П. Н. Милюков

П. Н. Милюков

П. Н. Милюков[275] умер, совершив редкий по насыщенности духовным содержанием круг жизни.

Всем своим нутром русский человек, он в своем сознании был убежденным и непреклонным западником. Почти всеобъемлющая культура П. Н. Милюкова давала ему право на одно из первых мест среди ученых и среди политических деятелей Европы. Это место, несомненно, было бы за ним признано, если бы не случилось русской катастрофы. Большой, редкий русский человек ушел почти не замеченным западным общественным мнением…

Одиночество России в мире продолжается. И чем безнадежнее это одиночество, тем дружнее мы должны сомкнуться вокруг памяти одного из тех, без кого не было бы той России, которой мы преданы и которой гордимся.

Человек неутолимой жажды жизни и знания, человек чудовищной трудоспособности до последнего дня своей жизни, глубокий аналитик и блестящий историк, П. Н. Милюков был по призванию политическим бойцом непреклонной воли, веры в свой путь, с холодной рассудочной страстью. Если бы П. Н. Милюков свою боевую натуру, свое властолюбие и честолюбие отдал на служение самому себе, его жизнь и роль в истории были бы совсем другими. Но на свои политические страсти и мечты он наложил тяжкие вериги служения России и свободе.

О П. Н. Милюкове — историке, о его русской культурной миссии в Европе и в Америке, о его общественной, политической и государственной работе надо писать целое исследование. Это не моя задача. Узнав о смерти П. Н. Милюкова, я почувствовал непреодолимую потребность написать эти строчки.

В годы, когда переламывалась судьба России — 4–я Государственная дума, война и 1917 год, — мы были оба в центре вихря истории, почти в непрестанной борьбе между собой. Ничего личного в этой борьбе не было, хотя внешне она и принимала иногда вид личных острых столкновений. На самом деле была борьба двух пониманий происходящего, двух разных тактик при единстве целей. Каждый из нас в равной степени считал свой путь единственно возможным в исторических условиях того времени и верил в правоту своего дела. Веря в свою правду, каждый из нас в работе делал неизбежные ошибки. Но отвергнуть или принять в свое сердце человека, судить о нем должно не по его ошибкам, а по его намерениям, целям, планам, направлению воли.

И вот, зная, чего хотел в переломный миг истории России П. Н. Милюков, я убежден: Россия не пережила бы своего самого страшного со времен татарского ига падения, если бы П. Н. Милюков мог довести до конца, осуществить свой план возрождения и спасения России. А не осуществил он его только потому, что объективные условия России того времени превратили этот план в несбыточную мечту.

4- я, и последняя, Государственная дума — в противовес 1–й Государственной думе бессильного народного гнева — была Думой оппозиционного, а затем революционного действия. Она открылась в ноябре 1912 года, в апогей расцвета империи.

После встряски 1905 года в короткий конституционный период хозяйственное развитие России шло стремительно в американских масштабах, как признают даже советские исследователи той эпохи. Начало XX века было блестящей эпохой русского духовного, культурного и политического расцвета. Низовая трудовая Россия и в городе, и в деревне, политически созревая, превращалась в организованную демократию. Впервые почувствовала себя политической силой промышленная и торговая Россия — Россия среднего класса. Дворянско- октябристское большинство «реакционной» столыпинской 3–й Государственной думы вернулось в 4–ю решительной конституционной оппозицией. Накануне первой сессии 4–й Государственной думы большинство октябристской фракции приняло директиву А И. Гучкова — борьба с безответственными влияниями вокруг трона за ответственное перед законодательными учреждениями правительство.

В этой Думе оппозиционного действия мы встретились — П. Н. Милюков лидером ответственной либеральной оппозиции, я — представителем оппозиции левой, иронически называемой тогда безответственной. О Милюкове 1905 года я тогда слышал и читал. П. Н. Милюков — радикал, вождь, настроенный, по авторитетному свидетельству ближайшего его соратника Н. В. Гессена[276], левее своей собственной партии, готовый к союзу с левыми демократическими революционными партиями, был в прошлом.

