Центральные комитеты некоторых других воинских организаций (Союз георгиевских кавалеров, Военной лиги и т. д.) и в кабинеты некоторых политических деятелей и 3) в кружки юнкеров некоторых военных училищ. В особенности много весьма ценных указаний дал один офицер, непосредственно явившийся ко мне. Нити, им указанные, были осторожно проверены и оказались очень ценными.
В общих чертах работа заговорщиков в Петербурге происходила так. Все руководство офицерскими заговорщическими организациями в столице было сосредоточено в руках полковника Генерального штаба де Симетьера[81]. Он получал директивы из Ставки, а средства — от банкиров, еще в апреле, как я уже писал, занявшихся поисками генерала — переворотчика. Незадолго до восстания, когда в наших руках было уже достаточно уличающего этого полковника материала, чины контрразведки явились на квартиру де Симетьера для его ареста. Однако, предупрежденный вовремя, полковник успел за несколько часов до ареста, переодевшись в штатское, уйти из своей квартиры и через Финляндию скрыться за границу. На его место был прислан из Ставки один из самых деятельных участников заговора в Ставке, помощник генерала Крымова, полковник Генерального штаба Сидорин[82].
Организованные конспиративные военные кружки в полках, военных училищах и Морском корпусе должны были к моменту подхода войск генерала Корнилова из Ставки содействовать захвату внутри Петербурга правительственных учреждений и казарм. Отборные же офицеры с фронта, которых, между прочим по требованию генерала Корнилова, отправлял в Петербург генерал Деникин и другие командующие фронтов, образовывали в С. — Петербурге «боевые дружины» для расправы с Советами и с Временным правительством. Посылались они в адрес председателя некоей Военной лиги, генерала, насколько помню теперь, Федорова. Их штаб — квартирой была реквизированная еще до революции для надобностей Военного ведомства огромная гостиница «Астория».
Одно время заговорщики в Петербурге сильно склонялись к «центральному террору», т. е., попросту говоря, хотели меня убить. Сделать это было весьма просто, так как охрана моя была чрезвычайно несовершенна. Да внешняя охрана и не могла предотвратить убийство, ибо сами террористы или имели ко мне свободный доступ, или находились в числе моей охраны. Так каждое утро до начала докладов ко мне являлся полковник Генерального штаба Клерже. На его обязанности было держать меня в курсе событий на фронте. Я выходил к нему в бильярдную, перед кабинетом, обычно один, и мы оставались с глазу на глаз около развернутой на бильярде карты фронта. Получив сведения о том, что он должен застрелить меня, я несколько дней наблюдал за ним во время наших утренних свиданий, ни в чем не меняя порядка встреч. Полковник, вообще очень замкнутый, выдержанный и спокойный, теперь как будто действительно несколько нервничал. Через несколько дней такой острой игры я, прощаясь с полковником Клерже, попросил его больше ко мне не являться… Он не спросил почему; откланялся и исчез…
Героем второго неосуществленного покушения был юноша- гардемарин. На него выпал жребий застрелить меня в Зимнем дворце. Действительно, здесь не то накануне, не то в самый день начала Корниловского восстания внутренний караул должен был нести Морской корпус. Юноша мог выполнить свой «патриотический долг» совершенно наверняка и без всякого для себя риска. Однако в последнюю минуту вместо Зимнего дворца он оказался у своих ближайших родственников. В чрезвычайном волнении, в слезах, он рассказал им всю историю и заявил, что выполнить выпавшего на него жребия он не может. Родственники гардемарина, близкие знакомые одного из высших чинов в Департаменте милиции, отправились туда. Через несколько часов мне все стало известно. Не придавая делу никакой огласки, я приказал только назначить на другой день в наряд на караул вместо Морского корпуса другую воинскую часть. Гардемарин же благополучно вернулся в корпус.