В 4–й Государственной думе я встретился не с радикальным политиком, а с либеральным государственным деятелем, совершенно убежденным в невозможности совместной работы с левыми, социалистическими, революционными партиями. Дело не в том, был ли П. Н. Милюков объективно прав в своей оценке государственных качеств русской левой демократии; дело в том, что субъективно, на основании своего опыта недавних лет, он был в этом решительно убежден. Он остался верен своей цели — превратить Россию в парламентскую либеральную монархию на базе широких социальных преобразований. Но теперь, когда средние классы России созрели к борьбе за власть, за народовластие, для достижения поставленной П. Н. Милюковым цели открылся более верный и более скорый путь парламентской борьбы, опираясь на союзников справа.

А для П. Н. Милюкова вопрос о скорости и безболезненности политического преобразования империи имел тогда огромное значение. 4–я Государственная дума начинала свою работу, когда Европа была уже под знаком войны. Зарницы приближающейся грозы все чаще вспыхивали то там, то здесь.

П. Н. Милюков был человек Империи — иначе он России не мыслил. Тут историк сливался с политиком. Он сознавал мировую роль России и ею гордился. Отрицая «особые пути» России, он глубоко чувствовал особое место государства Российского на смычке Европы с Азией с открывающимися перед ним безбрежными возможностями. Он мог бы сказать: «Восточная Европа — географический стержень истории», как в своей замечательной пророческой книге «Демократические идеалы и действительность» написал в 1919 году английский географ и мыслитель Хэлфорд Д. Макиндер. И этот стержень истории должен оказаться в руках С. — Петербурга, а не Берлина, каких бы жертв это стране ни стоило. Мировая империя требовала, как завершения здания, императора, монарха — символа единства и исторической преемственности. Именно империализм Милюкова, в положительном смысле этого слова, сделал его убежденнейшим и непреклонным, не идущим ни на какие соглашения монархистом.

Парламентарная либеральная империя, управляемая либерально — консервативным парламентским большинством, с левой демократической и социалистической оппозицией; империя мирового масштаба — так я воспринят цель деятельности П. Н. Милюкова, когда мы были с ним рядом в 4–й Государственной думе и когда он чувствовал себя готовым к власти, к управлению империей. Можно спорить о том, находился ли в соответствии милюковский план либеральной империи с исторической действительностью, с реальным соотношением социальных и политических сил в России, с самой возможностью победить диктатуру безумия Царского Села исключительно парламентарными методами борьбы.

Я думал, что это невозможно, П. Н. Милюков со всем своим упорством воли проводил свой план в жизнь, не сомневаясь в том, что он идет верным путем. Если бы случилось двойное чудо и П. Н. Милюков осуществил свой план, и осуществил его до войны, он бы вошел в историю, как Бисмарк или Тьер.

Но все расчеты, все планы, все сроки были взорваны войной 1914 года. Сверху донизу страна нутром поняла судьбоносность этой войны. В июле 1914 года Россия была в революционном брожении. Германский посол граф Пурталес сообщил в Берлин, что обстановка в России исключительно благоприятна для удара. Ему чудилась Россия в смуте времен Японской войны 1904 года. Случилось совсем по — другому. Июльские баррикады в рабочих кварталах Петербурга мгновенно исчезли — они были разобраны самими рабочими. Мобилизация была выполнена в нужные сроки без каких бы то ни было осложнений. Вся Россия оказалась единой в своей воле к защите и победе. Это была неповторимая минута в судьбах монархии: идя навстречу народу, протянув ему руку, слившись с ним в едином патриотическом чувстве, династия могла бы укрепить себя на долгие десятилетия. Бесценный дар народного энтузиазма и воли к жертве был отдан на расхищение правительству Н. Маклакова, Щегловитова, Сухомлинова[277], заслоненных к тому же зловещей тенью всемогущего Распутина.