Должен сказать, что сама идея начать восстание с моего убийства была совершенно правильной, ибо только тогда, — сразу и коренным образом расстроив аппарат правительственной власти, — военные — заговорщики могли рассчитывать хоть на какой- нибудь успех. Однако идея эта вовремя не была осуществлена. Конечно, они твердо решили со мной покончить, но, как будет видно дальше, они предпочитали это сделать в обстановке совершенно для них безопасной.
Вообще, мужественные на полях сражения, в конспиративной работе вырабатывавшие генеральный план наступления на Временное правительство, офицеры предпочитали действовать хитростью, они вели все время двойную игру, прикрывая свои действительные намерения официальными приказами высшей военной власти, действовавшей как бы во исполнение повелений правительства. Впрочем, кроме недостатка гражданского мужества — большевики в этом случае были смелее и нападали всегда со стороны и открыто, не прикрываясь никакими служебными званиями и никогда не присягая на верность Временному правительству, — вести двойную игру вынуждали заговорщиков настроения народа и низов армии. Когда?то, подымая восстание против императора Николая I[83], петербургские гвардейские офицеры могли непосредственно и прямо обращаться в казармах к своим подчиненным солдатам. На Сенатскую площадь утром 14 декабря 1825 года офицеры — заговорщики шли во главе своих частей. Теперь в казармах у офицеров — заговорщиков никого не было: там они если и могли приказывать, то только именем Временного правительства, против которого злоумышляли. Даже в казачьих полках, даже в знаменитой конной Дикой дивизии, набранной из кавказских горцев, — даже там, уже во время похода на С. — Петербург, офицеры ни разу не посмели даже намекнуть, что они идут свергать Временное правительство. Наоборот, казакам и всадникам объявлялось, что в Петербурге большевистское восстание, что Временное правительство в опасности, что оно уже свергнуто. Нужно спасать столицу и власть Временного правительства! Если же большевистского восстания тогда не было и не предвиделось, то его можно было и выдумать. Накануне подхода войск генерала Корнилова к Петербургу такие попытки действительно и делались: один из злейших заговорщиков, председатель Союза казачьих войск, оренбургский атаман полковник Дутов[84] сам — по заранее установленному плану — делал попытки подстрекнуть уличную чернь к беспорядкам.
Одновременно с подготовкой из?за угла вооруженного нападения на Временное правительство ближайшие соучастники генерала Корнилова вели в спешном порядке переговоры с определенными политическими кругами и с военными представителями… союзников. Впрочем, как я уже говорил, Ставка, где душой военного заговора был генерал Крымов, мало интересовалась тогда штатскими политическими вопросами. План будущего государственного устройства, будущая правительственная программа «диктатора» вырабатывалась скорее в более спокойных, уютных кабинетах в Москве и Петербурге. Ведь среди бывших членов 4–й Государственной думы — октябристов и конституционных демократов, — среди видных представителей дворянства из Государственного совета было достаточно людей, посвященных в готовящийся переворот. Еще перед Московским государственным совещанием офицеры из Ставки, приезжая в Москву, участвовали в конспиративных собраниях вместе со штатскими государственными деятелями. До сих пор никто из этих людей не смеет сказать публично правду о политической стороне Корниловского движения. До сих пор еще в либеральных и консервативных кругах продолжают — точно зная о том, что заговор был, — твердить о роковом «недоразумении» между Временным правительством и Верховным главнокомандующим, закончившимся катастрофой «по вине Керенского». На самом же деле некоторые очень крупные государственные деятели России были совершенно в курсе намерений генерала Корнилова, и им всемерно — одни сочувствовали, а другие прямо содействовали.
Я не буду приводить здесь все имеющиеся в моем распоряжении по этому поводу данные, напомню только знаменательное письмо (1917 г.) закулисного вдохновителя заговора генерала М. В. Алексеева к П. Н. Милюкову. 8 октября 1917 года, давая показания Следственной комиссии, я говорил: «Мы не можем, по отсутствию розыскной части, дать тех материалов, которые имела бы возможность предъявить вам старая власть. Мы их предъявить не можем. Но для меня, лично, несомненно, что за Корниловым работала совершенно определенная группа лиц, не только связанная готовящимся заговором, но и обладающая большими материальными средствами и располагающая возможностью получать средства из банков. Это для меня совершенно несомненно».