26 июля должно было открыться так называемое историческое заседание Государственной думы. Естественно, думцы в своих настроениях сливались со страной. Но кроме выражения патриотических чувств, воли к борьбе и победе перед Думой стояли еще политические задачи — определить свое отношение к правительству, роль в войне народного представительства как посредника между страной и властью. В предварительных совещаниях старейшин Думы (лидеров партии) было много тревожных настроений. Некоторым из нас казалось, что мы, принимая на себя ответственность за войну, должны, не нарушая торжественного единения в публичном заседании Государственной думы, в строго секретном порядке, через председателя Государственной думы, М. В. Родзянко[278], передать государю мнение Государственной думы, что для благополучного завершения войны великий патриотический подъем России должен быть закреплен рядом благожелательных мероприятий правительства.

П. Н. Милюков был решительным противником этой тактики. Убедительными для большинства Государственной думы доводами он доказал, что на время войны Государственная дума должна отказаться от всякой политической борьбы и, стиснув зубы, помогать воевать тому правительству, которое оказалось у власти в минуту начала войны. С этого момента П. Н. Милюков становится влиятельнейшим вождем нового либерально — октябристско — консервативного большинства. Именно война устранила психологические препятствия к объединению еще недавно непримиримых противников — конституционного демократа П. Н. Милюкова и октябриста А. И. Гучкова. Начался период политического молчания Государственной думы. Огромная техническая работа на пользу войны шла в думских комиссиях, и там только допускалась деловая критика гражданских и военных властей.

Но этот период молчания продолжался недолго. При всей доброй и напряженной воле вождей Государственной думы «не перепрягать лошадей во время переправы», политическое перемирие с властью не удалось. Весенняя трагедия в Галиции 1915 года вызвала взрыв патриотизма в стране, сорвала замок молчания с ее уст. Первыми заговорили промышленники во главе с Рябушинским, потом — земцы, городские деятели, кооператоры. Русское общество властно потребовало своего ответственного участия в организации обороны страны, потребовало правительства, способного работать с общественными организациями, отдавшими свои силы на помощь войне.

Вместе со страной вернулось к открытой политической деятельности большинство Государственной думы. К осени 1915 года блок конституционных демократов октябристов и умеренных правых начал свое официальное существование под именем Прогрессивного блока. П. Н. Милюков стал самым влиятельным вождем этого блока. В размещении политических сил в стране Прогрессивный блок стоял на правом фланге. Правее его уже никого не было, кроме явных и тайных распутинцев. А среди думских вождей блока самую консервативную позицию занимал П. Н. Милюков.

Задача блока была невероятной трудности: нужно было преодолеть распутиниаду, фактически взять власть в свои руки.

Вопрос о власти с каждым днем становился острее, ибо после краткого «светлого промежутка» диктатура безумия все безнадежнее загоняла страну в тупик развала и сепаратного мира. Но как вырвать руль государства из рук «сумасшедшего шофера» (слова В. А. Маклакова), не обращаясь за помощью к недумским демократическим силам, таящим в себе угрозу стихийного бунта и анархии? На этот вопрос А. И. Гучков дал ясный ответ еще в конце 1915 года — дворцовым переворотом.

Идея о дворцовом перевороте не была монополией А. И. Гучкова. Во время войны не только в либеральных и октябристских кругах, но и в левых кругах ни один ответственный политик стихийного взрыва революции снизу не хотел. Всем нам казалось, что ее можно предотвратить только скорым, смелым и решительным переворотом на самой вершине власти. Но внутри Прогрессивного блока П. Н. Милюков твердо и решительно остается защитником только парламентских методов борьбы за власть — он не хочет соблазнительно колебать самый принцип неприкосновенности монархической власти. Уже в ноябре 1916 года, когда вся Россия была в судорогах политической горячки, он произнес свою знаменитую обличительную речь, заканчивая каждое свое обвинение вопросом — «глупость или измена?». Эта речь некоторыми историками считается началом русской революции. И действительно, ее революционное влияние в тылах и в особенности на фронте среди офицерства, в особенности высшего, нельзя отрицать. Но я могу свидетельствовать по чистой совести, что П. Н. Милюков произносил свою объективно революционную речь с субъективным намерением предотвратить революцию, побудив верховную власть к сговору с Прогрессивным блоком.

Наконец, П. Н. Милюков сам убедился, что нет выхода предотвратить внутреннюю катастрофу во время войны, кроме как дворцовый переворот. Он на него согласился. Но было уже поздно…

Произошел чудовищный взрыв, переломивший всю историю России, всю историю европейского мира.

И тут, уже на развалинах монархии, П. Н. Милюков в убеждении в кровной неразрывности судеб Российской империи и монархии поднялся на высоту подлинного героя трагедии…

Поздняя ночь на 3 марта 1917 года. В одном из небольших кабинетов здания Государственной думы собрались члены только что образовавшегося Временного правительства и члены Временного комитета Государственной думы. Делегаты Временного правительства (военный министр А. И. Гучков) и Думского комитета (В. В. Шульгин) в Пскове. Эти два консерватора и монархиста должны получить от императора отречение в пользу его сына, малолетнего Алексея, при котором должен был состоять брат царя, великий князь Михаил Александрович. Идет час за часом в напряженном ожидании. Петербург горит. Псков молчит. Делегаты не возвращаются, никаких сведений от них нет. Наконец, ошеломляющее известие: государь отказался от престола за себя и за сына, вручив особым манифестом верховную власть своему брату Михаилу.

Тут случилось нечто, казавшееся тогда невероятным. Вслед за М. В. Родзянко, сказавшим: «Великий князь Михаил не может быть императором», члены Прогрессивного блока решительно высказались против возможности, передачи верховной власти в руки брата царя.

Все — кроме одного: П. Н. Милюкова.

Внешне спокойно, почти не повышая голоса, с холодной и сдержанной страстью, П. Н. Милюков упорно хотел переломить решение своих вчерашних единомышленников. Его доводы не действовали. Он возобновлял атаки. Не участвуя в этом неравном поединке политика — историка с безжалостной логикой истории, я увидел всю глубину веры П. Н. Милюкова в свою правду и всю напряженность его воли. Один довод П. Н. Милюкова был неопровержим: вопрос о судьбе России должен быть разрешен тем человеком, которому судьба вручила верховную власть империи; великий князь Михаил имеет право и должен выслушать мнение и большинства и меньшинства, должен принять решение в своей собственной совести. Было решено: утром, на свидании с великим князем Михаилом Александровичем, предоставить П. Н. Милюкову и возвращавшимся из Пскова А. И. Гучкову и В. В. Шульгину полную и неограниченную свободу убеждать брата царя принять престол.

Утром 3 марта, после бессонной ночи, мы все собрались на Миллионной, 12, в квартире друзей великого князя, где он останавливался, приезжая из Гатчины. Князь вышел к нам, явно тоже не спавший всю ночь, нервный, возбужденный, тревожный. А. И. Гучков с В. В. Шульгиным все никак не могли доехать до Петербурга — пришлось начать официальную беседу без них. По нашему постановлению от большинства членов Временного правительства и членов Комитета Государственной думы говорили князь Г. Е. Львов и М. В. Родзянко. Они говорили недолго, смысл их обращения был в том, что, ввиду всем ясной обстановки, в предотвращение острых столкновений в стране и в армии, вопрос о принятии престола нужно отложить до Учредительного собрания. Великий князь слушал Родзянко и Львова довольно спокойно.

Но вот заговорил П. Н. Милюков. Мучительная ночь никак не отразилась на его физических и умственных силах. Не было такого исторического, политического, психологического довода, которого бы он не упомянул в своей длинной речи. Великий князь потерял свое спокойствие — он явно нервничал, мучился, делал какие?то судорожные жесты руками. Иногда казалось, что он вскочит и скажет — «довольно!». Но П. Н. Милюков с внешней мягкостью терпеливого учителя и выдержанной почтительностью мудрого царедворца, с жестокой беспощадностью доказывал князю его долг перед Россией и династией, который он должен выполнить, несмотря ни на какой риск и ни на какие жертвы.