Письмо генерала Алексеева к П. Н. Милюкову от 12 сентября (опубликованное 12 декабря 1917 г.) превратило эту мою субъективную уверенность, которая ни для кого не была обязательна, в объективную действительность, которой уже никто не сможет отрицать. «Дело Корнилова не было делом кучки авантюристов, — пишет генерал Алексеев, — оно опиралось на сочувствие и помощь широких кругов нашей интеллигенции. Вы, Павел Николаевич, до известной степени знаете, что некоторые круги нашего общества не только знали обо всем, не только сочувствовали идейно, но, как могли, помогали Корнилову… У меня есть еще просьба. Я не знаю адреса господ Вышнеградского, Путилова и других. (Первые двое известные финансовые деятели, еще в апреле с некоторыми другими банкирами начавшие поиски нужного для переворота генерала. — А. К.) Семьи заключенных офицеров начинают голодать… я настойчиво прошу их прийти на помощь. Не бросят же они на произвол судьбы и голодание семьи тех, с кем они были связаны общностью идей и подготовки. Я очень прошу Вас взять на себя этот труд и известить о результатах. В этом мы, офицеры, более чем заинтересованы… Тогда (если просьба не будет немедленно удовлетворена. — А. К.) генерал Корнилов вынужден будет широко развить перед судом всю подготовку, все переговоры с лицами и кругами, их участие, чтобы показать русскому народу, с кем он шел, какие истинные цели он преследовал и как в тяжелую минуту он, покинутый всеми с малым числом офицеров, предстал перед спешным судом» (какового, должен отметить, вовсе не предполагалось. — А. К.). Не имея весьма веских доказательств в руках, такими недвусмысленными угрозами разоблачений не сопровождают просьбы даже шантажисты…
Конспиративный аппарат заговора в Ставке и Петербурге был уже достаточно налажен к сроку открытия Московского государственного совещания. На этом совещании должна была произойти «проба сил». В случае же благоприятного стечения обстоятельств — мирное провозглашение диктатуры генерала Корнилова. Поэтому за несколько дней до открытия Государственного совещания была произведена мобилизация общественных сил, сочувствующих перевороту. Как будто совершенно случайно, Центральные комитеты всех военных организаций, участвовавших в заговоре, один за другим вынесли в разных выражениях составленную, но совершенно одинаковую по содержанию резолюцию. Совет казачьих войск, съезд Союза георгиевских кавалеров, Центральный комитет Союза офицеров, съезд Военной лиги и т. д. постановили — считать генерала Корнилова «несменяемым» Верховным главнокомандующим. Совет казачьих войск осмелился даже грозить правительству бунтом казачьих строевых частей на фронте и в тылу в случае увольнения Верховного главнокомандующего. С этой резолюцией заговорщики из Совета казачьих войск во главе с атаманом Дутовым явились к председателю Временного правительства. 8 августа, в день открытия в Москве «белого» «Съезда общественных деятелей», председатель Государственной думы Родзянко послал генералу Корнилову телеграмму, в которой от имени совещания «присоединил свой голос» к заявлению Союза офицеров, Союза георгиевских кавалеров и Совета казачьих войск о несменяемости генерала Корнилова на посту Верховного главнокомандующего.
Внешне получалась чрезвычайно импозантная, внушительная картина: не только военные организации, наиболее авторитетные в офицерских кругах армии, но и вся «государственно зрелая» Россия во главе с самыми известными членами Государственной думы, Государственного совета, дворянства, промышленной и финансовой аристократии, профессуры, журналистики, во главе с бывшими Верховными главнокомандующими (Алексеевым, Брусиловым) — вся эта, можно сказать, «благомыслящая» Россия открыто признает своим вождем и повелителем генерала Корнилова; вождем несменяемым, т. е. независимым от Временного правительства, неподчиненным ему!
Нетрудно себе представить, как закружилась от этого голова у стремительного в действиях, но не привыкшего политически размышлять и свои мысли взвешивать генерала. Он ведь каждое слово понимал по — солдатски: сказано — сделано; обещано — исполнено. А между тем в пышной резолюции военных и гражданских сановников, именитых общественных деятелей и знаменитых политических ораторов — ничего, кроме слов, не было. Они толкали наивного генерала в пропасть, сидя спокойно на ее краю, вовсе и не думая никогда вслед за ним ломать себе шею.
Пришли дни Московского совещания (см. «Современные записки», кн. 38). На всякий случай к этому времени заговорщики подтягивали к Петербургу из Финляндии корпус князя Долгорукова[85] (был оставлен в пути командующим войсками Петербургского военного округа); к Москве — 7–й Оренбургский казачий полк (был оставлен под Москвой в Можайске командующим Московским военным округом). Кроме того, в самой Москве, в Александровском военном училище посвященные в «дело» юнкера были предупреждены своими офицерами о возможности «выступления», если создадутся условия, благоприятные для провозглашения диктатуры генерала Корнилова. Сам генерал приехал в Москву с чрезвычайной помпой, далеко оставившей за собой обстановку въезда в Москву Временного правительства. На вокзале его встречала, можно сказать, «вся Москва». Юнкера несли «народного героя» на руках. В автомобиле, окруженном сотней экзотических текинцев (туземные всадники из Закаспийского края), будущий диктатор по старому царскому обычаю поехал прямо к стенам Кремля, помолиться в часовне у иконы Иверской Божьей Матери. Затем, вернувшись в свой вагон, генерал Корнилов стал принимать делегации, депутации. К нему являлись все вожди «Совещания общественных деятелей». Ему делали настоящие доклады о финансовом, хозяйственном и вообще внутреннем положении России.
А на улицах Москвы раздавалась народу агитационная брошюра «Генерал Корнилов — национальный герой». Брошюра эта была только что отпечатана на средства английской военной миссии и доставлена в Москву из здания английского посольства в Петербурге непосредственно в вагон полковника (теперь генерала и члена палаты общин) Нокса[86] (английского военного атташе). Кстати, как раз в эти дни из Англии приехал когда?то знаменитый в 1–й Государственной думе оратор, трудовик Аладьин[87]. После разгона 1–й Государственной думы в 1906 году он эмигрировал. Долго жил в Лондоне, где, потеряв весь свой политический багаж, превратился в весьма темного авантюриста. Именно этот заклейменный общественным презрением человек привез генералу Корнилову собственноручное письмо от военного министра Великобритании лорда Милнера, благословлявшего российского Верховного главнокомандующего на свержение союзного Англии российского Временного правительства. Посланец из Англии, конечно, чрезвычайно поднял настроение духа у главных военных организаторов заговора. А сам «посол» английского министра, проходимец Аладьин, занял в политическом совете около генерала Корнилова первое место после распутинца Завойко. Третьим в этой милой компании был некий Добринский. Лицо под этой фамилией до Московского совещания никому не было известно. Но в последние дни перед генеральским восстанием этот «Добринский» сыграл, как сейчас будет видно, Ёесьма крупную роль. Под этой фамилией скрывался один из блестящих придворных гвардейских офицеров, стеснявшийся своего титула в демократически — революционные времена. Вообще, ближайшее «политическое» окружение генерала Корнилова приводило в возмущение даже таких верных ему людей, как генерал Деникин.
Московское государственное совещание для сторонников переворота прошло весьма неудачно. Провозглашение военной диктатуры в мирном порядке, как бы под давлением свободного общественного мнения всей России, съехавшейся в древнюю столицу, не вышло.
Тогда на обратном пути из Москвы в Могилев, в Ставку, на «военном совете» в вагоне Верховного главнокомандующего было постановлено: свергнуть Временное правительство вооруженной рукой.