Для всех присутствующих эта сцена становилась все более мучительной. Наконец, приехали А. И. Гучков и В. В. Шульгин, бледные, взволнованные, странно молчаливые. А. И. Гучков сказал только несколько слов о том, что он всецело присоединяется к мнению П. Н. Милюкова, а В. В. Шульгин, насколько помню, просто промолчал. После слов А. И. Гучкова наступило тяжкое молчание…

Заговорил великий князь. Он «просил разрешения» у М. В. Родзянко посоветоваться с двумя лицами из нашего состава наедине, в соседней комнате. М. В. Родзянко несколько растерялся от этого неожиданного обращения, так как накануне мы решили говорить с великим князем все вместе. Родзянко начал об этом говорить великому князю, но мне показалось совершенно невозможным хоть как?нибудь помешать свободному решению брата царя. Ведь, действительно, судьба России стояла в эту минуту на карте. Я вмешался. Князь мог выбрать двоих из нас для последнего совета. Кого он выберет? П. Н. Милюкова и А. И. Гучкова или других?

Великий князь просил выйти с ним в соседнюю комнату М. В. Родзянко и князя Г. Е. Львова. Вопрос о монархии был решен. Но П. Н. Милюков «выполнил свой долг до конца». Он уходил из дома № 12 на Миллионной последним героическим и трагическим защитником монархии, которой уже не существовало и для восстановления которой не было никаких других сил, кроме страстной воли его самого.

Прошли года… Года попыток восстановить империю по старому думскому плану. Надежды на белых генералов, на союзников, разочарование и в генералах с их «классовым окружением», и в союзниках, и в творческих силах старых буржуазных средних классов.

Краткий миг участия во Временном правительстве Февраля был только дурным сном в жизни П. Н. Милюкова. Тот Милюков, которого я знал в 4–й Думе и который таким пришел в революцию, не мог не оказаться в ней в страстной и действенной оппозиции. Все мысли его, вся воля были сосредоточены на скорейшем возвращении России на ее традиционный исторический путь. То, что было последней препоной на пути к разгрому и Ленину, ему казалось только досадной помехой на пути к восстановлению национальной, мощной, монархической России. Генералы Корнилов, Алексеев, Деникин, адмирал Колчак должны были сохранить национальное знамя на русской земле до победы союзников. Памятуя о жертвах России для этой победы, союзники придут на помощь национальной России, вернут ей расхищенное достояние и примут в свою среду как равную.

Так думал П. Н. Милюков, выезжая с территории Добровольческой армии для переговоров с Парижем и Лондоном. И здесь его ждал жестокий удар. «Германия была побеждена, — пишет об этом времени П. Н. Милюков в «России на переломе». — Брест- Литовский договор, унизительный для России, был отменен. Можно себе представить крайнее изумление и смущение русского общественного мнения, когда оно, после напряженных ожиданий, начало понимать, что ослабление России есть цель не только наших врагов, но и наших друзей и что самоопределение национальностей в действительности превратилось в расчленение России, которое будет закреплено условиями мирного договора, а договор будет заключен в отсутствие России».

Ушел весь тот мир — и внутри и вне России, в котором жил, строил и боролся Милюков — политик три четверти своей жизни. Но за завесой большевистской диктатуры осталась Россия.

Осталась страстная любовь Милюкова к России, во всем ее величии и убожестве, во всех ее достижениях и падениях. Любовь к стране с мировым будущим, которая уже переживала в своей истории страшные катастрофические падения и вновь вставала в новом виде, в новых формах, с новой силой и с новым блеском. П. Н. Милюков последних лет был новым человеком в политическом своем образе: человеком, преодолевшим самого себя и почувствовавшим в самой глубине своего сознания, что революционный взрыв 1917 года не оказался взрывом России, что новые поколения русских людей, пришедшие с низов народа, преодолевая все соблазны коммунистической идеологии, возвращаются на пути истории, способные крепить и защищать Россию не хуже тех поколений, на смену которым они пришли.

А опыт Первой мировой войны показал П. Н. Милюкову, как и многим из нас, что в борьбе за принадлежащее ей место под солнцем Россия должна рассчитывать только на себя.

Вся тактика П. Н. Милюкова с начала этой войны была продиктована ему его горьким опытом политика и историка: Россия — географический стержень истории — должна существовать в мощи и силе, кто бы и как бы ею ни правил.

Отсюда его всем нам завещание: быть на сторожевой службе России — как бы она ни называлась — беззаветно, безропотно и до последнего вздоха.